Русская философия в контексте российской культуры XIX-нач. XX вв

Русская философия в контексте российской культуры XIX-нач. XX вв.

русский космизм бердяев соловьев С философией всеединства связана и значимая для отечественной философии и науки традиция русского космизма. Русский космизм — особое мировоззрение, получившее развитие в XIX — XX веках. Его признаками считаются: 1) рассмотрение мира, космоса как единого целого, человека — в неразрывной связи с космосом? 2) активно-эволюционистское понимание космоса, в развитии космоса решающую роль играет творческая активность человека, в связи с чем предполагается преображение человека? 3) подчеркивание роли науки в преобразовании космоса? 4) признание необходимости соединения усилий людей, единства («соборности») человечества. В идеологии космизма важное место занимают идеи преодоления смертности человека, освоения космоса, любви как связующей и преображающей силы. В отечественном космизме выделяют религиозно-философский космизм (В. Соловьев и традиция всеединства, Н. Федоров, Н. Бердяев) и естественнонаучный (Н. Умов, К. Циолковский, А. Чижевский, В. Вернадский).

Один из наиболее ярких представителей религиозного течения в космизмеН.Ф. Федоров (1829−1903). В работе «Философия общего дела «он представил оригинальную религиозную утопию. Мыслитель подчеркивает, что «человечество призвано быть орудием Божьим в спасении мира «. В окружающей нас Вселенной преобладают хаос и вражда, ведущие к разрушению. Остановить этот процесс можно, преобразуя мир на основе соединения науки и религиозной веры, преодоления «небратского» отношения между людьми, объединения их вокруг проекта «Общего Дела». Спасение мира — задача самого человечества. Решение этой задачи предполагает научное управление природой, преодоление конечности во времени и пространстве: освоение новых миров в космосе и власть над смертью. Особенно оригинальна идея поэтапного воскрешения всех предков на основе использования научных достижений. Лишь устранив несправедливость по отношению к предкам, можно преодолеть разобщенность и достичь всеобщего блага.

Учение К. Э. Циолковского (1857−1935) относится к естественнонаучному направлению, несмотря на его фантастические элементы. Мыслитель рассматривает космос как живое, одухотворенное целое («панпсихизм»), населенное высокоразвитыми живыми существами. Мир и человек находятся в процессе восходящего развития, разум человека — орудие развития. Ученый обосновывает идею заселения человеком космоса, разрабатывает технические проекты. В 1903 году он представил теорию полета ракеты.

Наиболее значительный представитель естественнонаучного направления в космизме — В. И Вернадский (1863−1945). Выдающийся ученый, создатель целого комплекса наук о Земле рассматривает феномен жизни в его связи с другими планетными сферами. Вернадский разработал теорию биосферы как совокупности живого вещества, покрывающего Землю.

Введение

понятия живого вещества дало естественнонаучную основу для изучению жизни, понимаемой им как космическое явление («всюдность» жизни). Человек рассматривается в единстве с биосферой, исследуется его эволюционно преобразующая деятельность. Вернадский сделал вывод о зарождении ноосферы — сферы разума, или управляемой на основе науки природы. Становление ноосферы — объективный процесс, предполагающий развитие отношений между людьми, прекращение войн. Идеи русского космизма особенно актуальны в эпоху экологического кризиса и поиска путей выхода из него.

Крупным представителем религиозной философии XIX в. является Владимир Сергеевич Соловьев (1853−1900). По словам С. Н. Булгакова, его философия — «самый полнозвучный аккорд» в истории отечественной философской мысли. Великолепный знаток мировой философии (возглавлял философский отдел русской энциклопедии Брокгауза и Ефрона), он был связан многими нитями с отечественной культурой. На эти связи повлияло прежде всего семейное воспитание. Он — сын выдающегося историка России С. М. Соловьева. По материнской линии Соловьев — родственник Г. С. Сковороды, а по отцовской — происходил из духовного звания. Его дед был священником, законоучителем в Московском коммерческом училище.

Предпосылки соловьевской «философии всеединства», или «универсального синтеза», содержались в русской философии 30−40-х гг. XIX в., в идеях соборности и «всецелого разума» А. С. Хомякова, «цельности духа» И. В. Киреевского. Главным своим делом Соловьев считал приведение христианства «в новую, соответствующую ему, т. е. разумную безусловно, форму». Это сознавалось им не только как устремленность собственной отвлеченной мысли, но и как важная духовно-нравственная задача, соответствовавшая потребностям и верованиям русского народа.

Творчество Соловьева делится на три периода. Ранний — 1874−1881 гг., называемый также славянофильским, отмечен главным образом интересом к гносеологической проблематике, которую он развивает в духе, близком Киреевскому и Хомякову (идея «цельного знания», критика одностороннего рационализма и эмпиризма). В этот период он создает основные контуры своей философской системы всеединства. Второй период — 1881−1890 гг. — знаменуется интересом к церковной проблематике, созданием утопического проекта соединения христианских церквей. Последний период характеризуется возвращением к проблемам теоретической философии, обоснованием системы всеединства. В это время Соловьев разрабатывает свою нравственную философию, развивает историософские идеи.

Ранние произведения Соловьева: «Кризис западной философии против позитивистов» (1874), незавершенная работа «Философские начала цельного знания» и «Критика отвлеченных начал» (1880) — связаны с обоснованием синтеза религии, философии и науки. Целью такого синтеза было исправление того перекоса в этой триаде, который вносит рационализм, к примеру философия позитивизма. Средства для этого Соловьев пытался найти в творчески переосмысленных традициях христианства, а также в реабилитации мистического восприятия мира в дохристианской культуре.

Особое место в творчестве Соловьева занимают его представления о Софии Премудрости Божией. Софиология, развитая впоследствии С. Н. Булгаковым и П. А. Флоренским, содержит проблематику, пограничную между философией и богословием. Булгаков, например, одно время пытался представить Софию в качестве «четвертой ипостаси», добавления к Троице, за что был подвергнут острой критике со стороны церковных кругов. Соловьев так далеко не заходил, он не отказывается от триипостасности Бога. Софиологические построения Соловьева — это поиски идеала и потенциального единства человечества, основанного на духовном совершенстве и красоте. Эти идеи получили воплощение в его философской поэзии, в частности в поэме «Три свидания» (1898), других сочинениях, написанных в духе христианских пророчеств автора. Соловьев верил в свое пророческое призвание и стремился поставить его на службу христианскому преображению мира, достижению социальной справедливости.

Характерными чертами философии Соловьева являются ее системность и универсализм. В своем творчестве Соловьев решал многие ключевые проблемы философии, охватывающие онтологию, гносеологию, этику, эстетику, философию истории, социальную философию. Системность философии Соловьева — в ее замысле: «Не бегать от мира, а преображать мир». Но, в отличие от К. Маркса, он понимал изменение мира не как его переустройство на совершенно новых, революционных основаниях, а как возвращение к основам христианской цивилизации, к идеям античности. При этом Соловьев отнюдь не отвергал европейской философии Нового времени. Он прекрасно знал сочинения западных философов и активно использовал их в своем творчестве (Декарт, Спиноза, Кант, Шеллинг, Гегель, Конт, Шопенгауэр, Гартман). Однако опыт философии Нового времени он считал переходом к тому состоянию философии, которое может быть истолковано как реализация в истории христианского учения, — иными словами, это понимание истории в виде богочеловеческого процесса, где человек рассматривается как соединение Бога с материальной природой. В более конкретном плане такая позиция связана с идеей «христианской общественности» Соловьева, изложенной в его «Чтениях о богочеловечестве» (1878−1881). Так, у Спинозы Соловьев находит ту идею, которая впоследствии станет философским ядром всего его творчества, — идею всеединства, хотя эта идея у него наполняется новым содержанием.

В своей докторской диссертации «Критика отвлеченных начал» Соловьев критикует «господство частных идей» в философии, «отвлеченные начала» — эмпиризм и рационализм, понятые как противоположности. Он, однако, оправдывает и эмпирическое и рациональное познание, одновременно утверждая возможность третьего рода познания — интуитивного. Против точки зрения «отвлеченных начал» Соловьев выдвигает точку зрения «всецелой жизни», которая является главной целью для человека, а все остальное, в том числе и философия, должно рассматриваться лишь как средство приближения или достижения «всецелой жизни». Философия, таким образом, понимается не как отвлеченное умствование, а как «жизненное дело», нужное прежде всего для самого человека, для его блага.

Частичными, или «отвлеченными», способами понимания человеком своего блага чаще всего, по Соловьеву, выступают такие нравственные принципы, как гедонизм (стремление к наслаждению) и эвдемонизм (стремление к счастью). Однако эти принципы односторонни, поскольку счастьем и наслаждением благо не исчерпывается. Преодолевая «отвлеченные начала», человек призван стремиться к благу целостному, понимаемому как постепенное одухотворение человека через «внутреннее усвоение и развитие божественного начала». Это и образует, по Соловьеву, «собственно исторический процесс человечества», его движение к богочеловечеству. Соответственно понимание истории как богочеловеческого процесса не может быть доступно какому бы то ни было секуляризированному ее восприятию, так или иначе толкующему человека как существо, живущее «единым хлебом». В таком случае происходит повреждение человека, замена идеала Богочеловека на человекобога. Эта тема получила также отражение в творчестве Достоевского, что указывает на духовную близость этих двух русских мыслителей.

Вершиной творчества Соловьева является его нравственная философия, изложенная в самом крупном его труде «Оправдание добра» (1897−1899). Здесь представлены категории нравственности, основывающиеся на чувствах стыда, жалости, сострадания и благоговения. Первичным нравственным чувством при этом выступает стыд как специфическое отличие человека от животных. Животные не стыдятся, хотя, как показывает Соловьев, чувство жалости или сострадания в зачаточном виде свойственно уже животным. Вот почему человек бесстыдный представляет собой подобие животного, тогда как человек безжалостный падает ниже животного уровня. Отсюда причина стыда видится в том, что человек стыдится, стесняется того, что образует низший, материальный уровень его организации. И стыд, и жалость составляют основу человеческого нравственного чувства по отношению к себе подобным, равным человеческим существам. Однако природа человека такова, что ему необходимо преклонение (благоговение, благочестие) перед чем-то высшим, составляющим содержание религиозного чувства, выступающего в качестве основы нравственного идеала.

Большое внимание Соловьев уделяет вопросу о соотношении нравственности и права. Вопреки пессимистическим трактовкам о несовместимости нравственных и правовых норм, он указывает на тесную связь между нравственностью и правом, «жизненно важную для обеих сторон». При этом право определяется как «определенный минимум нравственности», предполагающий существование соответствующих принудительных мер для сохранения в обществе минимального добра, или порядка. Подчеркивая необходимость построения основ государства на нравственно-правовых началах, Соловьев указывает на то, что с этой точки зрения государство должно представлять собой «организованную жалость» .

Значительная часть философской публицистики Соловьева, особенно в последний период творчества, посвящена размышлениям о мест России во всемирной истории. Он ратовал за единство России и Европы, за объединение всех трех направлений в христианстве — католицизма, православия и протестантизма. Этим объясняется его неприятие отождествления христианства с православной религией. Между тем в «Русской идее» (1888) он выступал и против сведения русской идеи к «христианской монархической идее». По его словам, ни государство, ни общество, ни церковь, взятые в отдельности, не выражают существа русской идеи; все члены этой «социальной троицы» внутренне связаны между собой и в то же время «безусловно свободны». Сущность русской идеи в представлении Соловьева совпадает с христианским преображением жизни, с построением ее на началах истины, добра и красоты. Для национальной идеи «нет имен, нет званий и положений, а есть только другая человеческая личность, ищущая правды и добра, заключающая в себе искру Божию, которую следует найти, пробудить, зажечь» .

Непосредственным продолжателем философии В. С. Соловьева, его единомышленником был выдающийся представитель университетской философии, ректор Московского университета Сергей Николаевич Трубецкой (1862−1905), автор классического университетского учебника «История древней философии». Трубецкой выступал против превращения историко-философского знания в демонстрацию тех или иных философских понятий или категорий. Он считал, что история философии должна быть «живой», т. е. историей конкретного живого поиска истины с учетом индивидуального своеобразия философских учений, несущих на себе печать личности их создателей. Вместе с тем, по Трубецкому, философию следует изучать «в связи с общей культурой». Иными словами, историк философии имеет дело не только с абстрактными категориями, но и с конкретным бытием философского знания в контексте духовной культуры. Такая позиция, несомненно, была определена общими целями и задачами философской системы Трубецкого, получившей название конкретного идеализма.

В своей системе философских взглядов он стремился преодолеть односторонность эмпиризма и рационализма. По его мнению, настоящее знание зиждется на гармоническом сочетании опыта, разума и веры. Представление о вере как источнике, необходимом условии знания и духовной силе, придающей живое содержание абстрактной мысли, восходящее к идеям славянофилов, было воспринято С. Н. Трубецким вслед за В. С. Соловьевым.

Оригинальностью отличается его учение об универсальном, соборном сознании, разработанное в результате творческого осмысления им концепции соборности А. С. Хомякова. «Сознание, — писал Трубецкой, — не может быть ни безличным, ни единоличным, ибо оно более чем лично, будучи соборным. Истина, добро и красота сознаются объективно, осуществляются постепенно в этом живом соборном сознании человечества» [1].

Но если в славянофильском варианте соборность была связана прежде всего с учением об идеальной православной церкви, то у Трубецкого рамки этого понятия существенно раздвигаются. Он дает, в частности, своеобразное решение вопроса о взаимоотношении личности и общества, которое называет метафизическим социализмом. Человеческая личность, по его мнению, есть «цель в себе», а следовательно, и наши близкие должны быть не средством, а «целью сами по себе», они могут требовать от других признания личного достоинства. Это значит, что только в обществе человек становится признанной, самостоятельной личностью.

Вывод о соборности сознания не в последнюю очередь основывается у него на начале любви как деятельном воплощении принципа соборности. Он определяет любовь как естественную склонность, нравственный закон и идеал, «она является человеку сначала как инстинкт, затем как подвиг, наконец, как благодать, дающаяся ему». Сначала человек ощущает естественное расположение к некоторым людям и в своей семейной жизни учится сочувствовать им и жалеть их. Затем, по мере расширения его кругозора, он начинает понимать общее значение нравственного добра, принимает его как заповедь, чтобы, наконец, «поверить в любовь как в Божество» .

Кажется, Козьма Прутков утверждал, что философ превосходно справляется с бедами прошлыми и будущими, а настоящие побеждают его. Пример Бердяева опровергает эту мысль. В начале 1915 года в Москве, возвращаясь с какого-то собрания, он, увлекшись спором, поскользнулся на тротуаре, упал и сломал ногу. Его пришлось нести домой Он продолжал горячо спорить. Дискуссия развернулась и дома, где его посиневшую ногу обложили льдом.

Бердяев пережил две мировые войны и одну гражданскую. В самых опасных ситуациях, при обстрелах или обысках не терял присутствия духа. У него в записной книжке отмечено: «Я не выношу страха и испуга и в жизни не испытывал их».

В 1920 году его арестовали и препроводили на Лубянку к Дзержинскому. Бердяев заявил, что является идейным противником власти большевиков. Допрос длился два часа. Дзержинский убедился, что такой человек не мог участвовать в тайном заговоре, и распорядился отвезти его (на мотоцикле) с вещами домой…

Николай Александрович Бердяев родился в аристократической семье потомственных военных. С детских лет был замкнут, углублен в собственный духовный мир и не терпел ограничений свободы. Его определили в Кадетский, а затем в Пажеский корпус. Вопреки воле родителей он отказался от открывшейся перед ним карьеры и поступил на естественный факультет Киевского университета. Затем перешел на юридический. Здесь «заразился» марк-сизмом, пользовавшимся в конце XIX века особой популярностью в студенческих кругах. Его привлекала в этом учении идея социальной справедливости, свободы личности, отрицание низких буржуазных ценностей, устремленность к высшим духовным идеалам. Его посадили в тюрьму, судили, а затем выслали в Вологодскую губернию под гласный надзор полиции.

После установления советской власти Бердяев стал инициатором создания и активным деятелем Вольной Академии Духовной Культуры. Осенью 1922 года его с группой русских интеллигентов выдворили из страны, хотя он верил в идеалы коммунизма, называя свой вариант социализма персоналитическим, исходящим «из духовной ценности каждого человека». Его взгляды напоминали анархо-ком-мунизм П. А. Кропоткина, но с мистическим оттенком: «Я верил всю жизнь, что божественная жизнь, жизнь в Боге есть свобода, вольность, свободный полет, безвластие, анархия».

И в Париже он сохранял свою противоречивую индивидуальность. С одинаковой страстью отвергал капитализм и большевизм (прежде всего за озабоченность мещанскими благами, за политическое лицемерие и бездуховность). Скончался во время работы, за письменным столом. В последнем сочинении «Самопознание (опыт философской автобиографии)» писал: «Я чувствую себя принадлежащим к русской интеллигенции, искавшей правду… Я сознаю себя мыслителем аристократическим, признавшим правду социализма».

В нем сочетались искренность, страсть, устремленность к истине и способность к духовным прозрениям. Не случайно многие его идеи оказались вещими. Жизнь и труды Бердяева — это упорное стремление самобытной, вдохновенной личности противостоять влиянию окружающей среды. Он не признавал над собой власти не только Государства и Капитала, но и любой философской и религиозной системы, даже своей собственной. Верил в идеалы христианства, и все-таки свободу творчества и убеждений считал первичной, изначальной, неотъемлемой частью жизни и разума.

Бердяев одним из первых осознал главную опасность современной научно-технической цивилизации: подавление, деформацию, упрощение личности, снижение интеллекта, угасание творческих порывов. «Человек, — писал он, — перестает жить, прислоненным к земле, окруженным растениями и животными. Он живет в новой металлической действительности, дышит иным, отравленным воздухом. Машина убийственно действует на душу, поражает прежде всего эмоциональную жизнь, разлагает целостные человеческие чувства… Современные коллективы не органические, а механические. Современные массы могут быть организованы лишь технически; власть техники соответствует демократическому веку. Техника рационализирует человеческую жизнь, но рационализация эта имеет иррациональные последствия». Добавим: электронные средства массовой информации становятся и средствами дезинформации, внушения, стандартизации личности, манипулирования общественным сознанием.

Бердяев ясно понимал: «Торжество буржуазного духа привело в XIX и XX веках к ложной механической цивилизации, глубоко противоположной всякой культуре подлинной». И это относится не только к массовой культуре, но и к так называемой элитарной. Например, научное творчество стало коллективным, обезличенным, зависящим от исследовательской техники — и — что весьма существенно — от источника финансирования. Какая уж тут свобода! Современный ученый или философ на долгом пути обучения находится под мощным прессом общепризнанных (но не обязательно верных) научных теорий и замкнут в системе определенной научной школы.

Со времен Бердяева отчетливо проявила себя механизация области жизни. На огромных территориях городов и мегаполисов, промышленных и сельскохозяйственных районов, горных разработок и водохранилищ живая природа либо резко подавлена, либо замещена техникой и продуктами ее деятельности. Стала очевидна технизация биосферы, переход ее в иное состояние, которое с полным правом следует именовать ТЕХНОСФЕРОЙ. Вхождение машин в жизнь человеческих обществ, по мнению Бердяева, есть явление не только глобальное, но и космическое: «Поразительные успехи физики и основанной на ней техники» раскрыли неведомые силы природы, «которых не было в мире».

Русский философ, ясно сознавая мертвящую мощь машин, оценивал их роль достаточно объективно: «Техника есть обнаружение силы человека, его царственного положения в мире, она свидетельствует о человеческом творчестве и изобретательности и должна быть признана ценностью и благом». Наступила эра техники — со всеми ее достижениями, трагедиями, противоречиями. «Создается новая Земля». Бог ждет от человека высшей свободы, свободы восьмого дня творения".

И вновь — парадокс. Преобразователь природы подпадает под власть созданной им искусственной (техногенной) среды обитания. Наделяя активностью мертвую материю, технику, он сам невольно подчиняется и уподобляется ей. Переставая быть образом и подобием Божиим, человек приобретает образ и подобие машины.

«Иногда представляется такая страшная утопия, — фантазировал он. — Настанет время, когда будут усовершенствованы машины, которыми человек мог бы управлять миром, но человека больше не будет. Машины сами будут действовать в совершенстве и достигать максимальных результатов. Последние люди сами превратятся в машины, но затем и они исчезнут за ненадобностью и невозможностью для них органического дыхания и кровообращения… Природа будет покорна технике. Новая действительность, созданная техникой, останется в космической жизни. Но человека не будет».

Бердяев отвергал идею постоянного прогресса. Он полагал, что происходит неизбежный переход от культуры, воплощающей духовный строй творческой личности, к цивилизации, ориентированной на материальные ценности: «Эра цивилизации началась с победного вхождения машин в человеческую жизнь. Жизнь перестает быть органической, теряет связь с ритмом природы. Между человеком и природой становится искусственная среда орудий, которыми он пытается подчинить себе природу. В этом обнаруживается воля к власти, к реальному использованию жизни… Машина налагает печать своего образа на дух человека, на все стороны его деятельности. Цивилизация имеет не природную и не духовную основу, а машинную основу… Цивилизация есть подмена целей жизни средствами жизни».

В 1939 году, отвечая на статью известного русского философа С. Л. Франка, Бердяев писал: «Неожиданным является его заключение, что наиболее благоприятен для христианства строй, основанный на неограниченной собственности, на хозяйственной „свободе“, на „свободе“ индивидуального распоряжения имуществом. Но это и есть тот самый капиталистический строй, якобы основанный на свободе, движимый эгоизмом, личным интересом, конкуренцией, погоней за прибылями, зверски безучастный к человеческой нужде, бедности, угнетению». Бердяев был убежден: «Оправдана может быть только личная трудовая собственность, не допускающая капитализации… Экономическая свобода в современном мире означает рабство трудящихся масс». Он решительно отвергал любые формы идеологического закабаления личности, оставаясь последовательным противником большевизма: «Социализмом нужно называть направление, которое видит верховную ценность в каждом трудящемся и в каждом человеке, т. е. социализм основан на абсолютном примате человеческой личности над нечеловеческими коллективными реальностями и квазиреальностями».

…Николай Александрович был аристократом — по убеждениям, образу мыслей и стилю жизни. Не потому ли его взгляды остались непонятыми и непринятыми в эпоху господства машинной цивилизации, всеобщей стандартизации, торжества алчного капитализма, демократии и демагогии. У него были свои представления об идеальном обществе, в котором «социальная организация обеспечивала бы каждому возможность полноты жизни. Необходимо стремиться к синтезу аристократического, качественного принципа личности и демократического, социалистического принципа справедливости и братского сотрудничества людей».

…Каждому из нас дарована жизнь — единственное бесценное достояние, и свобода выбирать пути приспособления или преодоления, признания Бога или дьявола (или их отрицания), возможность творить на Земле добро или зло, красоту или уродство. Это пытался растолковать Бердяев, обращаясь не к толпе, не к массе обывателей и не к избранным интеллектуалам, а к каждому лично. Жаль, что понять его ясные и простые мысли очень непросто людям, привыкшим к хитросплетениям ума, лицемерию и притворству, притерпевшимся к приниженной, робкой жизни. А ведь каждого из нас через не очень долгий срок ждет полнейшая несвобода, называемая смертью. Мы бессмертны, пока живы.

Может возникнуть вопрос: почему из множества знаменитых философов XX века выбран один Н. А. Бердяев? Потому, что его идеи остаются чрезвычайно актуальными поныне и требуют осмысления, разработки, принятия к сведению. Это относится прежде всего к концепции «техногенного человека» и «технозойской эры». Почему его творчество (подобно идеям Кропоткина) никогда не пользовалось популярностью в обществе? Так было и в царской, и в советской, и в нынешней обуржуазившейся России. Его имя некоторое время громко звучало на Западе, идеи подхватывали известные писатели и мыслители-экзистенциалисты (от лат. «экзистенция» — существование) и персоналисты. Ведь Бердяев в некоторой степени философски оправдал лозунги свободы личности, столь популярные в странах буржуазной демократии.

Для Бердяева личность — абсолютная ценность, всеобъемлющее духовное единство, воплощенное в человеке. Общество и Космос — это части личности, а не наоборот, как обычно считается. Личность принадлежит одновременно и текучему времени и недвижной вечности; она изменчива, оставаясь неизменной; она пространственно связана с телом и находится вне пространства; она олицетворяет единство сознания и материи. «Человек не только от мира сего, но и от мира иного; не только от необходимости, но и от свободы; не только от природы, но и от Бога».

«Человек — микрокосм, в нем дана разгадка тайны бытия — макрокосмоса… — утверждал Бердяев. —Человек потому постигает тайну Вселенной, что он одного с ней состава, что в нем живут те же стихии, действует тот же разум. Человек — вселенная…» Смысл личности не ограничен собственным бытием. Любовь, свобода, творчество — три взаимосвязанные опоры мировоззрения Бердяева. «Свобода — любовь. Рабство — вражда. Выход из рабства в свободу, из вражды „мира“ в космическую любовь есть путь победы над гре-хом, над низшей природой… Творческий акт всегда есть освобождение и преодоление». Свободу он определял многократно, раскрывая ее характерные черты: «Свобода — таинственна, изначальна, исходна, бездонна, безосновательна, иррациональна. Со свободой связана тайна греха и тайна искупления. Христос — свобода…».

Важно различать иллюзию политических свобод от свободы духовной, подлинной. Свобода изначально дарована личности для творчества, для выхода из царства необходимости «Творчество неотрывно от свободы»; «В творческой свободе есть неизъяснимая и таинственная мощь созидать из ничего, недетерминированно, прибавляя энергию к мировому круговороту энергии». (Вернее было бы сказать о дополнительной организованности, упорядочении этих круговоротов; но учтем, что Бердяев не любил признавать организацию и порядок как ограничения свободы.).

Свобода первичнее Бога и мира, ибо без нее нет творчества. «С э-той точки зрения, — писал Бердяев, — можно сказать, что свобода не создается Богом, она коренится в Ничто…» В таком предначаль-ном Ничто, в бездне Небытия, коренится свобода.

Бердяев резко разделял духовное и природное. В первом видел проявление свободы, жизни творчества, личности. Бога; во втором — необходимости, косности, определенности, пассивности материи. Дух должен властвовать над материальным миром, творчески преображать его. Все, что мешает этому, необходимо преодолевать, будь то общественные или природные силы Поэтому Бердяеву были одинаково чужды и буржуазный индивидуализм, и социалистический коллективизм (в первом случае — подчинение материальным ценностям, во втором — общественным установлениям):

«Демократический век — век мещанства, и он неблагоприятен появлению сильных личностей».

Такой мыслитель-анархист, персоналист, вольно или невольно противопоставляет себя любой общественной системе, любому государственному механизму. В сущности, Бердяев создавал учение, отражающее его личность. И это естественно. Философия субъективна; это взгляд на мир, человека, познание с позиции конкретной личности; и чем эта личность самобытней, интеллектуальней, свободней и вдохновенней, тем интересней и талантливей ее философские построения. И еще одно качество должно присутствовать у творческой личности — ощущение тайны бытия. Оно позволяло Бердяеву открывать новые горизонты познания. Ведь Неведомое — безбрежный океан, в котором находятся островки знаний…

Завершая этот очерк, коснемся темы России. Бердяев высказал мысль пророчески верную: «Перед Россией стоит роковая дилемма. Приходится делать выбор между величием, великой миссией, великими делами и совершенным ничтожеством, историческим отступничеством, небытием. Среднего, „скромного“ пути для России нет». Здесь выражена мысль о своеобразии жизни и гибели крупнейших общественных организмов. В природе слоны или мамонты не способны превратиться в юрких мышей или сусликов, прятаться в норках; они вынуждены либо оставаться гигантами, либо вымереть. И среди личностей вымирают в неблагоприятных условиях великие. В общественной жизни у крупнейших государств тоже выбор невелик: величие или деградация и бесславная гибель.