Второе южнославянское влияние. 
Реформа церковно-славянского языка

Строгая дифференциация единиц литературно-письменного языка великорусской народности в обслуживании жанров светской литературы, архаизация книжно-славянского типа литературного языка, развитие книжных традиций в письменном языке привели к тому, что книжно-славянский тип языка оказался далек от живой русской речи. Этому способствовало и так называемое второе южнославянское влияние на литературно-письменный язык Московского государства^[1].

Объединение земель вокруг Москвы, идея единства великорусской народности, подъем национального самосознания, рост и укрепление монархии и самодержавной власти, прославление прошлого и настоящего Московской Руси, утверждение титула великого князя, а позднее и царя всея Руси — все эти позитивные шаги светской власти совпали с желанием высшего духовенства сделать Москву новым центром христианской религии — Третьим Римом.

Во второй половине XIV в., а особенно в XV в. возобновляются культурные связи Московской Руси со странами южнославянского мира, и в первую очередь с Византией и Болгарией. Русскую православную церковь в конце XTV — начале XV в. возглавляет митрополит Киприан — выходец из Болгарии, связанный с Тырновской литературной школой. Его племянник Григорий Цамблак, митрополит Киевский, стал преемником Киприана в деле исправления богослужебных книг. Пахомий Логофет, серб по рождению, автор житий многих святых, работавший сначала в Новгороде, а потом в Москве, оказал заметное влияние на развитие языковой ситуации в Московском государстве.

Захват турками-мусульманами Балканского полуострова, Византии, завершившийся взятием в 1453 г. Константинополя, сопровождался миграцией южнославянских книжников, священников, просветителей, ученых в Московию. Они знакомят московитов с болгарско-византийской литературой, отличавшейся пышностью, риторичностью, пафосом и патетикой. Однако нельзя сводить второе южнославянское влияние «только к деятельности выходцев из Болгарии и Сербии. Это влияние было весьма глубоким и широким социально-культурным явлением. К нему относится проникновение на Русь идей монашеского молчальничества, воздействие византийского и балканского искусства на развитие русского зодчества и иконописи (вспомним творчество художников Феофана Грека и Андрея Рублева) и, наконец, развитие переводной и оригинальной литературы и письменности»^[2].

Второе южнославянское влияние на язык отвечало интересам и светской власти, и церковной. Светская власть была заинтересована в пышном, торжественном, риторическом языке, который, по представлению самодержавных верхов, должен отличаться от языка повседневного, потому что этим языком следует описывать подвиги, жизнь русских князей, в том числе деяния великого князя, или царя, и эпоху, в которую он жил и царствовал. Церковь же объявила Москву центром православного мира и центром древних культур — Новым Иерусалимом и Третьим Римом (Рим — Византия — Москва) — Дъва Рима падогиа, третий Римъ стоить, четвертому не бывать.

Высокий патриотизм, пафос и торжественность идеи Третьего Рима могли быть выражены только языком витиеватым, пышным, риторическим, иначе говоря — далеким от живой русской речи. И такой язык был создан. Его основу составил книжно-славянский тип языка великорусской народности, который, во-первых, был сориентирован на язык византийско-болгарской литературы XIV в. с ее политическими и идеологическими установками, витиеватостью, патетикой, риторикой, «плетением словес», во-вторых — был реформирован по образцу церковно-славянского языка, использовавшего систему норм старославянского языка. К тому же в книжно-славянском типе языка великорусской народности появилась новая стилистическая категория — «извитие, или плетение, словес». Именно этими особенностями книжно-славянский тип литературно-письменного языка Московского государства начинает отличаться от книжно-славянского языка древнерусского государства, именно этот язык соответствовал политическим и идеологическим требованиям господствующего класса Московии. Книжно-славянский тип языка эпохи второго южнославянского влияния начинает тормозить развитие литературно-письменного языка великорусской народности, так как книжно-славянский тип оказался далек от живого русского языка.

Письменный русский язык реформировали церковники и просветители из южнославянских земель под руководством митрополита Киприана¹. Задуманная вначале как акция по исправлению богослужебных книг, реформа книгописания, предпринятая Киприаном, нашла отражение в книжно-славянском типе литературно-письменного языка, который обслуживал светскую литературу. Позитивные стороны реформы очевидны: нормализация письменного Митрополит Киприан языка, хотя и далекого от живой (°^к-1886−1406).

русской речи; развитие и совершенствование русской письменности, что было важно для книгопечатания, опирающегося на единые нормы письменного языка^[3][4].

Реформа письменности коснулась всех уровней языковой системы.

• 1. Изменения в графике:
• 1) русский устав заменяется южнославянским полууставом, отличающимся меньшей геометричностью начертания букв, наклонным их расположением; полуустав характеризуется более беглым письмом, чем устав, но меньшей четкостью при чтении. Рукописное полууставное письмо перешло в печатные книги, где оно господствовало от Ивана Федорова до петровских времен;
• 2) по образцу греческого письма в тексты вводятся надстрочные знаки: титла — для сокращенных слов и силы — для обозначения ударения, а также идеографические изображения: (c) — ‘глаз', g —‘змея', ® —‘окрест себя', 0 —‘мертвый человек';
• 3) вновь вводятся буквы л («юс большой») и, а («юс малый») для обозначения звуков [у], ['а], которым в старославянском языке соответствовали носовые гласные;
• 4) в написании йотированной буквы гд исключается j перед гласным (всеа_у добраа, копиа);
• 5) сочетания редуцированных гласных с плавными согласными заменяются сочетаниями «согласный + гласный», т. е. пишутся по старославянскому образцу (тръгъ, плъкъ, прьвый);
• 6) сочетания ги, ки, хи заменяются сочетаниями гы, кы, хы (гибель, пакы, хытрьць);
• 7) в формах слов восстанавливаются мягкие свистящие согласные, образовавшиеся по второй палатализации на месте твердых заднеязычных согласных (врази, руц*>, послуси);
• 8) в окончаниях буква ъ заменяется буквой ь по сербскому образцу (умь, словенескъ, Ростиславь).
• 2. Изменения в фонетике:
• 1) неполногласные сочетания (градъ, глава, npidb, плЪпъ) вытесняют полногласные сочетания (городъ, голова, передъ, полот);
• 2) буквы, обозначающие сложные мягкие согласные в старославянском языке жд_у щ (из ф) (дождь, нощь), вытесняют буквы ж, ч (дажь, ночь);
• 3) на месте начальных гласных о, у, ш (одит, уный, шзъ) начинают писать гласные к, ю, а (юдинъ, юноша, азъ).
• 3. Изменения в лексике:
• 1) новые переводы с греческого и оригинальные тексты изобилуют греческими по происхождению словами (аеръ, евангелие, ересь, игуменъ, калогер, камо, мнихъ, столпъ и др.);
• 2) в тексты вносятся архаичные старославянизмы: стогна — ‘улицы', возглавие— ‘подушка', грясти — ‘идти', село — ‘поле' и др.;
• 3) формы живой речи голодъ, ш^я, горло, рука, ладонь, Эочъ, глдзг", грудь, дорога и др. заменяются книжными формами алчба, выя, гортань, десница, длань, дщерь, око, перси, стезя и др.
• 4. Изменения в морфологии:
• 1) использование сложных слов греческого, старославянского, древнерусского происхождения (благословити, благородьнъ, добродЬт-кльнъ, чудотворьць), церковно-славянских слов, известных богослужебной литературе старшего периода (благочестие, всечудный, огнезарный, треблаженная), сложных слов-неологизмов (гордовысоковыствовати— ‘гордо и высоко держать голову на прямой шее', каменно-дЬлъный-оградный— ‘ограда, сделанная из камня', кр1пкорукий, кроволакательный и др.);
• 2) преобладание архаичных падежных форм существительных (ко врагомъ, над немцы, при epamixb, землм — форма родительного падежа единственного числа) и местоимений (тя, л<�я, тм, см, ая_у тясбб, нашем [скорби], азз, чимь);
• 3) прилагательные в форме мужского рода единственного числа используются с окончаниями старославянского происхождения: сл1пый (им. п.), злаго (род. п.), а в форме множественного числа именительного и винительного падежей — с окончаниями -ыя, -ия (неповинныя дети, божия ангелы);
• 4) глаголы в форме 2-го лица имеют окончания —ши, -си (приоб рящеши, даси); инфинитив оканчивается неударным -ти (быти, страдати, сотворити); прошедшее время представлено аористом (быстъ, приступихъ, прията), имперфектом (кричаху, творяху) и перфектом (съделал ecu, погубить ecu);
• 5) формы действительных причастий настоящего времени образованы посредством старославянских по происхождению суффиксовуг#-, -юц$-, -аг#-, -яг#- (сущу, помогающе, слышаще, хотящему).
• 5. Изменения в синтаксисе:
• 1) структура предложений усложняется:
  • а) за счет «нанизывания» простых предложений [//о что тя нареку, о епископе, или что тя именую, чше /ля призову, м како тя

провещаю, млм ягшБ тя м1пю, или что ти приглашу, како похвалю, како почту, како ублажю, како разлажу и како хвалу ти съплету ? («Житие Стефана Пермского»)];

• 6) рядами однородных членов предложения [Да, а аззwwo- гогр%шный и неразумный… слово плетущи и слово плодящи, и словомъ почтити мнящи, а oms словесе похваление събираа, м приобрШаа, и npun/itmaa… («Житие Стефана Пермского»)];
• в) перечислительными элементами предложения […*/то тя нареку, оожа заблуждьшимъ, обрЪтателя погыбшимъ, наставника прелщенымъ_у руководителя умомъ осл^пленымъ, чистителя оскверненымъ, взискателя расточенымъ, стража ратнымъ, утешителя пеналнымъ, кормителя алчющимъ… («Житие Стефана Пермского»)];
• 2) используются архаичные союзы [Oww жг, егдауслышаша преставление его, восплакаша со слезами…; Камо заиде доброта твоя, камо отъиде отъ насъ…; …Слава давшему намъ Стефана и пакы вземшему. («Житие Стефана Пермского») ];
• 3) в текстах появляется оборот «дательный самостоятельный» [Отию же его великому князю Ивану Ивановичю оставлешу житие ceima сего и приимшему небесная селения, си же оста младъ сый, яко л4>т 9… («Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русского»)].

Изобразительно-выразительные средства, используемые в книжно-славянском типе языка великорусской народности, сформировали новую стилевую категорию — «извитие, или плетение, словес». Стиль «плетение словес» был призван обслуживать литературу, в которой восхвалялись подвиги русских князей, царей, просветителей. Этот стиль был далек от языка народа, более того, он нарочито ставил преграду между русским просторечием и торжественным, витиеватым, панегирическим языком книжности; литература воспитывала у просвещенной части русского народа чувство патриотизма, гордости за своих князей, за свой народ, за свое Отечество. Писатели Северо-Восточной Руси «как будто желают быть неудобопонятными. Лучшие из них, вроде Епифания, Зиновия Отенского, часто темны, и обилие слов, как бы нагроможденных одно на другое, и неестественность синтаксических оборотов заставляют задуматься, что хотел сказать автор»^[5].

Несмотря на это, ориентированный на болгарско-византийскую литературу стиль «плетение словес» — явление глубоко русское, он возник на русской почве, в русской литературе, а поэтому и по форме и по содержанию отличался от витийного слога южнославянской литературы. Формально истоки стиля «плетение словес» связаны с традициями ораторской и риторической речи (известной еще со времен митрополита Илариона), получившей свое развитие в публичных выступлениях русских князей и просветителей в городах Московского государства. Что же касается содержания, которое обслуживал стиль «плетение словес», то здесь всякие сомнения отпадают, потому что он выражал русский менталитет.

Витиеватость слога чаще всего обеспечивали такие единицы русского книжного языка, как:

• 1) авторские сложные прилагательные и существительные (благодатноименный, волкохыщнымъ, злораспаляемый, каменносердечен, добропамятствОу скоровычениеи др.);
• 2) отвлеченная лексика с книжными суффиксами старославянского происхождения (именитство, княжению, мудрости, настолование, сетование)',
• 3) тавтологические обороты книжного характера (^я/и> царемъ умре; единъ вьедипеныи и уедишася; песнь поюще, свете мой светлый)',
• 4) повторы […Перьмскую же грамоту единъ чрънецъ сложилъ, единъ составилъ, единъ калогеръ, единъ мнихъ, единъ инокъ; …Единъ в едино время:; … Единъ, уединеныи, единъ у единого бога помощи прося… («Житие Стефана Пермского») ];
• 5) метафоры [Како въспишу или како възглаголю о преставлеуши сего великого князя? Отъ горести душа язык связается, уста загражаются, гортань премолкаеть, смыслъ изменяется, зракъ опуспЬваетъ, Крепость изнемогаетъ… («Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русского»)];
• 6) сравнения […ПросНтися лице его акы ангелу, княгини его… въ перси свои руками бьющи, яко труба рать поведающи и яко арганъ сладко вЪщающи («Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича…»)];
• 7) риторические вопросительные предложения [Ангела тя нареку ?.. Человека ли?.. Первозданнаго ли тя нареку? («Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича…») ];
• 8) перифразы, формально затемняющие смысл высказывания витиеватостью и торжественной окрашенностью фраз [И в закона господни поучася день и нощь: и бысть яко древо плодовито насажено приисходищихъ водь и часто напаяемо разумомъ божественныхъ писании и оттуду прорастаа грезнъ добродетели, и процветаа виды благоволения, тЬмъ и плодъ свои дасть въ время свое… («Житие Стефана Пермского») ].

Памятники великорусской письменности, отражающие второе южнославянское влияние, характеризуются риторичностью, витиеватостью, пышностью слога, который идеально отвечал требованиям стиля «плетение словес». Этот стиль характерен для произведений житийной, повествовательной, эпистолярной, переводной литературы. Наиболее ярко он представлен в «Житии Стефана Пермского» Епифания Премудрого, в «Слове о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русского», в «Сказании о Мамаевом побоище», в «Повести о взятии Царьграда», в переписке Ивана Грозного с Андреем Курбским^[6] и др. Сложность синтаксических конструкций, нагромождение близких друг другу слов, форм, фраз, затемненность содержания — все это признавалось красивым, новым — в общем, настоящим литературным повествованием.

«Житие Стефана Пермского» написано монахом Троице-Сергиева монастыря Епифанием Премудрым вскоре после смерти Стефана.

Стефан Пермский (ок. 1345—1396) родился в Великом Устюге. Будучи еще молодым, выучил язык коми-пермяков (зырян); ок. 1375 г. составил азбуку из 24 букв для языка коми. Переведя на коми основные церковные книги, он отправился проповедовать христианскую веру к язычникам. Стефан строит первые христианские храмы в Перми Великой, обращает в православную веру коми-пермяков.

В 1383 г. Стефан становится епископом новой Пермской епархии, а в начале 1384 г. он стал фактическим правителем страны коми и заслужил прозвище Отца Пермяков. Деятельность Стефана Пермского способствовала включению страны коми в состав Великого княжества Московского в конце XIV в.

Будучи учеником Стефана Пермского, Епифаний Премудрый писал его житие с особым тщанием, искренней любовью к наставнику.

Епифаний, прозванный современниками Премудрым, в совершенстве владел стилем «плетение словес», являясь его основоположником и почитателем [Но доколе не остану много глаголати, доколе не престану предложенаго и продлъжнаго хваслословиа ?].

Самыми яркими особенностями стиля «Жития Стефана Пермского» являются:

• 1) подчинение организации языковых средств стилистическому оформлению содержания. Так, двух-трехкорневые сложные слова в XI—XII вв. передавали семантику греческих сложных слов, а в «Житии…» они являются стилистическим средством выражения пафоса, торжественности, великолепия русского мира (приснопомнимый епископъ съ доброглашениемъ молю вы; добропамятствомъ и скоровычениемъ npeycnieaa; отрокъ доброразумиченъ зело);
• 2) использование тавтологических единиц (пророка ли; яко пророческаа проречениа протолковалъ ecu);
• 3) повторы, организующие сложное синтаксическое пространство с рядами однородных и второстепенных членов предложения […Тебе же, о епископе Стефане, Пермскаа земля хвалить и чтить яко апостола, яко учителя, яко вожа_у яко наставника, яко показателя, яко проповедника, яко тобою тмы избыхомъ, яко тобою сНтъ познахомъ];
• 4) изображение события или предмета описательной конструкцией [мимо идешь слава мира сего, акы травный цветь; и усше трава и цветь ея отпаде (‘мирская слава недолговечна, подобно отцветшему растению*) ];
• 5) ряды подчинительных и сочинительных союзов, создающие пространственный и временной колорит […Увы мне, волнуяся nocpidi пучины житиискаго моря, и како постигну в тишину умиленна, и како дойду въ пристанище покааниа, но яко добрый кормишь сыи, отче, яко правитель, яко наставник, из глубины мя отъ страстей возведи… ];
• 6) словесные ряды и формулы самоуничижения, использованные в качестве антитезы: Епифаний Премудрый — Стефан Пермский [Да и азъ многогрешный и неразумный, последуя словесемъ похва-

Стефан Пермский по дороге в Москву.

Миниатюра (XVI в.) лении твоихъ, слово плетущи и слово плодящи… что еще нареку, вожа заблуждыиимъ, обретателя погыбшимъ, наставника прелщенымъ, руководителя умомъ ослепленымъ, чистителя оскверненнымъ… ].

В конце XIV — начале XV в. была написана торжественная речь, в которой прославляется великий князь, герой Куликовской битвы Дмитрий Донской. «Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русского» создано в традициях риторических поучений и житийной литературы. Условно его можно разделить на три части: жизнеописание Дмитрия Ивановича, плач супруги по умершему и похвала князю.

В «Слове…» отражены все типичные черты стиля «плетение словес»:

• 1) высокопарность [Лепо ли нам, братие, положити главы своя за правоверную веру християпъскую, да не приияти будуть грады паши погаными, ни запустеютъ святыя Божия церкви, и не разсеяни будемъ по лицю всея земли, да не поведени будуть жены наша и дети въ полонъ…];
• 2) метафорическая образность [Народе, глаголаше: «О горе намъ, братие! Царь царемъ умре, господинъ владычьствующимъ, солнце помрачается, луна облаком закрывается, звезда сияющая всему миру къ западу грядетъ…"];
• 3) риторичность и пышность в описании событий [Великый же князь Дмитрей Ивановичь възвратися съ великою победою, якоже преже Моисей Амалика победи, и быстъ тишина въ Русъкой земли', и тако врази его посрамишися, иныя же страны слышаще победы, даныя ему отъ Бога на враги, и все подъ руце его подклонишася, расколници же и мятежници царства его погыбоша];
• 4) лиризм и поэтика в изображении чувств [Какоумре, животе мой драгий, мене едину вдовою оставивъ? Почто азъ преже тебе не умрохъ? Како заиде, светъ очю моею? Где отходиши, сокровище живота моего? почто не промолвиши ко мне? Цвете мой прекрасный, что рано увядавши? Винограде многоплодный, уже не подаси плода сердцу моему и сладости души моей; чему, господине, не взозриши на мя, ни промолвиши ко мне, ужели мя забылъ?];
• 5) риторические вопросы [Кому уподоблю великого сего князя Дмитрея Ивановича, царя Русьскыя земля, и насталника великому княжению, и собрателя християнъского? …Ангела тя нареку? Но во плоти сущи ангелскы пожилъ ecu. Человека ли? Но выше человечьскаго существа дело свершилъ ecu];
• 6) перифразы […Изракълица твоего применися во истление…]',
• 7) ряды сложных слов в изобразительно-выразительной функции (высокопаривый орелу злочестиваго Мамая; злонравныхъ челов1къ);
• 8) антитеза как средство характеристики героя […Злобою отроча обр%ташася_у а умомъ свергиенъ всегда бывашё];
• 9) сравнения [Видевши же княгини его мертва на постели лежаща, и восплакася горкимъ гласомъ… въ перси свои руками бьющи, яко туба рать повЬдающи и яко арганъ сладко в^щающи…] ит. д.

В первой трети XV в. появилось «Сказание о Мамаевом побоище», написанное в жанре воинской повести неизвестным автором. «Сказание…» принадлежит к лучшим произведениям о Куликовской битве. Язык повести, представляющий собой образец книжного языка, сориентированного на каноны церковно-славянского языка, в полной мере передает поэтическую образность и церковно-легендарные мотивы.

Язык «Сказания о Мамаевом побоище» отличается:

1) использованием метафор [Князь же великий Дмитрей Ивановичу слышавъ ту eicmy нача сердцемъ бол-imu и наплЪнися ярости и горести…];

Куликовская битва.

Художник И. Г. Блинов (конец XIX в.)

• 2) украшенностью слога [Солнце ему на въстоцЪ ясно сиаетъ, путь ему поведаешь. Уже бо тогда аки соколи урвашася от златых колодиць ис камена града Москвы и възлЬтЬша под синиа небеса и възгрем4>ша своими златыми колоколы, и хотятъ ударитися на многыа стада лебедины и гусины; то, брате, не соколи вылетели ис каменна града Москвы, то выехали русскыа удалци съ своимъ государемъ…];
• 3) стилистическим отбором лексики: конкретная, отрицательно окрашенная лексика используется при изображении противника […Безбожный Мамай… нача спрашивати старыхъ татары како царь Батый плЪнилъ Русскую землю. И начата ему сказывати старые татарове, како плЪнилъ Русскую землю… какъ взялъ Киевъ и Владимиры и всю Русь… и великого князя Юрья Дмитреевича убилы и многих православныхъ князей избилъ и святыя церкви оскьверни…]; слова с переносным значением, отвлеченная лексика с положительной оценкой встречаются исключительно при изображении русских князей [Единомыслении же друзи вы&доша из дубравы зелены, аки соколи искушеныа урвалися от златыхъ колодицы ударилися на великиа стада жировины, на ту великую силу татарскую…]. Здесь интересно отметить употребление слова великий: если это определение к обозначению противоборствующей стороны, то оно имеет значение ‘большое количество' (великую силу татарскую), если же это характеристика русского князя, то имеет значение ‘могущественный' (великого князя Юрья Дмитреевича);
• 4) церковно-славянской по происхождению лексикой в изобразительно-выразительной функции [Князь же Владимеръ АндрЪевичь, въздЫъ руц4> на небо, и прослезися горко и рече: «Боже Отецъ нашихъ, сътворивый небо и землю, дай же помощь роду христианскому! Не дай же, Господи, порадоватися врагом нашим о нас, мало показни, а много помилуй"] идр.

«Повесть о взятии Царьграда» — историческая повесть, написанная участником событий Нестором-Искандером вскоре после захвата Константинополя в 1453 г. турецкими войсками. Ее автор — русский, православный человек, принявший мусульманство (магометанство) и мусульманское имя Искандер. Содержание «Повести…» — описание военных действий на стенах Царьграда. В изложении преобладают книжные, старославянские по происхождению языковые единицы.

Стиль «плетение словес», обслуживая повествовательный жанр светской литературы, придал его языку книжный, высокий стилистический характер. Для языка «Повести…» характерно:

• 1) использование символического образа как предвестника будущих событий [И се змий впезапу выгиедъ изъ норы, потече по Mtcmy, и абие свыше орелъ спадъ, змия похвати и na/iemi на высоту, а змий начать укр^плятисъ въкругъ орла… орелъ же възлетЪвъ изъ очю на долгъ часъ и паки явися низлетающь и паде съ змиемъ на тожъ Mi сто, понеже одолень бысть отъ змия. …Мудреци… сказаша цесарю: «Се Mi сто семохолмыи наречется и прославится и возвеличится… А орелъ — знамение крестьянское, а змий — знамение бесерменское, и понеже змий одол% орла, являетъ, яко бесерменство oдoлiemь крестьянства"] ;
• 2) книжные конструкции при передаче прямой речи [Патриархъ же Анастасие… рече…: «Св%тл%ший цесарю, вся прежереченная о epadi семь do6pi eicu, тако и отшествие святого духа eudi, и се пакы Hbini тварь nponoeidyemb погибели града сего"];
• 3) церковно-книжная риторика [Цесарь же паки объежааше по всему граду, плачете и рыдающе… глаголюще: «Господа и братия, малы и велици, днесь прииде часъ прославити Бога и Пречистую Его Матерь и нашу eipy христьянскую: мужайтеся и Kpinumecn и не ослабляйте въ mpydixb, ни отпадайте наЫжею, кладающе главы своа за православную eipy и за церкви Божиа, яко да и насъ прославить всещедрый Богъ«];
• 4) употребление оборота «дательный самостоятельный» [Идущу же цесарю изъ церкви сей едино прорекъ: «Иже хочетъ пострадати за Божиа церкви и за православную eipy, да пойдетъ со мною"];
• 5) эмоционально окрашенные и вопросительные предложения [О велика сила epixoenaeo жала, о колико зла творить преступление!; …И кто о семь не восплачется или не възрыдаетъ?] и т. д.

Стиль «плетение словес» характерен и для языка переписки Ивана Грозного с Андреем Курбским. В письмах отражено не только столкновение двух социальных позиций — родовитого боярства и служилого дворянства, но и столкновение стилистически маркированных контекстов литературно-письменного языка XVI—XVII вв.

Образованный человек, блестяще владевший книжно-славянским слогом русского языка, Иван Грозный использует в своей речи многие элементы стиля «плетение словес»:

1) украшает слог рядами эпитетов […Храброго великого государя Александра Невского, иже над безбожными немцы победу показавшаго], метафор […Почто не изволил ecu от мене, строптивого владыки, страдати и венец жизни наследити?], сравнений […Уподобился ecu к семени, падающему на камени… и плода не сотворил ecu…];

Иван IV Грозный (1530−1584) Фрагмент картины В. М. Васнецова (1897)

Андрей Михайлович Курбский (1528−1583).

• 2) использует лексику с суффиксами старославянского происхожденияотель, -нм/-, -uj-, -ств- (соединителю, самолюбия, повеления, владычествы);
• 3) употребляет сложные слова в качестве изобразительно-выразительного средства (славы ради мимотекущия, муж браниносец — ‘воин'; мздовоздаятеля же Бога призывавши)-,
• 4) не избегает присутствия в тексте тавтологических единиц (кровию его помост церковный окравовише; многими владычествы владеющего);
• 5) в тексте общественно-публицистического характера использует архаические, типично книжные формы [Но ради привремтныя славы, и сребролюбия, и сладости мира сего, а се свое благочестие душевное со христианскою верою и законом попрал ecu, уподобился ecu к семени, падающему на камени и возраетшему, и воссиявшу солнцу со зноем, абие словесе ради ложного соблазнился ecu, отпал ecu, и плода не сотворил ecu].

Письменная речь Ивана Грозного интересна и тем, что в книжный контекст постоянно вплетается живая русская речь (суды ковати шуба переменитщ шуба мухояр — ‘ткань'; от сопротивных супостат-, седит на лавке-, о постелю ногу положив), нередко с грубо-просторечными единицами (вашаразумеется собачья измена, почто и хвалишися, собака, в гордости, такожде и инех собак и изменников бранною храбростию?-, собацким изменным обычаем преступил крестное целование-, ты же буи сын, а утроба буяго…).

Данную языковую ситуацию точно охарактеризовал В. В. Виноградов: «…славяно-русский язык [книжно-славянский тип литературно-письменного языка. — Авт.] и русская народная речь осознаются как стилистически, эстетически и идеологически неравноценные и социально-дифференцированные стили — диалекты единого русского языка. И все-таки при пышной риторике византийского типа — новый стиль плетения словес не вовсе чуждался народной речи»^[7].

• [1] Вторым южнославянское влияние названо в соответствии с первым южно-славянским влиянием в IX—X вв., в эпоху Крещения Руси. Однако этот термин не получил распространения, потому что старославянский язык сам испытал воздействие со стороны древнерусского языка, став основой для формирования церковно-славянского языка восточнославянского извода.
• [2] Мещерский Н. А. История русского литературного языка. С. 106—107.
• [3] Иногда этот период в развитии русского литературного языка называюткиприановским.
• [4] Книгопечатание в Московском государстве началось в середине XVI в. В анонимной типографии было выпущено семь изданий: три «Четвероевангелия», две «Псалтыри», две «Триоди» — постная и цветная.
• [5] Соболевский А. И. История русского литературного языка. С. 52.
• [6] Характеристика языка и стиля ограничивается примерами, структура и семантика которых создают специфику стиля «плетение словес» данного произведения.
• [7] Виноградов В. В. Избр. труды: История русского литературного языка. С. 32.