Одиночество как феномен рождается в процессе индивидуализации

По мнению Э. Фромма, положение, в котором сегодня осознается одиночество человека, предсказывали дальновидные мыслители прошлого века. С. Кьеркегор описывал беспомощного индивида, раздираемого мучительными сомнениями, чувствами одиночества и ничтожности. Ф. Ницше наглядно изобразил зарождавшийся на рубеже XIX—XX вв. нигилизм, воплотившийся затем в нацизм, и написал портрет «сверхчеловека» как отрицание потерянного и ничтожного человека, какого он видел в действительности.

Одиночество, по Э. Фромму, служит питательной почвой для появления специфических ценностей. Тот факт, что идеи имеют эмоциональную основу, чрезвычайно важен, поскольку он дает ключ к пониманию духа любой культуры. Разные общества — или классы внутри общества — имеют специфический характер, на основе которого развиваются и обретают силу разные идеи. Например, идея труда и успеха как главных целей жизни, считал Э. Фромм, смогла увлечь современного человека лишь из-за его одиночества и сомнений. «Попробуйте внушить идею беспрерывных усилий и стремления к успеху индейцам в пуэбло или мексиканским крестьянам — вас просто не поймут; вряд ли даже поймут, о чем вы говорите, хотя вы и будете говорить на их языке, потому что у этих людей совершенно иной характер» .

Таким образом, одиночество — не только психологический, но и социально-культурный феномен.

Экзистенциальное одиночество

Датский религиозный философ, предшественник экзистенциализма Серен Кьеркегор считал, что страдание человека связано с его одиночеством. Боль возникает от осознания, что Бог творит мир из ничего, поэтому, с его точки зрения, реальность есть ничтожество, иллюзия бытия. Бог не знает, что такое ничто. Оно открывается только человеку. Как это происходит? В состоянии страха? «Осмысление феномена страха открывает человеку основу его существования — направленность его к ничто; ничто — вот то, что предшествовало рождению человека, что составляло тайну его невинности, „переступить границу“, отделяющую его от животного, от всякого природного существа» .

Страх не только порождает страдание. Он обладает статусом «сладкого ужаса» — манит, притягивает:

Все, все, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья…

(Александр Пушкин. Пир во время чумы) В книге «Страх и трепет» интерпретируется известная притча об Аврааме, которому Бог приказал принесли в жертву единственного сына Иакова. Возникает вопрос: если Господь знал, как поступит Авраам, зачем же он его мучил? Как заметил еще Августин Блаженный, Бог знал, но Авраам не знал, что выдержит испытание. А пока он не знал, что выберет, нельзя говорить о выборе. Реальность его послушания, само его действие. Бог именно и знал, что Авраам сделает так, а не иначе. Считая, что проверка не нужна, мы, в сущности, объявляем ненужным все, ведомое Богу.

Мое собственное индивидуальное страдание, конечно же, взято из всеобщего опыта. Другие люди, как и я, в иных или сходных ситуациях также испытывали мучения. Как это постигалось в истории человечества? Возможно, были целые эпохи, когда человек не ощущал хрупкости своего существования. Иерусалимский философ Мартин Бубер, размышляя о том, что порождает страдание в родовом опыте человечества, называет такие источники страдания, как распадение единой картины космоса, целостного представления о самом себе, атомизацию социума. Касаясь первой проблемы, М. Бубер отмечает, что в истории было немало периодов, когда человек чувствовал прочность его мира и то, что этот мир надежно размещен, как сказано в христианской аллегории, между хаосом и небесами.

Скажем, в эпоху языческой Античности греки видели мир замкнутым пространством, в котором соответствующее место отведено и человеку. Человек в восприятии греков был лишь частичкой космоса. Он имел свой угол в мироздании. Это порождало безмятежное самочувствие: небо покровительствовало человеку. Разумеется, страдание возникает не только по причине бездомности. Однако в целом Вселенная казалась грекам благоустроенной: у них был свой дом.

Христианство, судя по всему, разрушило это ощущение земной тверди, заключенной в некое гармоническое единство. Оно показало, что дом может полететь в бездну. Таково возвещение апокалипсиса. Возможно, это переживание ужаса не согласуется с изначальным духом данного учения. Но именно христианство лишило людей чувства безмятежной гарантированности бытия.

Пока индивид борется с собственными призраками, обнаруживается, что космос вовсе не служит надежным обиталищем для него. Человек послеренессансной эпохи ощущает себя одиночкой перед бесконечностью. Он открывает страшные пространства Вселенной, которые охватывают его со всех сторон. Он ощущает себя связанным в одном углу неизмеримой бесконечности, воспринимает себя как тень, которая длится одно мгновение и никогда не возвращается. Человек вопрошает: кто меня создал? По чьему приказу и под чьим руководством определены для меня именно это место и это время? Перед всемогущим величием природы, гор, морей, бесконечной звездной ночи к человеку приходит ощущение подавленности. Вечное молчание бесконечных миров ужасает его.

Известный экзистенциальный философ М. Босс считал, что хорошая отправная точка для обсуждения человеческой событийности — это феномен одиночества. По мнению Босса, сам феномен одиночества невозможен как таковой без наличия феномена совместности. Одиночество всегда указывает вперед себя на некоторую совместность, событийность. Фундаментальная черта экзистенциальной событийности человеческих существ заключается в том, что они совместно поддерживают открытость мира. Это проявляется в совместных способах восприятия и ответа на то, что встречается людям в их общем жизненном пространстве. Однако эта событийность в совместном мире вовсе не то же, что коллективное присутствие индивидуальных субъектов, которых можно представить в виде физических объектов, занимающих определенную часть пространства.

Именно благодаря этой нашей фундаментальной событийности как изначального условия нашего бытия мы способны мгновенно понимать друга. В противном случае, говорит Босс, мы могли бы только наблюдать попытку совмещения индивидуальных инкапсулированных психических образов. Однако в феномене совместного человеческого поведения нет места диалогу об эндопсихическом материале.

Фактическая действительность заключается в том, что, когда мы видим людей вместе, они предстают нам в единстве своего отношения к объектам мира, который они разделяют. Причем речь идет не только о физических объектах. Люди способны непосредственно постигать других людей без всякой гипотетической эмпатии, а просто на основании того факта, что все мы существа одного и того же вида. Вида, который существует в едином понимании своего отношения к одним и тем же феноменам. Феноменам, которые все мы высвечиваем через свою открытость миру. Именно благодаря этой фундаментальной связности всех людей друг с другом мы способны понимать друг друга мгновенно, без всякой эмпатии.