Подлинный кардинал Ришелье

«О кардинале Ришелье существуют два установившихся мнения; оба они похожи на легенду». Так начинает Луи Батиффол главу о «Подлинном кардинале Ришелье» в только что вышедшем серьезном историческом исследовании о взаимоотношениях между великим государственным деятелем и королем Людовиком XIII^[1]. Книга не ограничивается чисто биографической стороной сюжета; она представляет настоящий исторический труд, тщательно документированный и без предвзятости освещающий эпоху зарождения во Франции абсолютизма. Но, работая по обильными фактическим данным, автор не захотел довериться традиционным теориям, и первым делом решил восстановить подлинную личность обоих своих героев, ставших в восприятии потомства образами слишком условными. Особенно пострадал от этого Ришелье — и Батиффол^[2], стараясь быть объективным и не превращаясь в апологета, борется с двумя самыми распространенными, слишком схематичными представлениями о нем.

«Согласно первому, — пишет он, — созданному еще при жизни кардинала его врагами, он слыл кровавым деспотом, навязавшим всем и, главным образом, королю свою нетерпимую тиранию. Согласно второму — он был непревзойденным гением решительно во всем». Так, Минье считает, что Ришелье не совершил ни одного необдуманного поступка. Ришелье приписывают теорию абсолютизма, централизации власти, естественных границ. Одним словом, все во Франции начала семнадцатого века делалось будто бы по указке Ришелье и не происходило ничего, к чему он не приложил бы свою руку. Оба эти взгляда ошибочны в корне. Во-первых, потому, что Людовик XIII совсем не был слабым и бездарным «исполняющим должность короля», каким его нередко выставляют. Наоборот, он был человеком очень своевольным, властолюбивым, любящим войти во все дела и не очень-то доверявший чужому уму. Ни злой, ни добрый гений подчинить его безрассудно, конечно, не смог бы. Во-вторых, потому, что и сам Ришелье не был таким гением. Умный и честный человек, он всегда оставался человеком, и именно человечностью проникнут его портрет, нарисованный историком.

Ришелье был высокого роста, худой, стройный, с непринужденными и изящными манерами, с тонким и одухотворенным лицом. Высокий лоб, мягкие шелковистые волосы, черная заостренная борода. Но больше всего поражали его глаза: ясные и спокойные, они всегда пристально смотрели на собеседника, как бы проникали в него, и от этого взгляда многие приходили в смущение и замешательство. Здоровье кардинала всегда было непрочным. Он постоянно жаловался на слабость и недомогание. Больше всего страдал он от головных болей. «Они меня убивают», — писал он сам Людовику XIII в 1621 году. Король отвечал ему, стараясь подбодрить, что головные боли признак долголетия, «которого я, искренно любя вас, желаю больше всего на свете». Мучили Ришелье и ревматизм, и печень. Бывали у него и более серьезные болезни. В 1632 году у него открылся внутренний нарыв, имевший самые тяжелые последствия. Все были убеждены, что он не выживет. К нему были вызваны два известнейших врача — Шарль и Ситу, которым оставалось развести руками и расписаться в собственном невежестве: они пришли к заключению, что болезнь Ришелье — нервная. На этот раз он, впрочем, поправился.

Неудивительно, однако, что при частых своих болезнях Ришелье был преувеличенно чувствителен и даже мнителен. С детства он проявлял склонность к меланхолии, выводившую из себя его брата Анри. Впоследствии у него бывали припадки мрачной неврастении, и он по несколько дней сидел, запершись, у себя дома. Любопытны моменты такой депрессии у людей действия; вспоминаются подобные же свидетельства о Потемкине. Враги Ришелье зло смеялись над этими его состояниями. Говорили даже, что его насильно держат взаперти, так как с ним случаются припадки буйного помешательства. Но это надо отнести к области злословия. От меланхолии он старается лечиться: ваннами, воздержанием в еде (он никогда не ел больше двух блюд), развлечениями. Любимым его времяпрепровождением было слушание музыки. Шумных развлечений он не любил; людей вообще выносил с трудом, любил жить за городом, в деревушке Шапо (около нынешнего моста Иона), или в Шаронне (около места, где теперь раскинулось кладбище Пер Лашез). Аудиенции всегда утомляли его, и в своем «Политическом завещании» он признается, что из-за них не раз готов был уйти в отставку.

Но этот болезненный, легко устающий человек, обладал на редкость живым и неутомимым умом. Ума не отрицали в нем даже яростные противники. Еще его учитель по колледжу Навар отмечали его гибкость, тонкость, проницательность и дальновидность. Эти качества он сохранил до самой смерти; голова его всегда была в неустанной интенсивной работе. Но ум его был не только живым и гибким; у него была способность верного и прямого суждения. «Ум должен быть правилом и руководством для любого поступка», — читаем мы все в том же «Политическом завещании». А его сотрудники не раз говорили об его «исчерпывающем уме, который всегда попадает в точку и проникает в самую суть дела». Наряду с этим он очень осторожен, любит проверять свое суждение, посоветоваться с верным человеком. Зато большинству людей он не доверяет, и постоянно затевает «секретнейшие дела». Его любимый афоризм: «тайна — душа дела». Когда решение им принято и выношено, он осуществляет его с твердостью и волей необычайной. «Надо уметь хотеть, — пишет он, — ибо это единственный способ заставить себя слушать». И еще: «правление требует мужественности и незыблемой стойкости». Иностранный посол, старавшийся переубедить его, говорил, что натолкнулся на «упрямое и неизменное решение человека, закрывшего себе уши». Эта твердость его дала повод обвинениям во властолюбии и жестокости. Но и то, и другое не соответствуют действительности.

В своем завещании он пишет, что к репрессиям и наказаниям прибегать необходимо, ибо снисходительность и милосердие забываются слишком скоро, «особенно во Франции». Отсюда его непреклонность и суровость в деле Буттевиля^[3], бывшем грандиозном скандале того времени, или по отношению к брату короля Гастону Орлеанскому, проектировавшему заговор против Людовика. Но эта суровость была всегда вынужденная и всегда рассчитанная. В душе своей он не был ни жесток, ни мстителен. «Дать власть мстительному по своей натуре, — писал он, — все равно, что вложить меч в руку безумца». В личной жизни он не раз показал, что был он благожелателен и даже просто добр. Но и в государственных делах его добрые стороны высказывались не один раз. Так, он уговорил короля не карать сторонников Гастона, в частности, членов парламента, отказавшиеся одобрить в мае 1631 года королевскую декларацию. После покорения протестантских областей, в частности, строптивой Ля Рошелль^[4], он всячески смягчал решения короля, и его политика по отношению к гугенотам вообще окончилась большой терпимостью и снисходительностью. Жители Монтобана^[5], ожидавшие в 1629 году увидеть деспота и кровожадного мстителя, были удивлены мягкостью принятых мер и личной его «добротой и скромностью». Эту его умеренность приписывали даже трусости. Но во время осады Ля Рошелль или при Але и в других походах он не раз становился во главе войск и подставлял себя под пули противника.

Не был Ришелье и властолюбив. За власть он не цеплялся и добился ее не интригами. Король ввел его в 1624 году в свой совет, несмотря на его близость к вдовствующей королеве Марии Медичи, которой Людовик имел основания не доверять; но после смерти Ретца, Комартена и де Силлери и отставки кардинала Ларошфуко Ришелье был единственным подходящим человеком. То, что он сразу стал первым министром, объясняется также не его интригами, а просто его саном: кардинал не мог заседать «ниже» светских министров. Впрочем, должность «первого министра» тогда совсем не была равносильна посту нынешнего премьера. Впоследствии Ришелье не раз порывался уйти от власти: по болезни, по причине недоразумений с королем, или для того, чтобы не сеять смуты в умах. Так, в пресловутый «день обманов», 10 ноября 1630 года, убежденный, что король под влиянием матери заподозрил его в желании затеять смуту, он решительно заявил о своем уходе. Королю стоило не малого труда уговорить его остаться и разуверить в своей немилости. Отсутствие властолюбия не означает, однако, отсутствие честолюбия. Свою честь Ришелье ставил необычайно высоко. «Потеря чести больше, чем потеря жизни. Надо скорее подвергнуть опасности себя, и даже интерес государства, чем нарушить свое слово». Понятия о чести и честолюбии здесь смешаны воедино. Но предметом его честолюбия было опять-таки служение государству, так как, только отдавая государству все, он создает себе прочную и вечную славу. И на службу своей стране (часто именно службу, а не служение), тратил он все свои силы.

Эту службу он понимал как поддержку традиций и как сохранение мира и порядка. Если он был сторонником абсолютизма, то никак не был в этом смысле новатором. Он только продолжал традицию Генриха IV. Не ему принадлежала и мысль о централизации власти; к ней стремился гораздо больше сам король. Ришелье же часто пытался даже умерить быстрый ход централизации, уговаривал Людовика не упразднять многие традиционные должности, опасаясь недовольств и беспорядков. Избежать их ему не удалось, так как и более умеренные распоряжения вызывали ропот. Не был Ришелье и автором теории «естественных границ». Он слишком ценил мир с соседями, чтобы претендовать на завоевание Эльзаса или Рейнской области. Он настаивал только на приобретении нескольких сильных пограничных пунктов, чтобы обеспечить Франции безопасность. Этот миролюбиво настроенный министр вел все же целый ряд войн (в Испании, в Италии). Но в этих случаях миролюбие его уступало традициям или вопросу чести. Испанский поход он не мог не предпринять, так как австрийские (а значит, и испанские) Бурбоны были многовековыми врагами французской монархии. В Италию же он вступил после долгих переговоров, для защиты герцога Мантуанского, находившегося под протекторатом Франции.

Таким образом, Ришелье не был предвестником новой эры, гениальным зачинателем. Он был гениальным продолжателем дела многих своих предшественников, честным работником на службе у Франции. Многие свидетельства опровергают взгляд на него, как на нечестного и хитрого интригана, изменника и лицемера, служившего нескольким господам одновременно. Будучи до своего прихода к власти приближенным Марии Медичи, он пробовал, попав в королевский совет, примирить интересы матери и сына. Когда это оказалось невозможным, он предпочел свой долг личной привязанности и всецело стал на сторону короля. Не потому ли Мария и старалась скомпрометировать его в глазах Людовика, и не потому ли король писал ему неоднократно под конец своей жизни, что он его лучший и самый верный друг. Принимая во внимание первоначальное его недоверие к кардиналу, этой похвале следует придать особый смысл.

Наконец, Ришелье нередко упрекали в атеизме. Но его приближенными всегда были духовные лица, и одним расчетом этого не объяснить.

Один из них, известный «отец Жозеф», оставил свидетельство о том, что молитвы и посты не были для кардинала одними лишь обрядами, нужными для соблюдения внешних приличий. Были у него моменты, когда ему казалось, что государственная деятельность мешает его обязанностям кардинала. Папа Урбан XIII, к которому он обратился за советом, разрешил ему не отправлять все церковные службы, лишь бы он не бросил своего поста.

Таким был Ришелье, которого историки определяют следующими словами: «он был благородным дворянином, прелатом, французом по традиции, воспитанию и инстинкту». Но самым правильным остается все же определение его ближайшего сотрудника и начальника Людовика XIII: «Он — самый верный слуга, данный мне Провидением».

• [1] Batiffol L. Richelieu et le roi Louis XIII. Paris: Calmann-Levy, 1934.
• [2] Или Батифоль (прим. E. Д.).
• [3] Франсуа-де-Буттевиль был публично обезглавлен на площади Грене (прим. Е. Д.).
• [4] Ла-Рошель (фр. La Rochelle) — портовый город на западе Франции на побережьеБискайского залива в регионе Новая Аквитания. 10 сентября 1627 года произошлапушечная дуэль между защитниками Ла-Рошели и королевскими войсками, что послужило поводом для короля Людовика XIII начать осаду Ла-Рошели, которая закончиласьее взятием в 1628 году, а также новым преследованием гугенотов, высшей точкой которого явилась отмена Нантского эдикта Людовиком XTV (прим. Е. Д.).
• [5] Монтобан (фр. Montauban, оке. Montalban) — главный город французского департамента Тарн и Гаронна, 50 км к северу от Тулузы. В августе-ноябре 1621 года Монтобанбез особого успеха осаждала армия короля Людовика XIII. В 1629 году Монтобан былзахвачен Ришелье (прим. Е. Д.).