Александр Афиногенов (1904-1941)

Образ Бориса Волгина из пьесы " Чудак" (1928) Александра Николаевича Афиногенова стал большой удачей в решении проблемы положительного героя. Отказавшись от грубой, плакатной, примитивной пролеткультовской поэтики, драматург, по его собственному признанию, решил попробовать написать пьесу о простом человеческом чувстве, проследить, как это простое чувство растет и изменяется в условиях нашей действительности. Главными героями пьесы Афиногенов сделал не просто друзей (Игорь Горский и Борис Волгин), но оппонентов в идейных схватках времени: энтузиастов социалистического строительства — с обывателями, защитниками узко личных интересов. Борис Волгин, счетовод провинциальной бумажной фабрики, скромный и застенчивый в быту, бесстрашен и одержим во всем, что касается общих интересов, потому и удостоился звания «Загряжского Дон Кихота». Образ овеян глубоким лиризмом, сочувствием, симпатией автора, что передается в подтексте, в авторских ремарках.

По-иному развивается психологическая драма «замкнутого характера» профессора Института биологических стимулов Бородина — героя пьесы Афиногенова «Страх» (1931). И здесь автор, по его признанию, шел от простого человеческого чувства, выраженного в самом названии пьесы. Сложное внутреннее состояние ученого в большей степени, чем в «Чудаке», поставлено в зависимость от окружающих его людей, мнимых и истинных его друзей и врагов. Профессор Бородин, «объективист и нейтралист», первоначально был задуман как закоренелый враг, которому противопоставлялся и которого побеждал другой талантливый ученый. Действительно, научная позиция Бородина в атмосфере 1930;х гг. воспринималась как крамола, когда он настаивал на том, что «наука начинает вытеснять политику», и постулировал существование четырех безусловных стимулов, регулирующих поведение отдельной личности и общества в целом: любовь, голод, гнев и страх. И тем более, когда в эпоху «большого террора» он заявлял в своем докладе, что «…общим стимулом поведения восьмидесяти процентов всех обследованных является страх» .

" Мы живем в эпоху великого страха. Страх заставляет талантливых интеллигентов отрекаться от матерей, подделывать социальное происхождение, пролезать на высокие посты… На высоком месте не так страшна опасность разоблачения. Страх ходит за человеком… Никто ничего не делает без окрика, без занесения на черную доску, без угрозы посадить или выслать… Уничтожьте страх, уничтожьте все, что рождает страх, — и вы увидите, какой богатой творческой жизнью расцветет страна" .

Однако, работая над пьесой и наблюдая в окружающей жизни нелегкий процесс нравственной и идеологической перестройки, душевных борений в среде старой русской интеллигенции, Афиногенов решил, что другой профессор-оппонент Бородину не нужен — этим «другим» должен стать сам Бородин. Главным в пьесе становится внутренний, психологический конфликт: в Бородине как бы слились два спорящих человека. Автору удалось создать сложный, противоречивый психологический рисунок, в котором важны каждый штрих, каждая «малая подвижка», каждое сомнение. Благодаря тонкому чеховскому психологизму в пьесе нет ощущения прямолинейного решения конфликта, упрощенности перевоспитания «заблудившейся старой калоши». В пьесе Афиногенова Бородина не репрессируют, не арестовывают, хотя он готов к этому.

Станиславский при постановке пьесы на сцене МХАТ одним из первых заметил те особенности и нюансы мышления и поведения Бородина, которые делали очевидными расхождения его с Кастальским, ставшим на путь прямой борьбы с советской властью. Бородин — человек незаурядный, не трус; он высказывается до конца, воюет упрямо, аргументированно, поэтому была прямая опасность перекоса при постановке пьесы в театре: в идейной схватке с Кларой Спасовой и другими своими противниками он мог оказаться не разбитым. В системе образов пьесы Клара Спасова занимает особое место. Знаменитый монолог Клары о страхе и бесстрашии — высокохудожественный, эмоциональный образец вдохновенной публицистики. Сила его убедительности подготовлена психологически индивидуализированным портретом Клары как человека и как коммуниста. Оппонирующая Бородину сторона борется «с ним и за него», а бывшие его ученики и сторонники вроде Кастальского и Цехового цинично его предают.

В финале пьесы Бородин, «согнувшийся, постаревший», чувствует себя «старым глиняным черепком», одиноким, «в безвоздушном пространстве», которому 35 лет тому назад «все было гораздо понятней», чем теперь. Он вынужден признать правоту Елены Макаровой, что изучал жизнь «из окна кабинета, как изучают море в стакане воды». Он готов публично признать, что «защищал кроликов, а кролики оказались удавами», как «жил приблизительной жизнью»: «…я создал ее в своей квартире и кабинете, я не понял подлинной жизни, а жизнь мстит непонявшим ее — одиночеством…» Его недавние оппоненты протягивают ему, многое осознавшему, руку помощи, он преодолевает свои ошибки, и в результате «старая калоша» переходит на сторону «молодых хозяев страны» — к тем «двадцати процентам», которые бесстрашно входят в науку «с гордым лицом, стуча сапогами, громко смеясь и разговаривая» .

Противоречивость пьесы и характера главного героя будут не последним поводом для снятия с репертуара всех произведений А. Н. Афиногенова в 1937 г., когда, подвергнутый литературно-критической травле, он был исключен из партии и Союза писателей. До этого, в 1933 г., лично Сталиным был вынесен приговор следующей за «Страхом» пьесе Афиногенова «Ложь», которая увидела свет лишь в 1982 г.