Лингвокультурный код как способ описания языка

Понятие кода широко используется в гуманитарных и технических науках, однако до сих пор не имеет четкого и однозначного определения. Традиционно в лингвистике данный термин является эквивалентом термину «знаковая система», «язык». В ряде наук термин код используется как синоним термину шифр, например в генетике. Кодирование понимается как шифровка, а декодирование — как расшифровка. Но если даже наш обыденный язык не терпит абсолютных синонимов, то в терминологическом значении их использование еще менее целесообразно.

Поскольку лингвокультурология этот термин заимствовала из семиотики, рассмотрим, в каком значении он используется там. Понятие кода в семиотике основывается на законе соответствия плана содержания плану выражения.

В культуре формируется и широко функционирует обширная парадигма образов, выполняющих знаковую функцию, которые в семиотике культуры называются культурными кодами. В качестве культурного кода может выступать практически любая чувственно воспринимаемая часть действительности: небесные тела, явления природы, растения и животные, человеческое тело, пища и одежда, артефакты (архитектура, оружие) и т. д., — которая получает символическое содержание. Так, Ю. М. Лотман отмечал: «Символика времени года — одна из наиболее общих и многообразных в смысловом отношении. Связанная с философией природы и идеей цикличности, символикой крестьянского труда, она является удобным языком для выражения самых общих метафизических понятий. Одновременно она легко втягивает в себя антитезы „естественной“ деревенской и „искусственной“ городской жизни и многие другие, являясь по сути дела одним из универсальных культурных кодов» (Лотман, 1994, с. 394).

По Ю. М. Лотману, знаковые системы (языки в семиотическом смысле) подразделяются на естественные языки, искусственные языки и вторичные моделирующие системы (художественные языки). К числу первых относятся генетический код, сигнальные системы животных и этноязыки; к числу вторых — языки международного общения, научно-технические языки и информационно-поисковые системы; к числу третьих — языки художественных произведений, их циклов, языки отдельных авторов, литературных группировок, школ и художественных направлений (Лотман, 1972, с. 120).

Р. Барт понимает коды культуры как сгустки культурного опыта коллектива, фрагменты памяти культуры, культурные тенденции или мотивы, культурные прецеденты, приобретшие сконцентрированный, парадигматический и иконический характер, и, как следствие, ставшие знаковыми системами, служащие моделями для осмысления явления культуры, природы и бытия в целом (Барт, 1994, с. 284).

Как справедливо отмечает В. Н. Телия, культура — «это особый тип знания, отражающий сведения о рефлексивном самопознании человека в системе его жизненных практик» (Телия, 1999, с. 121). Под кодом культуры В. Н. Телия понимает источники «окультуренного мировидения (живыми существами, артефактами, ментефактами), которые явились предметами культурного их осмысления и оценивания в контексте культуры и которые служат своего рода „обозначаемыми“ собственного культурных знаков, которые и лежат в основе тропеического осмысления языковых сущностей, представляя собой „подоснову“ культурной интерпретации явленного в языковой оболочке языкового образа» (Телия, 2010, с. 8).

Единицами культурных кодов могут быть материальные предметы: голубь как символ духа, мира, а теперь еще и любви (новобрачные выпускают на волю голубей), хлеб и соль, которые подносятся при встрече именитым гостям. Но эти предметы могут сменить субстанцию плана выражения: из натуральной формы существования перейти в словесную — выражение Хлеб да соль вам, а вместо того, чтобы поклониться в знак благодарности, можно сказать: Низкий вам поклон.

Кодом задается значимость знака, а интерпретатор (пользователь) эту информацию расшифровывает. Правила прочтения задаются культурой: культурным хронотопом, культурной компетенцией интерпретатора.

Поскольку и язык, и культура носят знаковый характер, то их можно рассматривать как онтологически однородные явления и включить язык в систему культурных кодов. Более того, с позиций семиотики культуры наш язык представляет собой базовую, ядерную знаковую систему этнокультуры, над которой надстраиваются все остальные знаковые системы данной культуры как вспомогательные, вторичные моделирующие системы в понимании Ю. М. Лотмана. При таком понимании наш обыденный естественный язык — это мегапрограмма, регламентирующая через разного рода предписания — заповеди, законы, афоризмы, пословицы, рекламу, пиар — человеческое поведение, как поведенческие программы, которые функционируют в обществе в знаковой форме.

Наряду с ним используется ряд невербальных кодов, носящих образный характер. Ю. М. Лотман называет их «образными кодами». Сюда относятся различные, входящие в данную этнокультуру образные системы, выполняющие аллегорическую и символическую функцию. Образный код культуры — это система образов, служащих знаками (символами) иных явлений. Такие семиотические подсистемы культуры в терминологии Тартуско-Московской семиотической школы получили наименование культурных кодов (Лотман, 1994).

Известно, что наше сознание неоднородно. Наряду с логическими структурами в него входят так называемые пралогические, т. е. архаические структуры. Все аспекты сознания находят отражение в языке, есть в нем и единицы, связанные с архаическими структурами сознания — коллективными представлениями (по Л. Леви-Брюлю), являющимися частью коллективного бессознательного. Коллективные представления принадлежат к архаическому типу мышления и отличаются крайней эмоциональной интенсивностью, они не только мыслятся, но и переживаются. Именно через пралогические структуры и передается культурный опыт нации. Коды культуры связаны с древнейшими архетипическими и мифологическими представлениями о мире. Они универсальны как феномен, свойственный человеку разумному и культурному.

Коды культуры проявляются в процессах категоризации мира, «категоризация как процесс сжатия многообразия — всегда лишь этап взаимодействия с окружением. Сами категории как таковые не даны нам „свыше“, а формируются в нашем сознании в соответствии с конкретными требованиями окружения, среды… При этом любой язык адекватно обслуживает свою культуру, предоставляя в распоряжение говорящих средства для выражения культурно значимых понятий и отношений» (Фрумкина, 2001, с. 87). В основе категоризации, рассматриваемой как процесс, лежат сложившиеся в нашем сознании представления о сходстве и различии объектов.

Одним из перспективных направлений исследования в лингвокультурологии стала разработка идеи видения языка сквозь призму кодов, которая берет начало в трудах В. Н. Телия, В. Красных, Д. Гудкова, М. Л. Ковшовой и других лингвистов. Поэтому не только культура, но и язык выступает как совокупность различных кодов. Как только начинает «работать» язык, т. е. обретается словесная форма, мы можем говорить о лингвокультурных кодах. Примером может быть кинесический лингвокультурный код, возникший на базе невербального кода мимики и жестов: словосочетания пожимать плечами, склонить голову, чесать затылок, кусать локти, во внутренней форме которых содержатся образы этих жестов.

Под лингвокультурными кодами понимается общая таксономия элементов картины мира, состоящих в особых связях и отношениях. Языковая картина мира сложилась в «сложную систему образов, отражающих действительность в коллективном сознании» (Карасик, 2002, с. 105).

В работах В. Красных под кодом культуры понимается «сетка», которую культура «набрасывает» на окружающий мир, членит, категоризует, структурирует и оценивает его" (Красных, 2003, с. 232).

Думается, что код в лингвокультурологии — это глубинное культурное пространство, это не сеть, а, скорее, «контейнер», в понимании Е. С. Кубряковой, в котором разные языковые сущности получают различные культурные смыслы, заполняя собой и формируя тем самым код. Коды могут включать в себя единицы, которые сами по себе не являются знаками культуры, но, будучи включены в ментальное пространство кода, становятся таковыми. Например, камень, лежащий на дороге, это просто природная сущность (первосущность, по Аристотелю), но если его перенести на могилу, он становится знаком культуры — памятником.

Если код так тесно связан с тропами, то, может быть, он есть базовая метафора, по Лакоффу? Этот термин хорошо известен, давно «работает» в когнитивной лингвистике, а термин «культурный код» просто его дублирует в другой системе терминов (лингвокультурологии)? Попытаемся в этом разобраться.

Метафора в работе Дж. Лакоффа и М. Джонсона «Метафоры, которыми мы живем» (Лакофф, Джонсон, 2004) рассматривается как мыслительная универсалия. Создавая свою теорию метафоры, они писали: «Метафора пронизывает нашу повседневную жизнь, и не только язык, но и мысль, и действие. Наша обычная концептуальная система, в терминах которой мы думаем и действуем, является метафорической по своей природе» (Лакофф, Джонсон, 2004, с. 3). Согласно их теории, люди ищут метафоры для того, чтобы более точно реализовать в своем сознании «абстрактный» концепт, который есть и которого нет. «Ученые называют метафору фундаментальным чувством, помогающим понимать мир, они говорят о метафоре как о средстве оформления реальности» (Бабушкин, 996, с. 66).

И в этом отношении код сходен и с метафорой. Как и единицами кода, метафорой можно выразить многое в мире: так, ориентационные метафоры во многих культурах могут выражать физическое, эмоциональное состояние человека, а также его социальное и служебное положение (Лакофф, Джонсон, 2004, с. 35—45). Можно отметить тенденцию моделирования социальных явлений на биологической основе, выражение душевных состояний через природные явления, а моральных качеств человека — через обращение к миру животных: закат жизни, утро жизни, сердце родины, артерии страны, хитрая лиса; пастух — это вождь, а стадо — его подданные. В этом случае метафора является языковым воплощением сложных моделей мышления. И в этом она сходна с кодом.

Интеллект первобытного человека оперирует создаваемыми иллюзиями — метафорами, олицетворениями, эпитетами. Как отмечал Ф. Ницше, язык состоит исключительно из метафор, постоянное создание которых есть основополагающий инстинкт человека. Метафора сферичности присутствует в русской науке: биосфера и ноосфера В. И. Вернадского, фонологосфера П. Флоренского, семиосфера Ю. М. Лотмана, концептосфера Ю. С. Степанова. Эта метафора является порождающей моделью для многих наук. Отсюда вывод: метафора — модель выводного знания, модель выдвижения гипотез.

В метафоре происходит перенос скрытого, ненаблюдаемых сущностей на наблюдаемые (человеческие эмоции сравниваются с водой или огнем —любовь вспыхнула), и в этом смысле они сходны с кодами, например, ориентационные метафоры — верх, низ, вправо, влево, внутри — снаружи и т. д. (низы общества, верх блаженства, где все отрицательное связано с низом, положительное — с верхом). Таких базовых метафор немного (например, по мнению Е. С. Кубряковой, их всего шесть). Кодов намного больше.

Если в метафоре, по мнению Н. Д. Арутюновой, сливается образ и смысл, идет апелляция к воображению, а не знанию (Арутюнова, 1990, с. 5—32) (сумасшедшая стонет сирень, море поет, море — дирижер — Заболоцкий), то рождение кода связано с концептуальной системой носителей языка, с их представлениями о мире, с системой оценок и ценностей, которые существуют в мире сами по себе и лишь вербализуются в языке.

Коды культуры проявляются в процессах категоризации мира, «категоризация как процесс сжатия многообразия — всегда лишь этап взаимодействия с окружением. Сами категории как таковые не даны нам „свыше“, а формируются в нашем сознании в соответствии с конкретными требованиями окружения, среды» (Фрумкина, 2001, с. 87).

Поэтому, отвечая на поставленный в заглавии лекции вопрос, мы должны констатировать: код культуры не тождественен понятию метафоры либо другого тропа, он наполняется особыми смыслами, соотносится с архетипическими представлениями русской культуры, с их помощью может быть объяснен механизм многих тропов — метафоры, метонимии, олицетворении и др. Эти коды универсальны как феномен, свойственный человеку разумному и культурному. Их реконструкция по материалам языка поможет воссоздать особенности восприятия и понимания явлений действительности человеком. Часть названных кодов хорошо изучена и описана в лингвокультурологии (Гудков Д., Ковшова М. Телесный код русской культуры. Материалы к словарю. М.: Гнозис, 2007. 288 с.; Ковшова М. Л. Семантика головного убора в культуре и языке. М.: Гнозис, 2015; Красных, В. В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология. М., 2003. 283 с. и др.). Остальные коды пока не изучены.

Выделяют целый ряд кодов культуры, репрезентированных в языке: космогонический (быть на седьмом небе, небо призывает, белый свет, луч надежды, космические страхи); соматический (голова колонны, третий глаз); пространственный Справое дело, левый заработок); количественный (тридесятое царство-государство, в три ручья, в три погибели, семеро по лавкам (в значении «много детей»), за семерых (много), на семи ветрах (о находящемся на пересечении дорог); временной (на октябрьские, перед Рождеством); предметный (гвоздь программы); природно-ландшафтный (лес рук, подошва горы); архитектурный (мосты дружбы, храм науки); гастрономический (мед, соль земли, хлеб да соль); обонятельный (запах крови, пахнуть войной, дохнуло страхом); код одежды (до положения риз, засучив рукава, родиться в рубашке) и др. Геометрический код: сделать круглые глаза — удивляться; круглый отличник, круглые сироты, круглые дураки, обвести вокруг пальца, расчеты округляют.

Все коды используются для характеристики человека, его поведения (работать засучив рукава), психического или физического состоянии (смотреть сквозь пальцы, быть на седьмом небе), характера и т. д. Например, зоологический код, который вырабатывается и функционирует в культуре, широко используется для характеристики человека: о хитром человеке говорят: Ну и жук! О сладко и много спящем человеке — Спит как сурок; о дюжей и ловкой женщине — конь-баба, о плохой матери, отдающей своих детей на воспитание, — кукушка, о красивых и стройных женщинах — лебедушка, об угрюмом человеке — сыч, о хорошо поющем — соловей и т. д.

Эти коды универсальны как феномен, свойственный человеку разумному и культурному. А сама культура выступает как совокупность различных кодов. Причем в разных культурах одним и тем же кодам отдается разное предпочтение. Так, для англичан чрезвычайно важен спортивный код, для русских соматический. Хотя в русских паремиях и фразеологии также встречаются единицы спортивного кода: акробатическая ловкость (об очень ловком человеке), выше головы не прыгнешь (о невозможности что-то выполнить), бег на месте (о деятельности, не приносящей результатов) и др., но их сравнительно немного, и они не описывают всех явлений жизни, как в английском языке, где, например, об активном человеке скажут: Keep the ball rolling (доел.: продолжать катить мяч), о том, что человек должен быть осмотрительным, — Look before you leap (доел.: смотри перед тем как прыгнуть), о полосе невезения — A run of bad luck (доел.: бег неудачи) и т. д.

Покажем на примере пищевого кода, который вместе с кодом одежды и соматическим кодом занимает особое место в русской лингвокультуре. Это один из доминантных в русской культуре.

Образы пищевых продуктов и всего, что с ними связано, составляют один из самых богатых и разветвленных культурных кодов любого народа. Количество и разнообразие потребления пищевых продуктов, традиции приготовления, связанные с ними праздничные ритуалы и тому подобное тесно связаны с базовой системой ценностей народа, являются факторами престижа и служат символами самых разнообразных аспектов культурной жизни. Культурный код, как и концепт, имеет полевую структуру, но в отличие от концепта, имеет несколько пересекающихся полей. Семантическое поле «Пища», представляет собой с точки зрения семиотики культуры языковую базу высокоразвитого лингвокультурного кода, который имеет обширные вторичные смыслы и символы, бытующие в культуре (Ковшова, 2012, с. 254—301).

В силу особенностей природы, географической среды, основного исторического рода занятий народа (охота — рыболовство — скотоводство — земледелие), его культурно-исторического развития национальные продукты питания и способы их приготовления являются одной из самых специфичных областей культуры народа, что, конечно, отражается на ее лингвистическом обеспечении (на системе наименований, относящихся к пищевому сырью, полуфабрикатам, готовым блюдам, рецептуре их изготовления, а также на символике этих наименований).

До недавнего времени можно было констатировать, что видовые номинации продуктов в русской лингвокультуре вытеснялись родовыми: жиры (масло животное и растительное, маргарин и т. д.), купила молочные продукты, дайте какой-нибудь еды и т. д. Сама по себе детальная номенклатура продуктов питания свидетельствует о сытости общества (например, обилие сортов колбасы в европейских странах). Для очень сытой жизни русских характерны: осетрина с хреном, омары, фрикасе, бланманже, устрицы, рагу из соловьиных язычков и т. д.

Однако данный подход — это область лингвострановедения, но не лингвокультурологии. Дело в том, что национальная специфика проявляется не только в этом. Гораздо важнее для лингвокультурологии — вторичная номинация названий пищи. Причем, было замечено, чем древнее пища, тем больше вторичных значений у ее номинации прослеживается. Древняя основа традиционной кухни русских — хлеб, каша, пирог, хлеб-соль, щи, блины, калач, квас. Им свойственная наибольшая фраземообразовательная активность и наибольшее количество вторичных смыслов.

Во вторичной номинации названия пищи участвуют в характеристике человека (ни рыба ни мясо, кисель), различных частей его тела (кочан — голова, кочан не варит — плохо соображает), для характеристики эмоциональных и физических состояний человека (сделаться как бурак — покраснеть; как огурчик — о бодром, объесться белены = сойти с ума), различных сторон его деятельности (разводить баланду — много и по-пустому говорить; маслиться — подлизываться), образ жизни (жить на картошке и хлебе).

С помощью единиц пищевого кода можно также описать различные качества человека и свойства личности (хитрость — сахарные уста, сладкие речи (хитрый), ни рыба ни мясо = никакой), взаимоотношения с людьми — подливать масла в огонь (обострять неприязненные отношения), выхватить кусок хлеба изо рта (причинить вред), насыпать соли на хвост (не причинить вреда), на бобах провести (обмануть на простом деле), кормить кулаками, есть поедом, задавать перцу (унижать физически и нравственно).

Отношение к пище — важный показатель социального расслоения — перебиваться с хлеба на квас, часом с квасом, порой с водой — бедно, впроголодь; как сыр в масле катается, одна рука в сахаре, другая — в меду — жить богато. Знание пищевого кода дает и культурную информацию об обществе: воеводою быть — без меду не жить.

Множество, на первый взгляд, традиционно русских названий пищи на самом деле заимствованы из других культур: кисель, мед, молоко, сыр, масло, рыба, мясо, уха — это общеиндоевропейские слова, из греческого заимствованы кулич, кутья, оладьи, свекла, из латинского — вино, из тюркских — чай, из французского — суп и т. д.

Собственно русским является тюря, хлеб и др. Например, Хлеб да каша — пища наша. Что посеешь, то и пожнешь, на чужой каравай рот не разевай, наша Варвара не любит ухи без навара, без блина не масленица, без пирога не именинник; есть калачи — не сидеть на печи; ершова уха, да ложка суха; голодному Федоту и щи в охоту; дорого яичко ко Христову дню, а сыр-масло к Петрову дню.

Зерно всегда наделялось славянами сакральным значением: до сих пор в белорусских и украинских селах с помощью зерна определяют место для строительства нового дома. Хлеб, изготовленный из зерна, — тоже вид сакральной пищи, который на столе символизировал богатство, гостеприимство, был знаком божественного покровительства и оберегом от всего плохого (Славянские…, 1995, с. 447). С данной символикой связаны такие фразеологизмы, как хлеб насущный, не хлебом единым и др.

Как символ гостеприимства выступают выражения хлеб да соль, хлеб всему голова, хлебосольство. Хлеб является символом заработка в русской лингвокультуре — хлебное место, на своих хлебах, остаться без куска хлеба, лишить кого-нибудь куска хлеба и др.

Загадочна и интересна символика соли. Соль — рай и ад, смерть и рождение, яд и лекарство. Пуд соли съесть с кем-либо — это не просто хорошо узнать человека, а стать ему близким. Насолить кому-либо — имеется в виду не просто причинить неприятность, а заговорить человека на беду, болезнь. Но в то же время дьявол боится соли, поэтому первой на стол нужно ставить соль.

Обладают широкой символикой и такие продукты, как каша, пирог, винегрет и др.: мало каши ел (о физически слабом человеке), заварить кашу (начать дело, требующее хлопот), каша в голове (нет ясности), расхлебывать кашу (решать сложную проблему), с ним каши не сваришь (на серьезное дело не пойдешь), вот такие пироги (вот что получилось), винегрет в голове (о смешении фактов и событий). О малом количестве говорят — с маковое зерно, ни крохи, о чем-то, что далось легко, — как по маслу. Есть хлеб не даром (много работать), давать пищу для размышлений (способствовать возникновению интереса), подавать что-то под каким-либо соусом (дать информацию под определенным углом зрения), впитывать с молоком матери (получить с раннего детства и без особых усилий), выжатый лимон (устал), киснуть (быть в депрессии). Фразеологизмы кровь с молоком (здоровый, румяный), за семь верст киселя хлебать (далеко и попусту ехать), как огурчик (бодрый и здоровый), печь как блины (делать легко и быстро). Отсюда следует, что с помощью единиц пищевого кода можно описать многое в мире.

Итак, пищевой код как один из доминантных кодов русской лингвокультуры участвует в описании многих сфер жизни человека — черт характера, интеллектуальной деятельности, а также целого ряда других видов деятельности — эмоциональной, нравственной, ментально-речевой и многого другого в мире. Обобщая сказанное, отметим, что ценностное и символическое осмысление пищи в русской лингвокультуре свидетельствует о важности лингвокультурологического подхода к исследованию пищевого кода, что особенно важно при обучении русскому языку инофонов, ибо способствует формированию у них такой языковой, коммуникативной и культурной компетенции, которая максимально приближена к компетенции носителей языка, что, несомненно, приведет к росту взаимопонимания и повышению эффективности межкультурной коммуникации.

Наиболее интересен и наименее исследован духовный код, который тесно связан с понятием «духовная культура», которая, распадаясь на отдельные формы, дает критерии для подразделения ценностей на нравственные — честь, совесть, достоинство, счастье, добро, зло, долг, смысл жизни, религиозные — вера, Бог, научные — истина, эстетические — прекрасное, безобразное, правовые — закон, правопорядок, политические — мир, демократия, толерантность. Духовный код имеет две ипостаси — светскую и религиозную. Наименее изучена в лингвистике религиозная ипостась. Христианская картина мира богоцентрична и антропоцентрична одновременно. Ее анализу будет посвящена отдельная лекция в теме «Теолингвистика».

Коды культуры образуют систему координат, которая задает эталоны культуры. Их реконструкция по материалам языка поможет воссоздать особенности восприятия и понимания явлений мира и человека — как самого себя, так и других.

Составляющей единицей лингвокультурного кода может быть одна лексема, либо их совокупности, но при этом она является одним образом. Прежде всего это сферы образной лексики, фразеологии и паремиологии, в которых воплощается целый ряд культурных кодов и субкодов (см., например, работы М. Л. Ковшовой). Глоссарий культурных кодов, составляют культурные концепты, имеющие ценностный, образный и логический аспекты.

Лингвокультурные коды особенно широко применяются в художественной литературе и фольклоре, в первую очередь в поэзии. На наш взгляд, можно утверждать, что стихотворение представляет собой текст, созданный не только на базе вербального языка, но и на базе того или иного образного кода или нескольких культурных кодов. Глубоко понять поэтический текст можно лишь в том случае, если реципиент владеет не только вербальным языком, но и тем культурным кодом, которым пользуется поэт. В качестве иллюстрации приведем стихотворение:

За окном гудит метелица, Снег взметает на крыльцо.

Я играю от бездельица —.

В обручальное кольцо.

Старый кот, по стульям лазая, Выгнул спину и молчит.

За стеной метель безглазая Льдяным посохом стучит…

В. Ходасевич

Метелица под влиянием фантазии автора превращается из обычной вьюги в злую старуху. В. Ходасевич использует два слова для названия стихии — метелица и метель. В первом случае суффикс субъективной оценки -иц придает слову экспрессивное уменьшительно-ласкательное значение (водица, сестрица), поэтому метелица не кажется страшной, но, становясь безглазой, она стучит ледяным посохом в стену, пугая лирического героя, это уже злая метель. Так, играя, казалось бы, очень близкими по значению синонимами, автор рисует нам образ зимней вьюги.

В этом стихотворении автор оперирует элементами лингвокультурного кода «зима», специфичного для природы и культуры северного полушария. Такие стихи вряд ли будут глубоко поняты жителями других природных зон (например, экваториальной или субтропической), даже если они знают русский язык. По свидетельству Е. М. Верещагина и В. Г. Костомарова (1980, 1990), африканские студенты университета Дружбы народов, изучающие русский язык, смутно понимают стихи русских поэтов о природе до тех пор, пока они не проникнут достаточно глубоко в мир русской природы и культуры.

И дело здесь не только в том, что они сами не видели зиму, а потому что для русской поэзии (и литературы вообще) характерна «способность воспринимать и оценивать мир и человека в категориях и формах родного языка, но с преобладанием идеальной, духовной точки зрения» (Колесов, 2011, с. 65). Русская литература не просто описывает мир и человека в нем, а ищет место миру и человеку в образной, духовной сфере.

Это означает, что наряду с языковой компетенцией человеку необходимо обрести культурную компетенцию того народа, язык которого он изучает. Формированием ее как раз и занимается лингвокультурология.

Итак, лингвокультурные коды обладают национально-культурной спецификой. Они отражают особенности культуры использующего их народа. Всякий носитель национальной культуры и языка с ранних лет усваивает эти коды вместе с родным языком. Культурный код можно подразделить на субкоды, иерархия которых составляет образную систему культуры. Коды культуры формируют национальную картину мира, являясь одновременно способом структурирования культурного знания.

Соотношение кода и метафоры имеет диалектический характер, формально код может совпадать с метафорой, может перерасти ее, но какую бы развитую форму не получил код, он чаще всего сохраняет метафорическую природу. Но, кроме того, код частично пересекается с культурными концептами и ценностями культуры.