Акмеизм/символизм. 
Художественная культура XX века

Акмеизм полемически отталкивался от символизма, от его туманной мистики, неопределенности смысла, преувеличенной метафоричности, приводящей к текучести образов, отказываясь от его иррационализма, субъективизма. Акмеисты критиковали и старались преодолеть эстетические установки символизма, который, по мнению Гумилева, направлял свои главные силы в область неведомого, непознаваемого и братался то с мистикой, то с теософией, то с оккультизмом, а некоторые его эзотерические искания почти приближались к созданию мифа. Акмеисты отвергают эзотеризм символизма: «Основная роль литературы, — говорит Гумилев, — подверглась серьезной угрозе со стороны мистиков-символистов, ибо они превратили ее в формулы для своих собственных таинственных соприкосновений с непознаваемым» .

От французского символизма Гумилева отталкивала «пресловутая» «теория соответствий». Он отвергал ее и подчеркивал, что она выросла не на романской, а на немецко-романтической почве.

Гумилев считал, что акмеистом быть труднее, чем символистом, как труднее построить собор, чем башню. А один из принципов нового направления — всегда идти по пути наибольшего сопротивления.

Об острокритическом отношении акмеистов к символизму свидетельствуют высказывания на эту тему О. Мандельштама:

Символисты были плохими домоседами, они любили путешествия, но им было плохо, нс по себе в клети своего организма и в той мировой клети, которую с помощью своих категорий построил Кант. Для того, чтобы успешно строить, первое условие — искренний пиетет к трем измерениям пространства — смотреть на них нс как на обузу и на несчастную случайность, а как на Богом данный дворец. В самом деле: что вы скажете о неблагодарном госте, который живет за счет хозяина, пользуется его гостеприимством, а между тем в душе презирает его и только и думает о том, как бы его перехитрить. Строить можно только во имя «трех измерений», так как они есть условие всякого зодчества. Вот почему архитектор должен быть хорошим домоседом, а символисты были плохими зодчими. (Мандельштам. 1990. С. 142). Акмеизм подвергался резкой критике со стороны символистов. Блок записывал в дневнике: «придется предпринять что-нибудь по поводу наглеющего акмеизма…» (17 декабря 1912).

Блок и Гумилев признавали талант друг друга. Но в статье «Без божества, без вдохновенья…» Блок утверждал, что беда в том, что десяток-другой маленьких сборников, выпущенных акмеистами перед войной, в те годы, когда буквально сотни сборников стихов валялись на книжном рынке, не блещут особыми достоинствами, за малыми исключениями. Начинавшие поэты, издававшиеся у акмеистов, печатались опрятнее многих и были внутренне литературнее, воспитаннее, приличнее иных; но ведь это — еще не похвала. Настоящим исключением среди них была Анна Ахматова; не знаю, считала ли она сама себя «акмеисткой»; во всяком случае, «расцвета физических и духовных сил» в ее усталой, болезненной женской и самоуглубленной манере нельзя было найти (См.: Блок. 1962. С. 179).

Главное различие между символизмом и акмеизмом, отмечала A.A. Ахматова, состоит «в вопросе о стилизации. Мы совершенно ее отвергали»; она утверждала, что преобладание стилизации превращает творчество в игрушку, о чем свидетельствует литературная деятельность М. А. Кузмина, тогда как у Н. С. Гумилева, «например, все было всерьез» (Чуковская. 1997. С. 173).

Некоторые внутренние противоречия и неувязки в манифестах новой школы американский литературовед Г. П. Струве объясняет несогласованностью взглядов и действий двух ее основоположников — Гумилева и Городецкого.

При всем противостоянии акмеизма и символизма у этих художественных направлений есть немало общего. Даже в сфере непознаваемого, где критика символизма акмеистами была особенно острой, противоречие не абсолютно. В «Заблудившемся трамвае» и «У цыган» Гумилева есть элементы мистицизма. Об относительности противоречий акмеизма и символизма свидетельствует и известная общность их взглядов на проблемы Средневековья, общее восторженное отношение к этой эпохе. Так, Мандельштам в статье «Утро акмеизма» утверждает, что Средневековье дорого нам потому, что обладало в высокой степени чувством граней и перегородок. Оно никогда не смешивало различных планов и к потустороннему относилось с огромной сдержанностью. Благородная смесь рассудочности и мистики и ощущение мира как живого равновесия роднит нас с этой эпохой и побуждает черпать силы в произведениях, возникших на романской почве около 1200 г.

Общим было и то, что литература и символистской, и акмеистской ориентации, как на это обращал внимание в 1916 г. В. М. Жирмунский, замыкалась в салонно-кружковой, внутрихудожественной сфере, отторгнутой от актуальной современности.

Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Николай Гумилев — этих трех имен достаточно, чтобы существование любой поэтической школы было не только оправдано, но и она могла бы гордиться собой.

Социальный фермент и общественная позиция

Социальным ферментом возникновения акмеизма было нетерпеливое ожидание перемен.

Акмеисты аполитичны, они отрицают значение общественного мировоззрения. Они не приняли революцию. Эстетическое наслаждение простыми вещами заслоняет от акмеистов всю социальную проблематику. Так, Н. Оцуп замечает, что вот уже три дня ничего не помнит о городе и об эпохе, которая покажется, наверно, историку восторженной эрой великих преступлений и геройств. Он же весь во власти новых обаяний, открытых ему медлительным движением на пахоте навозного жука.

Однако акмеизм не были асоциален. По свидетельству И. В. Одоевцевой, Гумилев считал, что поэты могли бы управлять миром, ибо они обладают и интуицией, и политическими, дипломатическими и другими способностями, чувством чести и справедливости, короче, всеми достоинствами и высшим разумом, как будто им дано было вкусить плод Древа познания Добра и Зла.

Гегелевская идея «все действительное — разумно» преобразована в принцип «не вносить никаких поправок в бытие и в критику последнего не вдаваться» .

Значимость акмеизма

Акмеизм завершился к началу 1920;х годов. Ахматова считала, что акмеизм — это «последнее великое течение русской литературы» и это именно чисто русское направление. В европейском искусстве аналогий ему нет (и модерн, и символизм, и футуризм начинались в Европе и имеют там свои варианты). Острый же выпад Блока, назвавшего акмеизм «привозной заграничной штучкой», не отражают реальные качества акмеизма и своей абсурдной несправедливостью лишь свидетельствуют о накале литературной борьбы символизма и акмеизма.

Через много лет после творчества в русле акмеизма Мандельштам написал историко-теоретическую работу «Разговор о Данте». Это сочинение — своего рода иероглиф, возвращающий нас к идеалам акмеистской молодости Мандельштама. Поэт обращается к «физиологически гениальному Средневековью», где каждая часть «аукается с громадой» .

Акмеизм как направление занял достойное место в русской поэзии и вошел в историю литературы.