Имя: преобразование множественного числа

• § 156. В противопоставлении ми. числа ед. числу довольно рано обозначилась противоположность, в конце концов приведшая к четкой системной оппозиции ед. ч.: мн. ч. по признаку «отвлеченно-понятийная единственность // конкретно-вещная множественность», с устранением двойств, числа. Для всех имен образовалась общая парадигма мн. ч. Последовательность преобразования в полупарадигмс мн. ч. определялась характером самих преобразований. Они происходили в синтагме-тексте и потому начались с грамматических падежей.
• § 157+. Именительный падеж одновременно и синтагматичен (это падеж подлежащего), и парадигматичен (с него начинается «склонение» к косвенным падежным формам).

Распределение окончаний по исходным типам склонения таково:

Разносклоняемые и консонантные (1) очень рано получили флексиюне из */ -основ, уже в ОЕЮ57 встречаем формы типа мытарие, но в ЕПХ1 покровителе. В XII в. памятники дают окончания *jo-основ: родители, мучители, служители, елини, татары и т. д. наряду с исконной флексиейе; ср. также формы типа дъние, камение и пр. Исконные */'-основы сохраняли окончания: звтрие, людие в ЕПХ1. Последовательность обобщения понятна: до вторичного смягчения согласных сближаются типы 1 и 2, после вторичного смягчения и утраты редуцированных к ним присоединяется тип 5 и становится преобладающим. Старая флексия */-основ становится важным формантом в распределении собирательных имен типа колье — дядье, а впоследствии, в связи с разрушением грамматической категории собирательности (братие — братия), используется для выражения собирательно мн. ч. (листы —листья).

В столкновении с *м-основами имена *о-основ (3 и 4) широко используют флексию —ове, которая в XI в. встречалась только у имен м-основ: дарове в МДХ1, сынове в ЕПХ1 (но здесь же жидове, бгьеове и бгъси). Обычно она употреблялась для обозначения одушевленных имен, например, при названиях народов (татарове, ляхове, Чехове, угреве, фрязеве, грекове, жидове), должностей {попове, сторожеве, послове, врачеве, иергьеве, боярове, соловарове, также бгьеове, другове, Панове), некоторых животных и птиц (воробьеве, дятлове, вранове, борове, вепреве), но при этом сохранялась и у имен, исконно относившихся к *м-основам (садове, сынове, пирове, трудове, Лобове, домове) или в незначительном количестве близких к ним по акцентным и структурным признакам (односложные с ударением на окончании типа стълпове, дворове, полкове, потове и мягких основ типа въплеве, дъждеве, мечеве, ножеве, прыщеве). К XV в. отмечено более 300 слов с таким окончанием, но с конца XVI в. их число заметно уменьшается, поскольку вместо «горизонтального» выравнивания окончаний внутри общей флексии им. п. мн. ч. (б/ъси, ангелы) развивается вертикальная аналогия со стороны вин. п. мн. ч. (§ 158).

Было высказано мнение, будто такие формы служили для выражения категории лица, однако распределение материала не подтверждает этого. Болес того, в XII в. новое окончанием получают не только неодушевленные имена *м-основ (типа болш, ср. также и чини). В «Хождении» игумена Даниила, действительно, -ове встречается преимущественно у одушевленных имен в высоком стиле речи (чаще всего в цитатах), в новгородских и псковских памятниках XIV—XV вв. из слов, употребленных с окончаниемове, встречаем лишь сынове, послове, в московских грамотах до XVI в. только боярове и под., а в повестях XVII в. редкие примеры типа бгьеове, другове — следовательно, лишь от одушевленных имен; однако это уже остатки прежде распространенного употребления нового для них окончания.

В типе 4 исконное окончание сохранялось долго, особенно в устойчивых формулах (в «Домострое»), постепенно заменяясь на новые формы, пришедшие из вин. п. мн. ч. Однако до XVII в. сохранялось и окончание -и, например в бытовых повестях по различным спискам /?обы, фузм (и други), человгьци, языци, б/ьсн, черти, послуси, сусгьди, холопи, смерди, намгьетници, тиуни, грамоти. У Аввакума только в определенной лексике: ангелы, апостолы, серафимы, бл>см, бозм, врази, /?дбм — характер примеров показывает намеренную архаизацию форм. Вполне возможно, что сохранению старой формы способствовало не только содержание контекстных формул, но и морфонологические основания, в частности возможная перекличка с другими формами; ср.: други — друзы — друзья.

В типе 5 вплоть до XVII в. наблюдается соотнесенность с типомоснов (примеры царие и пр.), однако уже с XII в. заметно, наоборот, использование окончания -и во всех случаях, т. е. людие и люди безразлично.

§ 158+. Что же касается имен женского и среднего рода, тут довольно долго никаких достоверных примеров использования новых для них окончаний нет. Это устойчивые формы типа среднего рода села, паля, женского рода воды, жены.

Таким образом, флексия им. п. мн. ч. обслуживалась окончаниями.

и факультативно -ове для некоторых имен мужского рода.

Фонологически [и] и [ы] в этой системе не различаются, соотносятся с выражением твердой и мягкой основ; -ове в среднерусскую эпоху уходит из употребления. Остается противопоставленность (и—ы): (а), которая в заударных слогах нейтрализуется:

Направление в выравнивании окончаний задано системой, в которой маркированы формы женского рода, а формы среднего и мужского родов совпадают с ними только в дополнительном распределении. Различие между именами среднего и мужского родов, входившими в одно склонение, должно было нейтрализоваться, что и произошло: в им. п. мн. ч. имена мужского рода приняли окончание -а (см. § 160).

Совпадало несколько причин: обобщение форм твердого склонения (с [ы], а не с [и]: браты вместо брати) с последующей нейтрализацией в [а], и «суффикс» -а- стал своеобразным признаком мн. ч. (см. § 162). На появление русского типа им. п. мн. ч. города повлияла также аналогия со стороны окончания среднего рода (села) и двойств, ч. (глаза). Все эти обобщения происходили в общем «горизонтальном» ряду одной и той же (морфологически, т. е. парадигмально) флексии: им. п. мн. ч.

§ 159. Соотношение именительного и винительного падежей.

В синтагматическом выражении такое соотношение важно, оно передает субъект-объектные отношения, активно развивавшиеся в старорусском языке XV—XVII вв.

Основная тенденция заключается в том, что формы вин. п. мужского рода постепенно вытесняют исконные формы им. п. там, где этому не препятствуют особые обстоятельства, ср.:

Причиной наметившегося совпадения флексий является синтаксическая функция вин. п., который никогда нс пересекается с им. п. в одной и той же позиции, т. с. в синтагме, которая теперь расширяется до самостоятельного предложения. Тем самым формы мужского рода совпадали с формами женского и среднего родов, искони нс различавшими им. п. и вин. п. мн. ч.; кроме того, неодушевленные имена мужского рода в ед. ч. не различали формы им. п. и вин. п. Можно думать, что свою роль сыграли и морфонологические причины, направлявшие действие выравнивания специально и в определенных словах. Например, немаловажно образование корреляции согласных по мягкости/твсрдости и выравнивание основ на непарный по данному признаку согласный (заднеязычные и шипящис/свистящис).

Уже отмечено совпадение двух первых типов: в им. п. люди, звгъри наряду с исконными формами людие, звгьрие, но в вин. п. только люди, звгъри. С XI в. появляются примеры типа елени, камени, поути, звгъри, голуби. Как и в других случаях, преобразование начиналось в морфологически расшатанной части системы; здесь — в типах склонения, устранявших из своего состава имена мужского рода. В CHIJI вытеснение форм им. п. сопровождалось обратной заменой форм и в вин. п. (xadie, людие, но огнищане, бояре, дворяне). В XII в. односторонняя замена только для им. п. отражает нейтрализацию противопоставления в пользу вин. п., но с конца XIII в. обобщение этой формы состоялось, стали возможными взаимные замены окончаний им. п. и вин. п.; старые окончания */-основ сохранялись в собирательном значении до XVII в. (многочисленные примеры типа жителие, кедрие, мужие, людие).

О флексии -ове также сказано, она особенно долго сохранялась у одушевленных имен; в том же списке CHIJI XIII—XIV вв. находим формы сынове, но верхы, меды (также домове).

У основ на *о- новые флексии во взаимном смешении отмечаются с XIII в., а вин. п. вместо им. п. уже в Изборнике 1076 {ангелы) и в списке «Жития Нифонта» 1219 г. {чиныраставлени быша). В. М. Марков для им. п. мн. ч. того же времени приводит формы челов?ъкы, рабы, для вин. п. мн. ч. бгъси, гради, конюси, гади; «Древнерусская грамматика» для вин. п. мн. ч. добавляет хлеби, послуси, гостьбници, печенези, на конюси — также из памятников XIII в. Затем число примеров увеличивается, ср. в им. п. мн. ч. ликы, браты, рабы; с XIV в. и старые *й-основы типа меды, сыны, верхы на месте сынове и пр.

Впоследствии число имен мужского рода, сохранявших исходную флексию в им. п., всё сокращалось, так что к XVII в. это были в основном слова высокого стиля и в определенных речевых формулах {ангели, апостоли, бгъси, демони, черти, варвари, холопи), которые в современном языке почти не сохранились (обычно указывают формы соседи, черти, но до недавнего времени произносили также холопи).

В новгородских и смежных с ними говорах обобщался мягкий вариант флексии в вин. п. (ябетнике, пироге, городгъ; то же в CHIJI); окончание -и тут очень редко (ножи и меци). Как можно видеть по составу лексики, особые затруднения представляли основы на заднеязычный согласный, и действительно, в двинских грамотах XV в. находим форму им. п. мн. ч. уже сплошь как послухы (исключение: послуси), заполкы_у прикащики, посадники и т. д. (при обратном случае — поть). Памятники XVI в., вроде «Домостроя», и здесь указывают на стилистическое распределение старых и новых форм; исконные окончания представлены только в архаических оборотах типа плоди божии, ангелы, бгьси, дьяволи, дтъмони. Следует также заметить, что флексия -гь в русских текстах (например, летописных) употребляется даже чаще, чем славянизм -я.

§ 160. Особый интерес в им. п. мн. ч. представляет окончание —а, которое начинает употребляться у имен мужского рода с XV в. В этом специфически великорусском выравнивании сошлось сразу несколько динамических тенденций (см. § 158). В отличие от белорусских и украинских, русские говоры широко используют это окончание, причем в словах бытового значения и независимо от традиционного контекста, что очень важно, поскольку демонстрирует автономность слова от словесной формулы, но одновременно и его связь с определенными категориями языка, уже развившимися к тому времени (например, с категорией одушевленности).

Древнейшие примеры — рукава в северном сборнике 1476 г. и, может быть, такая же форма двойств, ч. города в западнорусской Летописи 1495 г., а также двора в двинской грамоте XV в. — подкрепляются все увеличивающимся числом более достоверных фактов в XV в. (вгъса, лгъса и др.). Иногда указывают примеры, явно не относящиеся сюда как имена среднего рода (мыта 1496 г., колокола 1585 г.), но с конца XVI в. соответствующие примеры находим в грамотах московских (луга плуги) и соседних областей (рога, глаза, суда, струга — идея удвоенной собирательности здесь легко просматривается), в Уложении 1649 г. (лгъса, луга) и т. д. Собирательная множественность отражена в большинстве примеров от XVI—XVII вв.: луга, лгьса, образа, жернова, мастера, снега, места и т. д.

В конце XVII в. становится возможным взаимное колебание форм для мужского и среднего родов, что доказывает состоявшееся смешение окончаний в пользу -а; ср. письма Петра I, в которых отмечены формы берега, бака болят, по вся года, города, края, леса, но также болоты, бревны, горлы, деревьи, зеркалы. Заметно преобладание слов с естественным двойственным значением, именно такие слова особенно четко сохраняют отмеченную форму. В «Грамматике» А. X. Востокова 1834 г. лишь 70 слов указаны с флексией -а, теперь их около восьмисот. Процесс продолжается, захватывая всё новые лексемы, в том числе и заимствованные.

Указаны различные причины распространения нового окончания -а собирательно-нерасчлененного з н ач е н и я. Это и влияние собирательных имен женского рода на -а (господа пришли, сторожа), и влияние форм среднего рода того же типа склонения, что и имена мужского рода (дгьло — дгьла, поле — поля), и исконное окончание им.-вин. п. двойств, ч. (бока, берега, рога), и воздействие собирательных же имен типа бояра, мордва. По-видимому, все такие условия изменения имели сопутствующее значение, но определяли процесс все-таки не они. Гораздо важнее здесь параллелизм, который существует между появлением неодушевленных имен мужского рода с флексией-а и развитием категории собирательности (см. § 192), а также формированием категории одушевленности. Это выражение собирательной множественности у неодушевленных имен. Морфонологически существенно наличие подвижного ударения у слова, получающего новое для него окончание; попутно это позволяло избежать нежелательной омонимии двух важных в устной речи форм: род. п. ед. ч. города — им. п. мн. ч. города. Мы видели, что окончание -ове, сохранившееся в украинском, но исчезнувшее в русском языке, выступало как бы в дополнительном распределении с флексией -а: при одушевленных и конечноударных -ове, при неодушевленных и подвижноударных -а.

Кроме того, все надежные примеры нового окончания на первом этапе их развития отличались двумя особенностями: они употреблены не в им. п., а в вин. п. у слов с колебанием в роде (мужском и среднем): лп>са, луга, мыта, колокола, вгьса при колебании в им. п. типа лп>со — л/ьсъ и т. д. (в праславянском колебания в роде распространено шире, ср. мужской род *l — женский род *l в MJICXV под 1373 г., города поимаша в Летописи 1495 г. также сомнительны, они могут быть формой род. п. ед. ч. со значением части, ср. дворы ставити и огорода городити в московских актах 1499 г. Надежные примеры такого рода появляются в XVII в. (в ыиые города — воронежская грамота).

Таким образом, окончание -а развивалось в неопределенных по родовому признаку словах и только в вин. п., т. е. при обозначении объекта действия, выраженного глаголом. Категория лица чужда именам среднего рода, это отвлеченная форма обезличенной предметности, в собирательном значении выражающая объект действия.

Если учесть условия, при которых сегодня происходит расширение слов, употребляющих данное окончание, можно признать, что самый процесс начинался как ответ на категориальные изменения в языке и осуществлялся на лексическом уровне, но в пределах сформировавшихся к XVI в. парадигм. Пополнение словами зависит от ударения. Уже А. X. Востоков заметил, что имена мужского рода получают новое окончание -а лишь после того, как подвижноударная парадигма развивает наконечное ударение, начиная с формы местн. п. ед. ч. Форма волосы сменяется (не заменяя ее по семантическим причинам) формой волоса в связи с тем, что в местн. п. ед. ч. становится возможным дублетное ударение на волосу / при вдлосп>. «Без силы береги, но с силой берега» — верно заметил Ломоносов. Следовательно, акцентное формирование именных парадигм в конце XV в. способствовало появлению новой флексии в им. п. мн. ч. на фоне других, происходивших или уже завершившихся изменений системы.

§ 161. Родительный падеж — падежная форма особого характера — это «чистая» основа при относительной независимости от других форм парадигмы, но со множеством значений в контексте. Основные типы склонения в качестве исконной флексии имелиъ, который был утрачен в результате падения редуцированных, но оставил нововосходящую интонацию на корневом (вообще — на предыдущем) слоге основ подвижно-окситонированного класса. В таких условиях контекстная (употребленная в формуле) форма род. п. мн. ч. стояла перед выбором: либо сохранить маркированную нововосходящую интонацию на корне, тем самым становясь основной словоформой формулы (в сочетании слов она оттягивала на себя главное ударение), либо вернуть себе наконечное ударение путем расширения флексии. Первое было усложнено тем обстоятельством, что форма род. п. обычно является семантически вспомогательной, иногда просто замещает определение (домъ отца — отцовъ домъ); основное ударение на такой форме нарушало бы принцип семантической иерархии в формуле. Второе решение оказалось предпочтительней, как и в других славянских языках, например как в сербском, где род. п. мн. ч. также получал ритмическое расширение форманта до -а (в сербском сохранились интонационные различия при обычной оттяжке ударения с конца слова).

Таким образом, для выражения значения род. п. мн. ч. имена мужского и среднего родов стали использовать оба сохранившихся форманта — от основ, которые утратили имена мужского рода:

Уже с XI в. известны примеры новой флексии у имен мужского рода; ср. в И1076 гргъхъ — гргьховъ, но также вождевъ, ларевъ, плиилтевь; в СПХ1 врачевъ, также сторожевъ, коневъ и пр., примеров много и в XII в., причем окончание -овъ находим у имен с наконечным ударением: грпяовъ, труддвъ, попдвъ, коневъ, кораблёвъ, монастырёвъ, ножёвъ, а также у неясных по ударению имен типа бгьеовъ, хлебовъ, иерпуовъ. У имен старых *м-основ такое окончание понятно (чиновъ, сыновъ, вьрховъ, воловъ). Имена архаических основ давали неустойчивые формы типа дновъ — днии — дней — днь, что свидетельствует о контекстном преобразовании, еще не вышедшем в пределы парадигм.

В «Хождении» игумена Даниила -овь используется обычно для неодушевленных имен (гргьховь, столповъ и др., но также бгъсовъ): в CHIJ1 XIII, в новгородских и двинских грамотах новые окончания распространены и среди одушевленных, и среди многосложных, но условие подударности флексии, по-видимому, сохраняется: дворовъ, круговь, полковъ, пороковъ, гргьховь, коневъ и мн. др. В разговорном языке XIV в. такое окончание употреблялось довольно часто (см. текст «Задонщины»), но в московские летописные тексты попадало редко: в большом по объему «Казанском летописце» середины XVI в. окончание -овь встретилось 48 раз после твердых согласных и 41 раз после ц, тогда как -ъ — 84 раза, а -евъ после смягченных — 40 раз. Возможно, что новое окончание сначала появилось у мягких основ. Так, в новгородских грамотах ранние примеры почти все относятся к этой группе: ножевъ, князевь, коневъ, рублевъ, сторожевъ, у вымолчовъ, пашезерчевъ, товарищевь, овощовъ. Московские грамоты XVXVI вв. также дают примеры только на смягченные согласные (рубловъ, истцов, лещов), и такое состояние сохраняется до XVII в., с возможными колебаниями типа рублевъ — рублей, друговъ — друзей, зятиевъ — зятей, братевъ — братей, весельевъ — веселий и под. После XVI в. никакой зависимости от ударения уже не наблюдается, а перераспределение форм с —овъ/-ей начинает приобретать закономерный характер (зависит от согласного в основе или корне), но не имеет еще устоявшейся нормы. Особенно это заметно на распределении окончаний в заимствованных словах: ср. у Петра I солдатов, лекарев, бомбов, бригантинов, гранатов, квартиров, мачтов, мортиров, вымпелей, сенаторей, таможней, но также розов, сапогов, камнев, Писарев — деревней, каланчей, песней, пулей — чего нет еще даже в близком по времени создания Уложении 1649 г.

Окончание —еи/-ии отражается в текстах с XII в., но особенно распространяется после XIII в., причем акцентная характеристика получающих такое окончание имен самая разнообразная, среди них могут быть имена и с неподвижным ударением на основе: пенезии, стихарии, мужии, служителей, князии, месяции и пр.; даже в церковнославянских текстах отмечены формы типа нощей, дверей, заповедей, но уже с ударением на флексии. По-видимому, имелось некое условие, разграничивавшее флексии —овъ/-еи: то ли по ударению, то ли по характеру основы. С начала XVI в. происходит перераспределение в зависимости от основ: мягкие распространяются флексией —ии/-еи, твердые—овь. В московских грамотах 1516,1523 гг. то-

варищовъ — товарищей, рублевъ — рублей, знахоревъ — знахореи, а в новых словах только новое же окончание: государей, желнырей, избирателей. Корреляция согласных по мягкости/твердости состоялась и оказала свое влияние на окончательное распределение формантов общего значения и вида.

Имена же среднего рода мягкого типа склонения еще и в XVIII в. могли употребляться без флексии (морь, ноль), а в твердом отчасти сохранились в таком виде (озер, окон, ведер) — при наличии беглого гласного, который формально восполнял отсутствие окончания.

Нулевая флексия сохраняется у слов с обозначением парности (чулок, рог, глаз), меры и веса (раз, килограмм), родов войск (гусар, солдат) и у некоторых заимствованных слов, но также в собирательном значении (апельсин, грузин), хотя теперь и тут намечаются некоторые колебания.

В целом можно сказать, что распространение окончаний -овъ и -ей было связано с разнонаправленной тенденцией грамматических падежей к дифференциации форм им. п. — род. п. и вин. п. — род. п. на фоне структурных особенностей словесных формул сразу же после падения редуцированных гласных. Сначала окончание -овъ было показателем неличных имен мужского рода, с конца XIV в. становится показателем всех вообще имен мужского рода на твердый согласный, а после XVI в. распространяется на все имена, в том числе и среднего рода (в говорах процесс зашел гораздо дальше, охватывая и имена женского рода: ягодов, грубостев и под.).

§ 162. Дательный — местный падежи по традиции рассматриваются совместно, поскольку они испытывали одинаковые по характеру изменения и дали совпадающие результаты. Исследователи особое внимание уделили процессу унификации типов склонения в данных — «обстоятельственных» — падежных формах; каждый новый пример тщательно обсуждался, было представлено множество объяснений тому факту, что в дат. п., тв. п. и местн. п., ставшем падежом предложным (пр. п.), обобщились одинаковые окончания для всех типов склонения.

Однако никаких сложностей тут нет. Изменения начались в отдельных словоформах определенных речевых формул при совпадающих морфонологических условиях.

Согласуемые в контексте имена имели совпадающие формы для всех трех родов:

мъиогамъ душамъ хръетъянъекамъ мъногамъ гргьхомъ хръетъянъекамъ и т. п.,.

так что имена существительные с расшатанной в отношении категории рода парадигмой свободно могли подравнивать свои окончания под наиболее продуктивный формообразовательный тип. Морфонологические условия подталкивали к обобщению флексий -амъ, -ами, —ахь, поскольку после падения редуцированных основным элементом морфемного слога стал согласный (§ 144). Унификация форм мн. ч. у имен существительных — одно из следствий образования членных форм у согласованных с ними прилагательных, которые утрачивали родовые различия, в границах формулы перенося их на существительные (см. § 204).

Приведем общим списком собранные по различным источникам примеры новых окончаний.

В дат. п. мн. ч. все ранние примеры сомнительны, ср. в XI в.: со— домлямь, ерусалимлямъ, иерусалимлямъ, жителямъ (также церквамь); в ХН-ХШ в. людагощонамъ, волочамъ (жителям Волока), уличамъ, мравиямъ, селунямъ, также церквамь, смоквамь, ряснамъ — всё это имена разносклоняемые или даже женского рода, относившиеся к *й- основам; с конца XIII в. появляются примеры типа егуптяпамъ, безакониямъ, матигорьцамъ, латинамь, рижянамь, вьлхвамъ, рвбрал*ъ, жидамъ, wo мгьетамъ и примеры обратной замены (мдг къ старгьиилиномь и старгъишинамъ в МЕ1215 на соседних листах); в XIV в. примеры увеличиваются: по его городамъ, по всимъ селамъ, ближикамъ, купцамъ, немцамь, новгородцамъ, боярамъ, дворянамь, вавилонямъ, церквамь, епископьямь, другамь, попьямь и пр. С XV в. использование нового окончания увеличивается резко, как и число обратных замен: воеводомь, /с пустошомь, нашимь же дядемь, по лмоггшъ щедротомь, ко царским ти полатомь, по т)ъмь же рапомъ, по рекомь, а также у */'-основ женского рода: речомь, людол*ъ (с (е) > (о)).

§ 163. Местн. п. мн. ч. в XI—XII вв. отражает такое же смешение с окончаниями женского: цьрквахъ, жрьновахъ, хрьстьянахъ, очахь; колебания в оформлении флексии возможны у слов разрушающихся типов склонения, ср. в ЕКХН чиньхь — о чинохь — о… чипгъхъ или въ даиъхъ — дол*охъ, но върегъхъ, также князъхь — князгьхь и пр.; в XIII в. сердцахъ, церквахь, стихгъряхъ, кпязяхъ, паствияхь, также въ плотникихъ (CHIJI под 1197 г.; ср. праздникгъхь под 1397 г.), камонихъ и под. — результат выравнивания по мягким основам, особенно в новгородских грамотах (въ Гостьмеричахъ); в московских грамотах XV—XVI вв. в дву починках, па огородниках, па садовниках, па его прм- казщиках, на тех лугах, на ответчиках, на Пупках, в Приаъках—обычно с основами на заднеязычный, но также и в мягких основах типа родителях, ирм писцахь, на селищах, на полях, в лицах, т. е. и в формах среднего рода в монастырских селах, на тех селах, в озерках, в ш: делах и под.; примеров много, и все они преимущественно связаны с неопределенными по характеру основами, часто это топонимы местного происхождения или слова Pluralia tantum. Появляются и обратные замены: старцохъ, чернцохъ, селищохь, пустошохъ—после шипящих и I/. С. К. Булич аналогичные формы отмечал и в церковнославянских текстах, но в именах */-основ женского рода: дверяхъ, благостяхъ, вещах.

Характерно распространение окончанияахъ у имен с основой наки особенно в северных памятниках: островкахь, участкахь, путикахъ и т. д., что согласуется с отсутствием результатов второй палатализации в этих говорах (ер. дворъ в Плотникгъхъ в CHIJI под 1329 г.). В московских текстах вплоть до XVII в. окончание -ахъ от основ на заднеязычный согласный особенно часто (коргахъ, нитухахъ). Как и в других флексиях, новое окончание у имен мужского рода на севере появляется раньше (с XIII в.), чем в московских говорах (с XIV в.).

Еще одна особенность состоит в том, что новое окончание -ахъ имена мужского и среднего родов получали исключительно в сочетании с предлогом, начиная с редких древнейших примеров (въ дгълахь, въ еуангелияхь в И73) и кончая старопечатными московскими памятниками {на кабакахъ, о казакахъ, въ бгъгахъ и др. в Уложении 1649 г.). Все они имеют собирательное значение, ограничены морфонологически (основы наг, -к, —х) и, употребляясь с предлогом, составляют с ним предложно-падежную форму еще внепарадигменного характера.

Обобщение окончаний *д-основ у имен мужского и среднего родов начиналось с формы дат. п., затем распространилось на местн. п., но довольно долго никак не отражается в форме тв. п. мн. ч. Причина, видимо, в синтаксической функции дат. п. и местн. п. — это падежи «обстоятельственные», тогда как тв. п. часто выступал в значении синтаксического (в страдательных оборотах: едгълано мужами).

§ 164. Творительный падеж позже всего получил новое окончание, главным образом для устранения омонимии им.-вин. падеж: тв. п., ср. столы — столы, кони — кони, что могло произойти только после выравнивания окончаний в пределах своей парадигмы (вертикальная аналогия в распределении им. п. столи — вин. п. столы — тв. п. столы и т. д.).

Тв. п. мн. ч. с новым окончанием в XII в. представлен примерами церквями, звеньями, буквами; в XIII в. столь же сомнительные плгъщами, оку сами (неопределенные по роду), а также дароми (Соф 519), что может быть результатом выравнивания из даръми; тогда же возможно влияние со стороны *й- основ: пророкьми, попъми, оплотъми, городми. Ранний пример обратной замены находим в ГБХ1 (игръми). В УСХИ ангелъми, глаголъми, коньми (но также лобзаниими), в Пр. Х1У ножъми, у Кирилла Туровского в XII в. гргъхъми, в северных рукописях XIV в. родми, с князъми и съ мужъми, а в XV в. такие формы появляются в московских и южных грамотах (князми, конми, мужми, с попми, грошми, городми). Некоторые формы могут быть исконными или достаточно древними, например: трудъми, даръми как сынъми.

Влияние */-основ было возможно у мягких основ {стражьми и др. в XII в.), а в XIV в. появляются примеры типа образами, в XV в. и позже еще тъеними, червими, вгътвими (результат усиления (ь) в слабой позиции; ср. в церковнославянских текстах более позднего времени дат. п. вгынвамъ и вътвемъ). Интересны также севернорусские (двинские XV в.) написания типа старымы грамоты, изъ краины и нритеребы (закраины) и под.

Процесс замен окончанием от */- и *н-основ идет полосой с северо-запада на Москву и далее к югу; влияние новгородских говоров с характерными для них изменениями по мягкости/твсрдости согласных отражается здесь несомненно.

Лишь с XIV в. появляются достоверные примеры типа бубнами, ключами, гостями, с чернцами, з лугами. Аналогичные примеры отмечены в берестяных грамотах, что подтверждает наличие изменения в разговорной речи. Таких примеров больше в XV в. и тоже в северных источниках (лгьсами, путиками, истоками), в XVI в. они отражены в московских, но редко (даже в «Домострое» использованы окончания -ы/-и), и даже в XVII в. они сравнительно редки (например, в Уложении 1649 г.). У протопопа Аввакума распределение окончаний согласно стилю: з бубнами, зубами, шелками, с татарами, но со ангелы, гласы, глаголы и т. д. В разных памятниках отмечается различное распределение старых и новых окончаний. В Судебниках XVI в. исцами, складчиками, с целовалниками, перед намесниками, перед их тиунами с выражением категории лица, а в новгородских того же времени также лесами, поездами и пр. Однако в переведенном с польского «Назирателе» XVI в. формы типа огородами, рвами, сундуками (а также овощьми, коньми) и т. д. встречаются очень часто, поскольку в книге речь идет о «домовном обиходе». В Уложении 1649 г. новое окончание употребляется редко, обычно с (j), ср. братьями, за мужьями, с сыновьями. Конкуренция форм типа конюхами, з жытелями — якорми, конми, соболми распространена в бытовых «грамотках» XVII в. В это время изменение происходит настолько активно, что проникает и в русский вариант церковнославянского языка. Так, в ОБ 1582 отмечены формы въ жерновахъ, книгочиамъ, а в «Грамматике» Смотрицкого особенно много новых форм представлено в дат. п. мн. ч. (врачамъ, сердцамъ и под.).

Поскольку старую флексию особенно долго сохраняли слова Pluralia tantum (дети, люди, сани, сени, груди, двери) или слова с различающимися формами тв. п. ед. ч. и дат. п. мн. ч. (типа костьмъ — костью), было высказано предположение, что раннее развитие новых окончаний в дат. п. мн. ч. связано с необходимостью различать дат. п. мн. ч. и тв. п. ед. ч. мужского рода. Это сомнительно, однако примечательно, что новые окончания и здесь появляются у имен разрушающихся типов склонения. Предположение об отталкивании от омонимичных форм в пределах одной парадигмы до XVI в. вряд ли справедливо; наоборот, все примеры демонстрируют свойственный Средневековью принцип притяжения по образу и подобию (т. е. по сходству форм в словесных формулах).

Заметно также, что все новые окончания отмечены у имен с ударением на основе, т. е. там, где флексия находилась в морфонологически изолированной позиции. Если учитывать более поздние примеры, в частности из Судебников XVI в., заметны синтаксические ограничения в употреблении новых окончаний; действительно, при дат. п. адресата с обязательным предлогом типа къ_-амъ.