Визуальное восприятие как деятельностный, семиотический и культурный феномен

Если человек не является специалистом в психологии, для него, вероятно, покажется странным утверждение, что видение есть деятельность. Нам привычны выражения «трудовая деятельность», «мыслительная деятельность», «ориентировочная деятельность», но выражение «зрительная деятельность» несколько режет слух. Оно противоречит и пониманию видения как формы отражения, если его понимать физикалистски. Если же отражение трактовать не как нечто пассивное, а как активный процесс, то первый шаг к необычной формуле — видение есть деятельность — будет сделан. О том, что глаз совершает сложные движения, известно достаточно давно. Но что это за движения и какую роль они выполняют — стало ясным сравнительно недавно. Еще великий русский ученый И. М. Сеченов вслед за Пифагором сравнивал глаз со «щупалом», предполагая, что видение предмета связано с его зрительным ощущением. В наше время в психологии эту точку зрения подробно развила психолог Ю. Б. Гиппенрейтер; она исходила из того, что глаз является полноценным зрительным органом. Подобно другим органам тела «глаз имеет представительство в схеме тела человека»: концентрируясь на предмете как на цели видения, он вводит этот предмет и в сознание, и в схему тела человека^[1]. Оказалось, что остановившийся в своем движении глаз просто не может видеть. Известный советский психофизиолог А. Л. Ярбус с помощью изящных экспериментов доказал, что, если глаз совершенно перестает двигаться относительно изображения, оно перестает восприниматься; человек, хотя и смотрит на предмет, но не видит его, он видит «пустое поле». Но помимо мельчайших движений глаз совершает и относительно крупные движения — скачкообразные и плавные. Есть основания считать, пишет А. Р. Лурия, что эти движения позволяют «последовательно выделять наиболее информативные точки (признаки предмета), сличать их друг с другом и синтезировать окончательный комплекс признаков, необходимых для опознания предмета»^[2].

Уже исследования движения глаза показали, что видение является активным, целенаправленным процессом, процессом, ориентированным на предмет, его опознание, выделение, осмысление. Все эти особенности видения: активный характер, целенаправленность, предметность, осмысленность и ряд других — хорошо объясняются в деятельностной концепции психики, которую, как известно, развивали и развивают ряд советских психологов (Л. С. Выготский, А. Н. Леонтьев, А. В. Запорожец, В. П. Зинченко, В. В. Давыдов, П. Я. Гальперин и др.).

С точки зрения психологической теории деятельности видение — это «перцептивная» деятельность. Побуждается и направляется она мотивами и целями. Как писал еще Песталоцци, «глаз хочет смотреть». Однако, чтобы чувственные данные приобрели предметное значение, необходимо, как показывает А. Н. Леонтьев, взаимодействие в образе предмета («перцептивном» образе) трех основных компонентов:

«чувственной ткани», «значения» и «личностного смысла». Чувственная ткань делает восприятие предмета реальным, т. е. относит его к реальности внешнего мира, существующей объективно, данной нашему чувственному восприятию. Значение приводит это восприятие к общественно фиксируемой норме (обычно выраженной в языке — слове, понятии), личностный смысл придает восприятию личностную определенность, окрашенность, выраженность (в частности, в речевой и мотивационной сфере).

Деятельностная трактовка визуального восприятия получила подтверждение в серии интересных психологических экспериментов, проведенных учениками А. Н. Леонтьева — В. Столиным, А. Логвиненко, В. Петренко, А. Пузыреем, а также еще раньше в 1940 году Б. И. Компанейским. Исследователи повторили ряд известных классических опытов зарубежных психологов (М. Стрэттона, П. Эверта, Дж. Пэтерсона, И. Колера, И. Рока, X. Уиткина, К. Келлера, М. Гаффрон) и поставили ряд самостоятельных оригинальных экспериментов. Они работали с псевдоскопами и инвертоскопами — оптическими устройствами, позволяющими создавать у испытуемых на сетчатке глаза обращенные, зеркальные и перевернутые «вверх ногами» изображения объекта. При этом не только искажались предметы и пространство: близкое становилось далеким и наоборот, изменилось расположение предметов в пространстве относительно друг друга, верх находился внизу, а низ — вверху (т. е. мир для испытуемого виделся перевернутым). Что не менее существенно, нарушалась сама зрительная реальность, возникали зрительные иллюзии и различные зрительные эффекты. Так, некоторые предметы не искажались вообще (хотя теоретически должны были бы искажаться), другие искажались только частично, третьи не узнавались и воспринимались как совершенно другие предметы. Приведем несколько иллюстраций.

В эксперименте Б. Компанейского наблюдатель смотрит в псевдоскоп на человеческое лицо. Благодаря оптическим трансформациям испытуемый должен был бы видеть «обратный рельеф лица с провалившимся носом, вогнутыми глазами и т. д.», но он видит обычное лицо без каких бы то ни было изменений. Если же лицо этого человека оплести жгутами, скрученными из папиросной бумаги, оставив окошки, то в «окно» будут видны неправильной формы пузыри, нос провалится, от человеческого лица не останется ничего, что бы его напоминало^[3]. В экспериментах В. Столина и В. Петренко перед испытуемым становится миска с подкрашенной жидкостью. В псевдоскопе форма миски и жидкость виделись измененными — жидкость оказывалась сверху вывернутой поверхности и воспринималась она теперь то как желе, то как пластмасса, то как студень, то как металл. Изменились и другие характеристики, например, разные цвета миски и воды сливались в один — металлический^[4]. В дневниках Стрэттона, одного из первых надевших на глаза инвертоскоп (первый раз Стрэттон не снимал прибор трое суток, а второй — восемь), отмечалось, что он не мог в большинстве случаев узнать местность, которая в обычных условиях была ему хорошо знакома. Аналогично К. Келлер подтверждает, что в условиях инверсии (т. е. перевернутого изображения) не узнается даже знакомое лицо. Позднее М. Гаффрон показала, что видимый в инвертоскопе пейзаж местности, изображенный на картине или фотографии, не узнавался испытуемыми, воспринимался ими как что-то неоформленное и бессюжетное.

Крайне интересны также эксперименты с интроскопом, демонстрирующие самопроизвольное изменение изображения (видов предмета), когда оно соединяется с другими изображениями или включается в систему предметно-пространственной ориентации (верх, низ, право, лево, соотнесение с элементами комнаты и т. п.). Например, в эксперименте И. Колера испытуемый смотрит на предмет и видит его, как и положено, перевернутым «вверх ногами». Но если испытуемый прикасается к предмету, тот сразу же «переворачивается», т. е. кажется правильно ориентированным в пространстве. Еще пример: нить с грузом, взятая в руки, переворачивается в пространстве сверху вниз и видится правильно; одновременно становится адекватным и восприятие более удаленных предметов. В другом эксперименте И. Колера перевернутая свеча возвращалась в нормальное состояние (фитилем вверх), как только ее зажигали. В опытах А. Логвиненко испытуемая также видела в темноте горящую свечу в нормальном положении. Но если в поле зрения входило человеческое лицо, изображение переворачивалось^[5].

Что же показали эти эксперименты? Во-первых, то, что видимый человеком мир не совпадает с теми чувственными данными, которые воспринимает глаз (как известно, Дж. Гибсон назвал их в отличие от видимого мира «видимое поле»). Видимый мир всегда осмыслен и опредмечен, а видимое поле есть такой образ, порождаемый предметом, который не выражает отношения реального мира. Хотя глаз человека и в первом и во втором случае видит одну и ту же свечу, т. е. воспринимает определенное видимое поле, но в первом случае он видит один предмет (в прямой ориентации), а во втором — другой (в обратной ориентации). Это происходит потому, что предметы принадлежат не к видимому полю, а к видимому миру (хотя начинается зрительное восприятие с видимого поля, но осуществляется оно феноменально, в восприятии в форме видимого мира).

Во-вторых, эксперименты показали, что процесс опредмечивания видимого поля, т. е. создание на его основе видимого мира, регулируется системой значений и отчасти напоминает построение высказывания в языке^[6]. Как только у испытуемых меняется значение одного из элементов наблюдаемой в прибор ситуации, меняются и значения всех других элементов, связанных с данным (жидкость переходит в пластмассу или металл). При этом семантический (лингвистический) анализ высказываний испытуемых показал, что эти связи являются одновременно предметными и языковыми, т. е. в образе предмета действительно взаимодействуют элементы чувственной ткани и значения предмета.

В-третьих, и это очень важный результат, выяснилось, что испытуемые, не снимающие инвертоскоп много дней подряд, только в том случае восстанавливают способность правильно ориентироваться в предметно-пространственной среде (переставая замечать перевернутый мир, полностью осваиваясь в нем, воспринимая его как мир, нормально ориентированный), если им удается соотнести видимые в инвертоскоп предметы со схемой своего тела и с общим представлением мира (обычно это происходит через 2—3 недели непрерывного эксперимента). Другими словами, оказалось, что зрительная реальность (видимый мир) держится не только на текущем визуальном восприятии, но и на общей смысловой картине человеческого сознания, куда входят как образы его тела, так и отношения окружающего мира. Именно поэтому в эксперименте Компанейского не трансформируется лицо человека, а в опытах Колера включение предметов в схему тела человека восстанавливало нормальную ориентацию предметов (оказывается, схема тела человека и общее представление его о мире являются такой мощной организующей силой, которая в состоянии существенно поправлять даже отчетливые, противоречащие образу предмета зрительные впечатления).

В-четвертых, было показано, что и отдельные псевдоскопические эффекты, и сложная перестройка видения в многодневных опытах с инвертоскопом детерминируются природой и особенностями перцептивной деятельности и входящими в нее действиями и операциями. «Именно благодаря этим операциям, — пишет А. Н. Леонтьев, — и достигается согласованность инвертированных зрительных фрагментов мира с миром, как он существует независимо от тех сенсорных модальностей, в которых он субъективно отражается. Иными словами, происходит согласование зрительных впечатлений с той „амодальной схемой“ объективного мира, которая необходимо формируется у субъекта так же, как у него формируется и „схема тела“»^[7].

Наконец, в качестве еще одного результата можно назвать выделение детерминант, превращающих одно и то же зрительное поле (одну наблюдаемую ситуацию) в разные предметы, разные видимые миры. Таких детерминант оказалось три: система установок, ожиданий человека (как известно, под названием «готовности категорий» эта детерминанта была исследована Брунером, Постменом и другими психологами); система предметных значений, которыми человек владеет; и, так сказать, «визуальная задача», которую человек должен решить (опознать предмет, сравнить его с другими, эстетически пережить и т. д.). Изменение одной из этих детерминант или всех их вместе влекло за собой соответствующее изменение видимого предмета (его переориентацию, искажение, замену другим предметом и т. д.).

Взгляд на видение как на сложную перцептивную деятельность, конечно, не совсем привычен. Человек обычно не замечает ни мотивов, ни целей этой деятельности, так же как не замечает отдельные составляющие ее элементы — действия и операции. И вот почему. Во-первых, в видении один акт деятельности непрерывно следует за другим, во-вторых, глубокая специализация человека в области видения привела к автоматизированности этих деятельностей (они совершаются как бы без усилий сознания, быстро, почти «налету»). На самом деле, как показали психологические эксперименты, когда удается затормозить скорость протекания процессов видения (или же «фотографировать» их ускоренной съемкой), обнаруживается ясная деятельностная природа видения со всеми присущими ей характеристиками и особенностями.

Теперь перейдем к рассмотрению вопроса о роли в восприятии информации, идущей от предмета. Для того, кто не занимается специально психологией зрительного восприятия, естественна точка зрения, что вся необходимая для видения визуальная информация содержится в рассматриваемом глазом предмете (пространстве), роль человеческой психики состоит лишь в переработке этой информации после того, как она проходит через глаз. Впрочем, есть психологи, причем хорошо известные в области визуального восприятия, которые также разделяют подобную точку зрения. Так, Дж. Дж. Гибсон и Э. Дж. Гибсон утверждают, что глаз человека получает о предмете всю необходимую информацию (визуальный стимул на входе, говорят они, содержит все, что имеется в визуальном образе). Другое дело, что в одних случаях глаз способен освоить всю эту сенсорную информацию, а в других он теряет значительную часть ее в силу неэффективности своей деятельности, неразвитости зрительных способностей различения, дифференцирования и т. д.

Ученые, разделяющие это убеждение, пытаются также учесть (но получается это значительно хуже) механизмы переработки визуальной информации — константность формы и величины предмета (если предмет удален на небольшое расстояние, то человек узнает его в любом положении и освещении и не замечает «видимые» сокращения его размеров), а также взаимовлияние одних видимых элементов на другие (что обусловливает, например, различные зрительные иллюзии).

Другая, противоположная точка зрения была намечена еще в конце прошлого века Г. Гельмгольцем и затем углублена современными психологами-экспериментаторами. Кратко ее суть в том, что от предмета приходит только часть визуальной информации, другая же (причем иного характера) привносится самим человеком. То, что человек видит, есть результат слияния визуальных впечатлений от предмета и встречной активности человека, посылающей навстречу этой информации сгустки прошлого опыта, означенного и осмысленного, интегрированного в общей структуре сознания человека. Гибсоны этот подход называют эмпиризмом, в соответствии с ним все знание приходит из опыта, причем прошлый опыт определенным образом соединяется с настоящим. К эмпирической точке зрения исследователей привели различные наблюдения над визуальным восприятием, а также специально поставленные эксперименты. Эксперименты, в частности, показывают, что в условиях неясного видения (плохое освещение, удаленный предмет и т. п.) или особого строения визуального материала (в котором представлены равноценные для глаза визуальные интерпретации — шахматная доска, узоры обоев, двусмысленные изображения, где-то одна, то другая часть изображения может выступать в качестве фигуры или фона) визуальное восприятие воссоздает не один предмет, а два или больше и человек в этих условиях видит их поочередно. Впрочем, с этим явлением знаком каждый. Вспомните, что вы видите, приближаясь к удаленным объектам, прежде вам незнакомым, или же приближаясь к ним при слабом освещении, например при лунном свете? Разнообразные формы, очертания объектов, которые то возникают, то исчезают, так как плохо подкреплены чувственным опытом.

Вместе с тем известно, что при наличии сильной ведущей установки, ориентированности на определенный предмет человек отчетливо видит его даже в плохих визуальных условиях, при этом практически не видя других предметов, хорошо доступных зрению, и из всех имеющихся визуальных интерпретаций выбирает ту, которая соответствует имеющейся у него установке. Анализируя действие зрительной установки и привычных норм зрительного восприятия, Ф. X. Олпорт отмечает, что они влияют как на выбор объектов, которые воспринимаются, так и на степень готовности к их восприятию. Последнее проявляется в том, что человек видит объекты более ярко и живо. Сама же установка действует либо в ситуациях выбора, поиска определенных объектов, либо в неопределенных ситуациях, когда их хотят переосмыслить в определенном плане. Установки или состояние готовности, в свою очередь, вызываются различными жизненными ситуациями и способом их осмысления. Попадая в определенные ситуации, человек оказывается в их власти.

Как часто, замечает Олпорт, надгробная плита ночью на кладбище принималась за призрак^[8]. Как можно объяснить эти наблюдения?

Прежде всего, обратим внимание на факт, подмеченный многими исследователями — после почти мгновенного или более продолжительного периода «проб и ошибок» предмет узнается (видится) сразу. Нельзя сказать, считает Ф. Олпорт, что это только цветовые впечатления или только конфигурация. Хотя в объекте можно выделить и фактуру, и организацию, и контур и воспринимается он как фигура на фоне, тем не менее объект представляется как нечто большее, нежели каждое из этих свойств; перед нами не просто качества, свойства или формы, «но именно вещи и события». Олпорт считает, что главным фундаментальным свойством воспринимаемого предмета является то, что он обладает значением. Само же значение — это не только то, что связано с конфигурацией или целостностью объекта или с его величиной, яркостью и т. п. Это также и опыт в отношении данного объекта.

Таким образом, визуальный материал предмета (т. е. его видимая формула, поверхность, положение, характеристика и т. д.) только одно из условий видения. Другой же исходит от самого человека, его визуального опыта и сознания. Гельмгольц подчеркивал, что в визуальном восприятии прежний опыт и текущие чувственные ощущения взаимодействуют друг с другом, образуя перцептивный образ. Часть чувственного восприятия, отложившаяся в виде опыта человека, утверждал исследователь, действует не менее сильно, чем другая, зависимая от текущих ощущений. Гельмгольц полагал также, что первый шаг визуального восприятия имеет процессуальную природу, представляя собой деятельность по обследованию визуального предмета. С точки зрения Гельмгольца, человек не просто пассивно отдается потоку впечатлений, но и активно действует, настраивает свои чувства так, чтобы видеть с максимальной точностью^[9]. Второй шаг связан с конструированием, сознаванием видимого предмета. Он отражает интеллектуальную сторону видения. Но не является ли визуальный материал тем, что выше называлось «видимым полем», не связан ли акт конструирования видимого предмета со «значением» его и не совпадает ли видимый мир просто с тем, что видится? Безусловно, связь между этими представлениями существует, но она не прямая. Так, видимое поле — это не сам визуальный материал, а его перцептивный образ, как бы отделенный от остальных предметных отношений. Значение предмета — это один из важнейших моментов выделения и существования предмета, хотя есть и ряд других. Видимый мир — это не просто то, что видится, но и то, что в видении определено общей смысловой картиной мира человека.

Сразу необходимо подчеркнуть разную природу и источники этих двух сторон видения: обследование визуального материала (ориентирование в визуальном материале) предполагает сложное движение в нем, фиксацию внимания на его характерных информативных параметрах (точка, линия, граница, поворот, световое пятно, замкнутый контур, простая фигура, круг, прямоугольник, треугольник и т. п.), изменение траектории движения, ощупывание, смену точек зрения и другие визуальные операции. Обследование визуального материала протекает во времени, оно жестко связано со структурой этого материала. В то же время акт конструирования в сознании видимого предмета осуществляется вне времени и носит не моторно-ориентировочный, а интеллектуальный характер. Этот акт предполагает выделение и полагание объекта, осуществление процедур отождествления и разотождествления, а также сопоставление объекта с фиксированными в обществе сенсорными эталонами. Наконец, это акт языкового обозначения предмета, т. е. обнаружения и существования предмета в языке.

Временной характер обследования материала и вневременной конструирования предмета означает, что видение структурируется, распадаясь на отдельные относительно самостоятельные фазы, включающие предварительные ориентировочные действия. Каждая такая фаза завершается выделением определенного предмета или определенного состояния этого предмета (т. е. предмета, фиксированного во времени) и параллельной кристаллизацией визуальных действий (обследования, ориентирования), обеспечивающих на уровне визуального материала акт конструирования предмета.

Анализируя визуальное восприятие, В. Столин показывает, что акт, который мы называем конструированием предмета, включает в себя четыре относительно самостоятельные группы операций и отношений:

• а) реализацию в видении системы значений предмета;
• б) опредмечивание зрительного материала, обследуемого глазом;
• в) контрольное сопоставление порожденного предметного образа и зрительного материала, служащего его основой («образ должен быть непротиворечив в отношении к структуре зрительного материала», иначе он воспринимается как иллюзия);
• г) опережающую, предвосхищающую настройку видения и его состояний^[10].

Ранее проведенные исследования ряда ведущих советских психологов (А. Н. Леонтьева, А. Р. Лурии, А. В. Запорожца, В. П. Зинченко) показывают, что акт визуального конструирования предмета еще более сложен. Так, он определяется: во-первых, более широким контекстом (самой деятельностью с предметом, визуальной задачей, значимостью признаков предмета), во-вторых, необходимостью адекватного перцептивного «уподобления» («моделирования») видимой ситуации, в-третьих, своим собственным генезисом (где формируются операции обнаружения и выделения перцептивного содержания, операции ознакомления с этим содержанием, процесс построения образа (эталона) объекта и, наконец, само опознавательное действие).

Наличие в видении двух разных, хотя и взаимосвязанных сторон и источников (обследование визуального материала и конструирование предмета) позволяет в первом приближении объяснить два фундаментальных визуальных феномена: во-первых, рассмотренную выше неоднозначность предметного видения, когда один визуальный материал позволяет видеть совершенно разные предметы (этот феномен известный психолог В. Иттельсон назвал принципом «эквивалентной конфигурации»: он считает, что существует большое число физических конфигураций, каждая из которых является источником одинаковых зрительных признаков); во-вторых, такой феномен, как константность формы и величины видимых предметов. Но сначала уточним, как в процессе видения происходит конструирование предмета. Роль визуального материала в видении одновременно и переоценивается и недооценивается. Переоценивается в том отношении, что считается, будто предмет непрерывно отражается в визуальном восприятии человека. На самом же деле, как показывают психологические эксперименты, механизм визуального восприятия действует иначе: глаз лишь периодически, дискретно обращается к визуальному материалу, как бы проверяя и опровергая в нем свои гипотезы. Конструктивная активность видения развертывается прежде всего изнутри, она направляется различными психическими факторами личности — потребностями, мотивами, установками, целями, ходом текущего психического процесса и т. п. Визуальный же материал используется психикой для периодического подтверждения и поддержания разворачивающейся визуальной активности, для ориентировки ее в предметной реальности. В этом смысле в отношении видения справедлива гипотеза «выбрасывания масок» (маска — это воспринимаемый феномен, предмет, конструируемый психикой как бы независимо от различия того или иного визуального материала). Психика «выбрасывает» маску и сверяет ее с «лицом» или «ролью», функцию которых выполняет осмысленный визуальный материал. Если одна маска не подходит, подыскивается другая (этот процесс, естественно, включает в себя гипотезы, пробы, поправки, конструирование и другие акты визуальной деятельности).

Недооценивают же визуальный материал в том отношении, что его рассматривают обычно как нечто, данное видению извне: это то, что видят, а не то, что принадлежит самому видению. Однако для визуальной активности психики визуальный материал не просто внешне данное ему образование, которое эта активность отражает и ассимилирует. Для визуального восприятия визуальный материал есть необходимое материально-предметное условие его актуализации: только реализуя себя на визуальном материале, в визуальном материале, видение может себя осуществить, может кристаллизоваться и развернуться. В этом отношении осмысленный визуальный материал может быть, вероятно, охарактеризован, по выражению Шеллинга, как «организованность» визуального восприятия, т. е. такой элемент, который, с одной стороны, дан видению как внешний объект, с другой — как предмет (феномен) самого видения, сконструированный видением и удовлетворяющий всем его актуализированным в данный момент установкам.

Но процесс конструирования видимого предмета сложен и в другом отношении: это не один акт, а множество связанных между собой. Почему, спрашивается, мы узнаем предмет в разных положениях, условиях освещения, на разных расстояниях от глаза и т. д. С одной стороны, потому, что ряд операций познания предмета не зависит от определенных его характеристик, например, опознание формы в определенных пределах не зависит от его размеров и освещенности, опознание цвета — от формы и положения и т. д. С другой — потому, что в онтогенезе человек научается замещать предметы знаками, при этом выделяются содержания, инвариантные относительно многих свойств предмета. Например, знаковое изображение предмета облегчает его опознание в разных меняющихся условиях восприятия. Но также и потому, что человек в ходе своего формирования устанавливает между признаками предмета сложные отношения. Так, он узнает, что «удаляясь, предмет сокращается в размерах», что «повернутый предмет видится иначе, чем неповернутый» и т. д. Следовательно, в генетическом отношении факт константности видения выражает то обстоятельство, что в видении определенного предмета свернут, кристаллизован сложный онтогенетический процесс.

Необходимыми условиями формирования этого процесса выступают: отдельные акты восприятия данного предмета, принимающего разное положение в пространстве, имеющего разные ракурсы, по-разному освещенного, включенного в разные трудовые или познавательные деятельности; выделение инвариантных характеристик этого предмета в этих разных меняющихся условиях; фиксация характерных состояний данного предмета, находящегося в разных условиях; сознавание ситуаций и условностей, в которых рассматриваемый предмет воспринимается; синтезирование в языке и мышлении всех состояний данного предмета, всех инвариантных его характеристик. Вся эта пирамида процессов и актов в конечном счете свертывается в процессе онтогенеза человека в одном сложном иерархически организованном процессе и акте видения предмета. Можно сообразить, что визуальный материал предмета представляет собой лишь один из факторов, действующих в указанной пирамиде (этот материал предопределяет выбор, конституирование предмета в данный момент времени, в данном месте пространства, в определенных условиях деятельности). Поскольку в процессе видения происходит проецирование на данный визуальный материал всей пирамиды процессов, визуальный материал вступает во все те отношения с другими предметами и смыслами сознания, которые заданы в данной пирамиде процессов. Поэтому визуальное восприятие как бы восполняет все другие состояния этого предмета (трансформируя одновременно воспринимаемое состояние), но не как визуальные состояния данного предмета, а как присущие ему отношения или, точнее, смыслы. Такие отношения или смыслы позволяют сознанию «проектировать» (приготовлять) веер возможных (предстоящих) операций и действий с видимым предметом, а также приготавливаться к переживанию различных состояний, которые будут стимулированы подобными действиями.

Намеченные здесь представления, на мой взгляд, и объясняют феномен константности видения: хотя визуальный материал предмета задает лишь одно из возможных его состояний, визуальная активность, стимулируемая этим материалом, конструирует целиком весь предмет, всю пирамиду процессов, с ним связанных. Неоднозначность видения одного и того же предмета в принципе объясняется тем, что визуальный материал не определяет целиком видимый предмет. Вычленяя в визуальном материале разные признаки и их организацию, визуальная активность проецирует в разных условиях разные пирамиды процессов. Иными словами, на основе одного визуального материала в зависимости от разных мотивов, установок и прошлого опыта визуальная активность создает разные предметы. Кстати, этот феномен в определенной мере позволяет объяснить, почему элементы изображения вступают друг с другом во взаимоотношения и возникают различные иллюзии.

Например, прямые линии искривляются вблизи криволинейных или на фоне специальной штриховки. Подобные визуальные феномены возникают, очевидно, именно потому, что визуальный материал допускает не одну, а множество интерпретаций. Кроме того, как мы уже отмечали, видение состоит из отдельных последовательных фаз, завершающихся конструированием целостного предмета. В случае, когда предыдущая и последующая фазы видения имеют дело с одним и тем же визуальным материалом (что и происходит при разглядывании предмета), каждый последующий акт конструирования и сознавания предмета оказывается зависящим от предыдущего, вступает с ним в органическую предметную связь. Визуальное восприятие вынуждено в каждой фазе воссоздавать предмет, удовлетворяющий не только данной фазе, но также характеристикам, относящимся к предыдущей фазе. Не учесть же их (т. е. не суммировать текущие и предшествующие характеристики) оно не может. И вот почему. При равноценных предметных интерпретациях и общем визуальном материале самостоятельные предметы, выделенные в каждой фазе, есть, по сути дела, один и тот же рассматриваемый предмет (изображение).

Особенность же визуального материала, вызывающего, так сказать, «сильные» (замечаемые при сравнении) взаимодействия, в том, что суммирование предметных характеристик в каждой фазе визуального восприятия приводит к трансформации визуальных впечатлений, которые глаз получает в случае изолированного предмета. Например, суммирование зрительных впечатлений от материала, включающего прямую линию и криволинейные, порождает на месте прямой линии кривую. Как организованность восприятия визуальный материал должен удовлетворять всем актам и процессам конструирования предметов и, следовательно, представлять собой структуру поля, где действуют разнообразные силы и отношения, вызванные соответствующими актами и процессами. В другом отношении тот же феномен можно охарактеризовать иначе: визуальному восприятию присущ предметноконструктивный характер, поэтому оно удовлетворяет разнообразным.

(иногда противоречивым) требованиям, возникающим в каждой самостоятельной фазе видения.

• [1] Гиппенрейтер Ю. Б. Глаз как двигательный орган // Восприятие и деятельность. —М., 1967.
• [2] Лурия А. Р. Ощущение и восприятие. — М., 1975. — С. 76.
• [3] См.: Компанейский Б. Н. Псевдоскопические эффекты // Учен. зап. Гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена; Т. 24. —Л., 1940. — С. 151, 161.
• [4] См.: Столин В. В. Исследование порождения зрительного пространственногообраза // Восприятие и деятельность. — М., 1976. — С. 186; Петренко В. Ф. К вопросуо семантическом анализе чувственного образа // Там же.
• [5] СмЛогвиненко А. Д. Перцептивная деятельность при инверсии сетчатого образа //Восприятие и деятельность. — С. 246—247.
• [6] См.: Петренко В. Ф. Цит. соч. — С. 290.
• [7] Леонтьев А. Н. О путях исследования восприятия. — С. 26.
• [8] Allport F. Theories of Perception and Concept of Structure. — N. J.: Weling, 1955.
• [9] См.: Гельмгольц Г. О восприятиях вообще. — С. 101.
• [10] См.: Столин В. Исследование порождения зрительного пространственногообраза. — С. 195—197.