Бессознательное. 
Психоанализ. 
Истоки и первые этапы развития

Научные понятия служат для объяснения наблюдаемых явлений. Любое такое понятие может быть со временем пересмотрено, но нельзя быть абсолютным скептиком — некоторые постулаты нами далее не проверяются и принимаются на веру. Науку отличает от других областей человеческой мысли осторожность с введением новых понятий: чем больше сущностей мы постулируем, тем больше риск того, что мы начнем верить во что-нибудь не существующее. Задача заключается в таком отборе и такой формулировке исходных предпосылок, чтобы они были надежным инструментом исследования. Вряд ли исходным пунктом какого бы то ни было исследования будет тезис, что «жизнь есть сон», а сами мы в действительности не существуем. Но принятие существования нашего «Я» еще не обязательно означает, что мы делаем его на манер Декарта или Фихте первой и не подлежащей сомнению аксиомой философии, не говоря уже о тезисе Декарта относительно принадлежности этого «Я» к духовной субстанции.

То же самое мы можем сказать о понятии «бессознательное». Для всех нас очевидно, что мы сами или другие люди временами «бессознательны» — во сне, в состоянии аффекта или сильного алкогольного опьянения. Мы не осознаем многих наших действий, которые совершаются автоматически; когда мы углубились в чтение, то не слышим музыки, громкого оклика; примеров того, что происходит помимо нашего сознания, множество. Мы можем сказать, что наделенные психикой животные «бессознательны», поскольку они не наделены самосознанием, хотя ведут себя иной раз «разумнее» человека. О «бессознательном» может писать историк, имеющий в виду то, что участники событий не осознают их смысла, либо то, что некоторые предпосылки мышления и поведения («ментальности») не осознаются представителями того или иного сообщества. Социолог может указать на детерминированные социальными отношениями мотивы поведения, которые не осознаются действующими людьми. Скажем, скопидомство мелкого буржуа-пуританина XVII века могло осознаваться им самим в терминах «протестантской этики», а социальные механизмы, типа конкуренции, оставались «бессознательными» или даже «вытеснялись». Поэтому нужно четко указать тот смысл, в котором Фрейд использовал это понятие.

К «бессознательному» мы можем применить традиционное различение значения и смысла, введенное Фреге: значение — это тот объект, который обозначается знаком, а смысл — то понятие, та мысль, та информация, которая передается знаком. Совокупность смыслов представляет собой как бы некий общий капитал языкового сообщества. Один и тот же объект может быть обозначен различными именами, то есть одно и то же значение может сочетаться с двумя и более смыслами. Классический пример этого — «утренняя звезда» и «вечерняя звезда» для обозначения одной и той же Венеры. Можно привести и пример того, как одно и то же имя относится к двум совершенно различным объектам: слово Luciferus применялось для обозначения «светоносной» Венеры, а затем по воле случая стало именем для дьявола. Не каждое имя, обладающее смыслом, имеет и значение. История науки полна таких осмысленных имен, которые сегодня считаются лишенными значения («седьмое небо» или «эфир» были когда-то понятиями науки). Если бы для всякого употребляемого имени имелась некая реальность, то не только наш словарь, но и реальность была бы переполнена всякими фиктивными сущностями.

Объекту, который получил у Фрейда название «бессознательное», давались ранее другие имена — «подсознательное», «космическое сознание» и т. д. Сам он указывал на Липпса, как на источник своего «бессознательного». Мы уже видели, что предшественников у него было много. Но и смысл, и значение были иными, чем у Фрейда. Когда психологи XIX века говорили о «подсознательном», то они указывали на иной объект и подразумевали нечто иное, чем Фрейд. Значение мы устанавливаем путем верификации, а ее способ у Фрейда был иным, чем у практиковавших гипноз терапевтов.

Фрейд различал «описательное» и «систематическое» понятие бессознательного. Термин «бессознательное» относится к осмысленным психическим представлениям. Можно называть «бессознательными» и физиологические процессы, скажем, кровообращения или передачи импульсов по сети нейронов, но тогда это понятие утрачивает всякую специфику — тогда «бессознательны» и все природные явления. Фрейд имел в виду исключительно «бессознательное психическое», подобно тому, как под «сексуальностью» подразумевалось не наличие гормонального аппарата, а влечение — поэтому он писал о «психосексуальности» и противился «дикому психоанализу», то есть упрощенчеству иных своих сторонников, которые сводили все психические трудности пациентов к сексуальной неудовлетворенности.

«Описательное» понятие бессознательного у Фрейда не так уж расходится с предшествующими концепциями и с воззрениями некоторых «еретиков». Все сторонники «глубинной психологии» согласны в том, что помимо осознаваемых нами психических процессов имеются неосознаваемые — от подпороговых ощущений до «забытого языка» сновидений. В промежутки между нашими ясными и отчетливыми идеями из глубин психики поднимается нечто иное, причем попытки постижения этих представлений часто сталкиваются с сопротивлением — что-то препятствует их входу в сознание. В работе «Психопатология повседневной жизни» Фрейд показывает, что в самых банальных ситуациях мы имеем дело с вмешательством бессознательного. С каждым из нас случаются странные вещи, например, мы никак не можем вспомнить имя знакомого человека, забываем значение хорошо известного иностранного слова, куда-то подевали нужную книгу (которую после утомительных поисков обнаруживаем буквально перед самым носом). Разного рода оговорки, описки, очитки и прочие «промахи» не случайны, они детерминированы бессознательными мотивами. В сознание, как и в сновидениях, пытаются войти вытесненные, запретные представления, искажающие нашу память или создающие странный мир сновидений (сравниваемый Фрейдом с кратковременным психозом). Галлюцинации психически больных людей, видения мистиков или поэтов, «сны наяву» и мечтания каждого из нас имеют своим истоком работу бессознательного. Все эти явления выходят за пределы сознания, а потому, как писал Фрейд, «мы не имеем права так расширять смысл слова „сознательный“, чтобы обозначать им такое сознание, о котором его обладатель ничего не знает»¹. Уже для описания ряда психических процессов нам требуется поэтому понятие бессознательного психического.

Однако, для психоанализа важно не только описать эти феномены, но также понять их причины, механизм «психического аппарата». «Систематическое» понятие бессознательного необходимо нам для того, чтобы объяснять появление именно таких, а не иных «вторжений» бессознательного. Как заметил один из психоаналитиков «первого призыва»: «Теперь понятно, что Фрейд открыл не бессознательное, но ту силу, которая держит нас в своей власти, нам неизвестной, в состоянии несвободы, не давая нам делать, видеть, думать то, что мы хотим делать, видеть и думать. Другими словами, это была динамическая сила бессознательной части нашего психического аппарата, которую открыл Фрейд, а не само бессознательное»². Здесь пролегает доктринальное различие между множеством вариантов «глубинной психологии» — они дают различную трактовку этой «динамической силы». На основе одного и того же опыта толкования сновидений или свободных ассоциаций пациентов предлагаются различные картины психической жизни.

Свою первую модель психики Фрейд выдвинул в работах начала века. В них он различал три инстанции: сознание, предсознательное и бессознательное. Если сравнить наше «Я» с лучом света, скажем, со свечой, которой мы освещаем какое-то помещение, то к области сознания относится то, что на данный момент нами высвечивается. Если мы находимся в огромном зале, то свеча освещает сравнительно малое пространство, подобно тому, как в каждое мгновение мы осознаем небольшое число внешних предметов, образов нашей памяти. Круг потенциально осознаваемого много шире: у нас есть масса воспоминаний, мы можем переходить от предмета к предмету. Это и есть область предсознательного, то есть актуально неосознаваемого, но доступного.

• 1 Фрейд 3. Основные психологические теории в психоанализе. М.; Л., 1923. С. 78.
• 2 ZUboorg G. Sigmund Freud: his Exploration of the Mind of Man. N. Y.; London, 1951. P. 20.

для сознания. В том же темном зале мы переходим от картины к картине, обнаруживаем двери в другие залы и комнаты, куда нам есть доступ. Я могу не помнить, что такое бином Ньютона, производная, каков порядок династий в Древнем Китае, но достаточно взять учебник математики или истории — это не вызывает никакого внутреннего сопротивления. Но, если продолжить это сравнение, мы вдруг натыкаемся на запертые двери. Быть может, мы даже припоминаем, что когда-то бывали за ними, но никак не вспомним, что же там находится, да еще испытываем панический страх при мысли, что двери могут распахнуться. Более того, какие-то двери вообще остаются потаенными, хотя мы догадываемся, что замок нашей души куда больше открытого нам для обозрения верхнего этажа. Для Фрейда огромную роль в нашей душевной жизни играет, так сказать, подвал, «тьма внутренняя», куда мы сбросили нечто чрезвычайно важное — наследие нашего раннего детства. Все мы стали самими собой в первые годы жизни, но почти ничего о нем не помним. То ли ангел с огненным мечом, то ли цензор с красным карандашом стоит на пути воспоминаний.

В этой картине психического аппарата есть явные изъяны. На них обратили внимание как психологи, так и философы. Философам всегда было трудно принять фрейдовское учение о бессознательном. Фрейд, а за ним и другие психоаналитики, пока они не отвечали простым указанием на «комплексы» у философов, мешающие разглядеть истину психоанализа, ссылались на слова Фрейда о том, что философы берут в качестве исходного пункта сознание, «Я». Применительно к некоторым направлениям философии это верно, хотя любому сколько-нибудь знакомому с историей философии человеку понятно, что ни античные философы, ни средневековые схоласты, ни материалисты и натуралисты последних двух столетий не придерживались cogito ergo sum. Такие непримиримые противники психоанализа, как К. Поппер и К. Ясперс отвергали психоанализ и не из-за своего скрытого картезианского идеализма, и не по незнанию (Поппер в Вене успел неплохо познакомиться с практикой психоанализа, а Ясперс является автором знаменитого учебника «Общая психопатология», которым до сих пор пользуются студенты). Я укажу на критику двух философов XX века, которые высоко ценили Фрейда, но, тем не менее, считали его метапсихологию ложной.

Л. Витгенштейну принадлежат слова: «Фрейд своими фантастическими псевдообъяснениями (именно потому, что они являют блеск ума) оказал нам дурную услугу. (Теперь каждый осел с помощью этих образов „объясняет“ симптомы заболеваний)»^[1]. Иначе говоря, Витгенштейн высоко оценивает талант Фрейда, но, скорее, не ученого в полном смысле слова («научность» для Витгенштейна не была некой самоцелью), а писателя и мыслителя. Но для него бессознательное переживание предполагает приватный язык, то есть некий привилегированный язык, слова которого «должны относиться к тому, о чем может знать только говорящий, — к его непосредственным, личным впечатлениям»^[2]. Но такой язык не существует, поскольку уже то, что я научился обращать внимание на свои собственные чувства, отличать их друг от друга, есть результат воспитания, участия в различных «языковых играх». Даже всем знакомое ощущение боли мы передаем и осмысляем с помощью общего для той или иной группы языка. Что же тогда можно сказать об образах влечений, о наших воспоминаниях по поводу раннего детства — они существуют только в языке. Психоаналитик имеет дело с потоком словесных ассоциаций, и мы никогда не узнаем, что в действительности переживает другой; даже наши собственные переживания мы формулируем на общем для всех языке. Предположив, что существует некий приватный язык симптомов и символов бессознательного, Фрейд сочинил еще один язык для западной культуры, одну из «языковых игр», задал «форму жизни». Но привилегированного языка, точно отображающего переживания, который был бы единственно истинной картиной мира и человека, не было и не будет. Поток образов пациента может ничуть не хуже поместиться в другую «языковую игру». «Бессознательное психическое», быть может, и существует, но о нем мы ничего не можем сказать, а для Витгенштейна, как гласит его афоризм, завершающий «Логико-философский трактат»: «О чем невозможно говорить, о том следует молчать».

Ж.-П. Сартр, которого я уже упоминал в связи с его сценарием, не просто хорошо знал учение Фрейда, но и попытался создать собственное учение, названное «экзистенциальным психоанализом». Сартр отвергает «великие объяснительные идолы нашего времени — наследственность, образование, среду, психологическую конституцию»^[3], которые служат лишь для того, чтобы скрыть человеческую свободу. Принимая описательное бессознательное Фрейда, Сартр возражает против систематического бессознательного, как постулата о какой-то «фундаментальной реальности», которая причинно обусловливает поведение и мышление человека. Если бессознательное содержит наделенные смыслом переживания, то они детерминируют другие переживания, не доходя до сознания. Получается, что сознание не понимает те смыслы, которые имеются в психике и обманывается на их счет. Это, по словам Сартра, ситуация «лжи без лжеца». Но сознание должно и прекрасно понимать эти смыслы, ведь иначе совершенно невообразимой становится концепция вытеснения и сопротивления. «Если мы отбросим язык и материалистическую мифологию психоанализа, то мы поймем, что цензура, чтобы заниматься своей деятельностью по различению, должна знать, что она вытесняет. Чтобы вытеснять чтолибо, цензура должна отбирать подлежащие вытеснению тенденции, а чтобы отбирать, она должна их себе представлять»^[4]. Ведь в теории самого Фрейда цензура избирательно подавляет влечения; например, она не вытесняет желания типа голода или жажды, но обрушивается на сексуальные стремления.

Я не стану здесь излагать концепцию самого Сартра^[5]. Важно его наблюдение: цензор заранее знает, что он должен запрещать, то есть сознание уже должно отдавать себе отчет о бессознательном. Пишущий эзоповским языком писатель (— влечения) по уму и хитрости превосходит цензора, ибо знает и запреты, и обходные пути, тогда как у Фрейда речь шла о не нашедших пути к языку «первичных процессах». Необъяснимыми оставались чувства вины и страха при соприкасании с вытесненными представлениями.

В 20-е годы Фрейд пересмотрел эту первую «топику» и предложил структурную модель психики, где главными инстанциями стали «Оно», «Я» и «Сверх-Я». Бессознательные влечения («Оно») сталкиваются не только с сознанием («Я»), но также со «Сверх-Я» — той частью психики, которая также не осознается индивидом, отколовшись от «Оно» в раннем детстве. Наше «Я» оказывается между молотом и наковальней: природные влечения находятся в конфликте с социальными запретами (табу), значение которых нами не более осознается, чем содержание вытесненных влечений. Во второй «топике» термины «бессознательное» и «предсознательное» используются чаще всего как прилагательные, поскольку они относятся не только к «Оно», но также к «Сверх-Я» и даже к некоторым частям «Я» (так называемые «защитные механизмы»).

Под всеми обретениями человеческой культуры скрывается неизменный фундамент архаичных психических процессов, унаследованных нами от первобытного человека (согласно биогенетическому закону онтогенез повторяет филогенез, а потому детское мышление рассматривается Фрейдом по аналогии с первобытным). «Древнейшую из этих провинций, или инстанций психики, мы называем „Оно“; к ее содержанию относится все унаследованное, прирожденное, конституционально заданное, прежде всего проистекающие из телесной организации влечения»^[6]. «Вторичные процессы» сознания детерминированы энергией влечений. «Я» уподобляется всаднику, который вскочил на коня и думает, что он управляет бегом коня, но в действительности тот скачет, куда хочет. Наши представления о свободе воли иллюзорны, поскольку за нашими волевыми решениями и вообще сознательными актами скрываются совсем иные — подлинные — мотивы поступков: истолкования собственных действий чаще всего являются рационализациями, то есть идеальными мотивами для слишком реальных побуждений. Этой теорией воспользовались в дальнейшем представители «фрейдо-марксизма», соединившие эти идеи психоанализа с марксистским учением об идеологии как «ложном сознании».

Бессознательное лежит за порогом временного потока сознания, это как бы вечная природа (или «мировая воля» Шопенгауэра), вторгающаяся в мир феноменов сознания. Правда, Фрейд не отрицал относительной самостоятельности сознания, которое способно познавать мир и действовать в согласии с познанной природной необходимостью. Фрейда оправданно считают наследником философии Просвещения, поскольку самой общей формулой психоанализа является следующая: «Там, где было Оно, должно стать Я». Иначе говоря, свет познания является высшим благом для всякого человека, а излечение невротиков, по Фрейду, происходит вместе с самопознанием и овладением собственными иррациональными побуждениями.

Однако, наше «Я» зависит не только от природы вне нас и внутри нас, но также от еще одной психической инстанции, «Сверх-Я», то есть усвоенных социальных запретов и предписаний, находящих непосредственное выражение в том, что мы называем «голосом совести», в страхе, чувстве вины, охватывающем нас при нарушении социальных табу. Эта инстанция является следствием длительного периода детства, зависимости от родителей, воспитания в семье, традиции, школе и т. п. социальных институтах. Главную роль в психоанализе играют взаимоотношения ребенка со своими родителями, поскольку каждый из нас проходит первичную социализацию в самом раннем возрасте, принимает мужские или женские роли, отождествляя себя с родителями. Так называемый эдипов комплекс представляет собой бессознательную психическую структуру, которая возникает в возрасте трех—пяти лет; именно при разрешении этого «комплекса» возникает «Сверх-Я» как инстанция, наделенная огромной «психической энергией» — в системе Фрейда все душевные процессы описываются в энергетических или даже гидравлических терминах.

При всех различиях «Оно» и «Сверх-Я» в одном пункте они совпадают: это безличные силы человеческого прошлого, противостоящие индивиду и сталкивающиеся в борьбе за его «Я»: унаследованные биологически особенности находятся в неразрешимом конфликте с тем, что он получил от социальных институтов, законов, предписаний, культуры в целом.

Центральным и самым спорным пунктом психоанализа является выдвинутая Фрейдом теория инстинктов или влечений. Различные.

теории влечений известны со времен античности. Например, у Аристотеля в «Никомаховой этике» мы находим классификацию влечений на общие для всех и благоприобретенные, на естественные, «звероподобные» и болезненные. Аристотель отмечает наличие «постыдных» влечений в раннем возрасте: «Ведь и дети живут, повинуясь влечению, и стремление к удовольствию у них связано прежде всего с этими постыдными вещами», объясняя это тем, что у еще лишенных понимания детей «…тремление к удовольствию ненасытно и тянет во все стороны, а осуществление влечения увеличивает врожденную силу влечения, и если влечения сильны и грубы, они вытесняют всякий расчет»^[7]. Выше уже шла речь о разработанной стоиками концепции «страстей», равно как о типичной для Нового времени теории влечений Гоббса. В конце прошлого века не существовало такой науки о поведении животных, как этология, и чрезвычайную популярность приобрели теории, в которых для каждого типа врожденного поведения подыскивался свой инстинкт. Фрейд свел все многообразие этих инстинктов к двум основным: инстинкту продолжения рода и инстинкту самосохранения; им соответствовали сексуальное влечение и так называемые «инстинкты Я». Через некоторое время он свел вторые к первому (посредством теории «нарциссизма» как стадии психического развития). В результате чуть ли не все психические процессы оказались проявлениями основополагающей психической энергии либидо, сексуального влечения.

Хотя сам Фрейд не проводил четкого различия между влечением и инстинктом, он не случайно чаще пользовался первым термином (нем. Trieb), поскольку влечение, в отличие от чисто физиологического механизма инстинкта, есть некая психическая данность^[8]. Мы испытываем какое-нибудь влечение, не зная в точности о его причинах; механизм инстинкта становится нам известен в результате объективного познания. Иначе говоря, влечение есть репрезентация биологического процесса в психике, оно лежит между внесознательными физиологическими процессами и осознаваемым желанием или волевым актом. Бессознательное выступает как биологически детерминированное основание сознания, но, в отличие от чисто природного процесса, оно наделено смыслом, доступно для интерпретации (тогда как природный процесс требует не толкования, а каузального объяснения).

Либидо у Фрейда пластично, оно перемещается от одного объекта к другому и предстает как совокупность «частичных влечений». Оно распределяется по различным объектам: чем больше достается одним из них, тем меньше этой энергией «нагружены» или «инвестированы» другие; если либидо не притекает к объектам, то энергия скапливается вокруг «Я». Это явление получило у Фрейда название «нарциссизм», определяемый как «застой либидо». Открытие особой — нарциссической — стадии развития либидо способствовало тому, что Фрейд отказался от ранее признававшихся им особых «инстинктов Я» наряду с сексуальным влечением. Нарциссическая стадия следует сразу за аутоэротической и предшествует переносу либидо на объекты.

Формирование нашего «Я» начинается с «первичного нарциссизма», характеризуемого как слитость «Я» с «Оно». Младенец еще не проводит четкой границы между собой самим и внешним миром. «Наше нынешнее чувство „Я“, — писал Фрейд, — лишь съежившийся остаток какого-то широкого, даже всеобъемлющего чувства, которое соответствовало неотделимости „Я“ от внешнего мира. Если мы примем, что это первичное чувство „Я“ в той или иной мере сохранилось в душевной жизни многих людей, то его можно признать своего рода спутником более узкого и ограниченного чувства „Я“ в зрелом возрасте»^[9]. Различные случаи психопатологий показывают, что границы между «Я» и «НеЯ» пролагаются иначе, чем у остальных людей: части собственного тела или даже воспоминания, мысли, восприятия кажутся чужими; либо на внешний мир переносится какая-то часть нашего внутреннего мира.

Наше «Я» не есть нечто самоочевидное и изначальное, оно могло конституироваться иначе, оно прошло долгий путь развития и возникло в результате ряда конфликтов, разрывов с прошлым. Человеческая субъективность не существует независимо от влечений, фантазий, аффектов; более того, она есть продукт раскола на сознание и бессознательное в результате вытеснения части содержания психики. Бессознательные стремления незаметно сопровождают и определяют наши интеллектуальные решения и волевые акты. Нам кажется, что нет ничего более очевидного, чем чувство идентичности, наличия у нас «Я». Мы предполагаем, что это — константа человеческой природы, что у всех других людей имеется такое же «Я». Чаще всего мы не ошибаемся в своих предположениях, пока не сталкиваемся с тем, кого медики характеризуют как «психически больного», или с представителем другой культуры, который неожиданно утверждает, что наше «Я» есть иллюзия, от которой следует освободиться.

Важнейший тезис Фрейда заключается в том, что наша идентичность возникает в процессе индивидуальной жизни в результате идентификации с другими в раннем возрасте, когда мы «интроецируем» свойства других и преобразуем их в собственные черты. Разумное «Я» западной философской традиции если не «подрывается», как того хотели бы иные из последователей Лакана, то во всяком случае «перестает быть хозяином в своем доме».

Споры последних десятилетий между сторонниками различных версий психоанализа велись вокруг центральной проблемы — соотношения «Я» и бессознательных влечений. Еще при жизни Фрейда многие его последователи приступили к ревизии метапсихологии, уделяя значительно большее внимание не отношениям «Я» и «Оно», а отношениям «Я — другие». «Я» конституируется в поле социальных отношений, основанием субъективности становятся взаимоотношения с родителями в раннем детстве, начиная с «диады» мать — ребенок. Это способствовало пересмотру энергетических моделей Фрейда и отказу от механистического языка.

В мои намерения не входит изложение тех концепций, которые возникли в психоанализе в 30—40-е годы, не говоря уже о более поздних. Для этого потребовался бы совершенно иной курс лекций (вероятно, даже не один). Однако, в связи с этой, центральной для психоанализа, темой следует сказать, что и американская эго-психология, и британская школа «объектных отношений» проводили ничуть не меньшую ревизию фрейдизма, чем Хорни, Фромм и Салливан с их «неофрейдизмом». Эго-психологи стали подчеркивать автономность «Я» от влечений. Такие функции, как восприятие, память, мышление, языковая деятельность, у них «свободны от конфликтов», и лишь в случае психического расстройства они оказываются в зависимости от бессознательных стремлений. Неврозы возникают не столько из-за конфликтов между «Оно», «Я» и «Сверх-Я», сколько в силу неудачной адаптации к социальным отношениям. Сегодня психоаналитики часто характеризуют фрейдовскую теорию неврозов как устаревшую и наивную^[10]. Для Фрейда невроз был последствием подавления либидо, тогда как цель терапии заключалась в том, чтобы дать этой энергии выход. Затем он расширил теорию неврозов, и последние стали трактоваться как результат нерешенного конфликта или неудачного компромисса. Ныне психоаналитики значительно чаще говорят об отколе каких-то личностных черт и проекции их вовне. Терапия в таком случае заключается в интеграции, личности. Психоаналитик не решает за пациента конфликты, но помогает невротику оптимально пользоваться своими задатками и способностями. Успешная интроекция имеющихся ценностей и образцов поведения стала в эго-психологии одной из важнейших целей психотерапии.

За это эго-психологов часто критиковали разного рода «левые» — сначала сторонники: неофрейдизма и «фрейдо-марксизма», а в последние десятилетия представители структурного психоанализа Лакана, «постструктуралисты», «постмодернисты». Но они проводили еще более радикальную дебиологизацию психоанализа. Британская школа «объектных отношений» также уделяла основное внимание процессу конституирования эго в отношениях со «значимыми другими». Человеческая психика для многих ее представителей вообще работает не по «принципу удовольствия» — на первое место выходят эмоциональные отношения с другими, которые, по существу, формируют и структурируют влечения (а не наоборот, как-то было у Фрейда).

Этот сдвиг к межличностным отношениям характеризует не только психоанализ — в биологии организм все чаще рассматривается во взаимосвязи со средой (вплоть до биогеоценоза), в течение XX столетия в различных науках о человеке происходило смещение внимания с индивида на поле социальных отношений. Метапсихология Фрейда несет на себе следы не только физики и биологии XIX века, но и той модели человека, которая восходит к Гоббсу и Локку, к социальному атомизму и либеральному индивидуализму. Рассматривая «Я», Фрейд соотносил его прежде всего с другими внутрипсихическими инстанциями. В современном психоанализе происходит тонкая дифференциация различных областей внешнего мира, на которые направлены «объектные влечения» (другие лица тоже являются объектами влечений). Психоаналитики сегодня все меньше предаются умозрительным теориям относительно источника влечений, их не занимают «стадии развития либидо», зато они говорят о типичных для данного индивида способах взаимоотношения с другими людьми. Психоаналитик изучает даже не реальные отношения, которые интересуют социолога или социального психолога, а фантазии, имаго, схемы воображения, стереотипы восприятия.

По существу, мы имеем дело с теорией, которая радикально отличается от фрейдовской. Перемены здесь затрагивают не только метапсихологию, но частные теории и даже практику лечения. Для Фрейда психоанализ был не только орудием терапии, но также верным способом познания причин заболевания. Они отыскивались в бессознательном, а освобождение от симптомов связывалось с самопознанием («Там где было „Оно“, должно стать „Я“»). Сегодняшний психоаналитик чаще всего вообще не говорит о причинах неврозов, он не претендует на то, что пациент открывает некое реальное событие в прошлом, будь таким событием даже испытанная в детстве фантазия. Произошло смещение от установления «почему» тот или иной аффект возникает у пациента к тому, «что» и «как» он переживает. Лечебное действие вызывает не установление причин и не самопознание, а встреча пациента со своим опытом^[11]. Пациент сам приходит к тому или иному «почему» после того, овладевает «что» — содержанием своих актуальных переживаний и конфликтов. Практика психоанализа смещается от гипотетических детских комплексов к актуальным переживаниям во время психоаналитического сеанса. Психоаналитик может строить гипотезы относительно того, что доминирующий у пациента тип взаимоотношений с другими людьми как-то связан с недостаточным вниманием к нему со стороны матери в первые месяцы жизни или со сложностями в идентификации с отцом-алкоголиком. Но аналитик совершенно спокойно обходится без широких обобщений о «судьбах влечений».

Как мы увидим далее, современный психоанализ отличается от фрейдовского и в трактовке таких фундаментальных тем, как толкование сновидений и сексуальность. Мы сталкиваемся с явным противоречием между плодотворно развивающейся практикой, со все более операциональными теориями «среднего уровня», в которых учитывается то, что было наработано психологами и социологами за пределами психоанализа, и сохраняющейся архаичной метапсихологией. Это относится и к употреблению понятия «бессознательное». В большинстве своем психоаналитики давно им не пользуются в том смысле, в каком его часто употреблял Фрейд, а именно, как нечто субстанциальное, как некое «место». Оно понимается функционально и событийно, как составная часть опыта, которая не входит в сознание, которой мы не отдаем себе отчета. Причины этого обнаруживаются не только в вытеснении, поскольку имеются разного рода «фильтры», не пропускающие представления в сознание. Фромм указывает, например, на язык, стиль, мышления данной культуры, находящий свое наиболее полное выражение в логике. Язык со своей грамматикой и лексикой содержит в себе целостное отношение к жизни, опыт многих поколений. То же самое относится к логике: «Пока личность живет в культуре, в которой не ставится под сомнение аристотелевская логика, чрезвычайно трудно, если вообще возможно, отдавать себе отчет о противоречащем этой логике опыте, который является для нее бессмысленным»^[12]. Понятно, что «бессознательными» в таком случае оказываются не только вытесненные запретные представления. Сквозь «социальные фильтры» до нашего сознания не доходят самые различные стороны реальности, открытые другим людям. Отношение сознания и бессознательного можно в таком случае представить как отношение потенциально чрезвычайно богатой и пластичной материи, которая отливается в различные формы. Они иногда так закостеневают, что это препятствует дальнейшим трансформациям.

Очень далекий от психоанализа русский мыслитель, П. Д. Успенский, который хорошо знал восточные «пути освобождения», писал об отношениях между «сущностью» и «личностью» человека, которые редко бывают гармоничными. Часто «сущность» или «натура» у малообразованных людей куда шире и богаче, чем не получившая развития личность. «Случаи, когда личность перерастает сущность, часто обнаруживаются среди более культурных людей, и в таких случаях сущность остается в полувзрослом или полуразвитом состоянии"Г Внешне вполне взрослые люди остаются в плену детских стремлений и помыслов, они не повзрослели эмоционально, у них узкий взгляд на мир, позаимствованный у ближайшего окружения, либо они до сих пор ведут борьбу за самостоятельность своего «Я», которую другие успешно завершили в детстве и юности. Они не осознают того, что иррациональные столкновения с окружающими являются повторением конфликта с кем-то из родителей, а безумная скука или навязчивый страх связаны с узостью интериоризированных образцов и установок.

Именно с такого рода явлениями сталкиваются психоаналитики, и когда речь идет о «бессознательном», то к нему теперь относят не только вытесненные инцестуозные влечения. Фрейда справедливо считают первопроходцем, поскольку он обнаружил динамические взаимоотношения различных областей психики и назвал скрытую, но мотивирующую наши мысли и действия часть психики «бессознательным». Он дал ряд блестящих описаний того, как в сознание неприметно входят мотивы, о которых мы не отдаем себе отчета. Его систематическая концепция бессознательного была первой и долгое время наиболее влиятельной теорией. Однако к бессознательному он относил в первую очередь подавленные сексуальные влечения, вступающие в конфликт с «цензурой», то есть с нормами и запретами данной культуры. В наше время от столь узкой трактовки бессознательного отказалось и большинство его последователей. В психоанализе сегодня существуют самые различные трактовки бессознательного, а на практике все аналитики сталкиваются с тем, что проблемы их пациентов возникают из-за искаженного видения реальности, проекции на нее скрытых от них самих душевных процессов и т. п. Исцеление происходит вместе с расширением сознания, обогащением опыта самого себя и других людей. То, что ранее не осознавалось, открывается в «инсайте», причем это не только интеллектуальный опыт. «Мышление, рассуждение могут предшествовать акту обнаружения, но сам этот акт всегда является целостным переживанием. Для этого опыта характерны спонтанность и неожиданность, он испытывается целостной личностью. Глаза вдруг открываются, сам человек и мир предстают как бы в ином свете, в иной перспективе. Обычно такому опыту предшествует немалая тревога,^[13]

а после него возникает новое чувство силы и уверенности в себе"^[14]. Я мог бы привести сходные описания процесса исцеления пациентов, данные представителями самых различных доктрин в рамках психоанализа. Юнгианец может говорить о процессе индивидуации и слиянии эго с Самостью, сторонник Daseinsanalyse использует терминологию «Бытия и времени» Хайдеггера, вроде «аутентичности» и «несокрытости», но речь идет о том же самом расширении сознания, сопровождающемся «новым чувством силы и уверенности в себе». Иные теоретики вообще отвергают «систематическое» бессознательное Фрейда, другие, включая и сегодняшних членов Международной психоаналитической ассоциации, сохраняют эту метапсихологию в качестве догмы, но на практике все дальше уходят от первого этапа психоанализа. Фрейдовская трактовка бессознательного принадлежит прошлому психоанализа, но без этого прошлого не было бы настоящего, в том числе и значительно более плодотворных концепций тех, кто пришел в психотерапию после Фрейда и под его влиянием.

• [1] Витгенштейн Л. Философские работы. М.: Гнозис, 1994. Т. 1. С. 462.
• [2] Витгенштейн Л. Философские работы. С. 171.
• [3] Sartre J.-P. L’etre et le neant. Paris, 1943. P. 555.
• [4] Ibid. P. 97.
• [5] Мне приходилось писать на эту тему, а потому я могу сослаться на свою книгу"От Фрейда к Хайдеггеру", одна из глав которой посвящена экзистенциальному психоанализу Сартра. Детальный разбор его концепции был дан в книге: Филиппов Л. И. Философская антропология Жан-Поля Сартра. М.: Наука, 1977.
• [6] Freud S. Abriss der Psychoanalyse. Fischer, F. a. M., 1953. S. 9.
• [7] Аристотель. Никомахова этика, 1119b. Соч. в 4 т. М.: Мысль, 1984. С. 119—120.
• [8] Фрейд редко пользовался термином «инстинкт», но ничуть не возражал против того, что на английский язык немецкое Trieb переводилось именно как instinct (другой вариант — drive, которое буквально соответствует немецкому Trieb — не былим одобрен). Англоязычные авторы держались instinct, instinctual и т. п. вплотьдо 60—70-х годов. Но затем началась горячая полемика: оказывается, Фрейд не был"инстинктивистом", а «влечение» вовсе не является «инстинктом»! В действительности, этот спор был показателен как результат эволюции психоаналитического сообщества, которое уже перестало мыслить с помощью тех схем, которые были свойственныФрейду и всем естествоиспытателям XIX века. Но вместо того, чтобы просто указатьна собственные отличия от фрейдовской концепции, психоаналитики должны так модифицировать его тексты, чтобы это отвечало их сегодняшним воззрениям. Такой способ мышления хорошо нам известен по тому, как препарировались тексты Маркса длятого, чтобы его последователь мог говорить о реалиях, неведомых Марксу, либо прямоискажать мысль «классика», но так, чтобы стройный ряд цитат подтверждал воззрения"марксиста", будь он философом, социологом, психологом или историком.
• [9] Фрейд 3. Психоанализ. Религия. Культура. М.: Ренессанс, 1992. С. 69.
• [10] См., например, типичную в этом смысле статью: Steiner J. The Aim of Psychoanalysisin Theory and Practice. The International Journal of Psycho-Analysis, December 1996, v. 77, part 6.
• [11] Об этом пишут многие психоаналитики. В данном случае я просто воспользовалсяформулировками из работы. Singer Е. Key Concepts of Psychotherapy. N. Y., 1965. P. 203.
• [12] Фромм Э., СудзукиД., Мартино P. Дзен-буддизм и психоанализ. М.: Медиум, 1995.С. 35—36.
• [13] Успенский П. Д. Психология возможной эволюции человека // Заблуждающийсяразум. Многообразие вненаучного опыта. М.: Политиздат, 1990. С. 409.
• [14] Фромм Э., Судзуки Д., Мартино Р. Дзен-буддизм и психоанализ. С. 46.