Проблемы операционализации базовых понятий теории конфликта

Каким бы странным это ни казалось, но даже среди специалистов, принадлежащих к одному полю исследования, возникают ситуации, поражающие своей парадоксальностью. Предметом дискуссий становятся базисные единицы фундаментальной теории — такие как понятие «конфликт», «конфликтная ситуация». Можно подумать: а что же тут странного? Постоянное стремление к изменению рабочих определений является одним из признаков поступательного развития научного знания! Однако хочется заострить внимание на том обстоятельстве, что данная ситуация скорее свидетельствует о еще не завершившемся процессе становления конфликтологической парадигмы социального знания, признаком чего является отсутствие развитой единой теории конфликта. Поэтому постоянно возникает потребность в переоценке и критическом анализе уже проделанной работы по построению теоретических конструкций в связи с обнаруживаемой проблемой операционализации основных определяющих эту конструкцию понятий.

Полемика «Цой против Дудченко», развернувшаяся на страницах журнала «Социс», обязана своим появлением диаметрально противоположным позициям, занимаемым этими учеными. Поводом для возникновения полемики явилась статья В. С. Дудченко, в которой конфликт определялся как такое «взаимодействие, которое приводит к ущербу, получаемому хотя бы одной из сторон, ущербу социальному, экономическому, психологическому или физическому»¹. Могут ли в этой ситуации помочь конфликтологи? Давая ответ на поставленный вопрос, Дудченко формулирует парадоксальный тезис: «Вводя все новые и новые понятия, плодя все новые и новые концепции, все более и более расчленяя эти процессы в рамках одной и той же (конфликтологической) парадигмы, насыщая этими построениями различные издания и массовую информацию, конфликтологи, по сути, созидают саму конфликтную социальную реальность»^[1][2]. Не ответить на такой раздражитель было невозможно: если «…конфликтологи порождают конфликты, — парирует Л. Цой, — то тогда можно считать, что вулканологи порождают вулканы, а психологи порождают психов и т. д.»^[3] Каковы же аргументы и методологические основания, позволяющие В. С. Дудченко делать такие полемически острые заявления? В своих рассуждениях он исходит из следующих посылок: человек конструирует мир на основании имеющихся у него культурных образцов и программ действия; человек сначала синтезирует реальность из материала мира, следуя как указаниям природы этого материала, так и императивам культурных образцов, а затем «воспринимает» эту реальность как уже существующую до нас.

Этот процесс и определяется им как «онтологический синтез». По механизму действия онтосинтез представляет собой «процесс порождения некоей целостности из отдельных составляющих материала мира, с приданием этой целостности эмерджентных свойств, отсутствующих у этих составляющих, но присутствующих на уровне целостности»^[4].

Теоретиком различаются следующие виды онтосинтеза:

«стихийный онтосинтез» (материал мира, упорядоченный образцами и программами прошлого, фактически облекающими его в форму иллюзорной действительности, или псевдореальности);

«сознательный онтосинтез» (синтез, осуществляющийся посредством осознанно построенных программ, максимально учитывающих указания материала мира и тяготеющих к синтезу действительной реальности);

«действительный онтосинтез» (осуществляющийся «в обход» культурных норм, образцов и программ).

Именно последний вид онтосинтеза признается в качестве основы и механизма осуществления эффективных действий. Овладение «действительным онтосинтезом» предполагает необходимость «существовать иначе, предельно адекватно синтезируя из процессов, происходящих в „материале мира“, действительную реальность, будучи единым с которой и действуя в которой человек, как минимум, выживает»¹. Существовать иначе означает необходимость выхода за рамки сегодняшних возможностей мышления, расширение номенклатуры парадигмообразующих идей и переход к «надинтеллектуальным способам» взаимодействия с миром.

Дудченко убежден в том, что бытующие в человеческой среде ненависть, жадность, злоба, коварство, подлость, вероломство и жестокость запрограммированы авторами разных эпох и народов. Все это проявляется «онтологически» в виде войн, переворотов, путчей, революций и других социальных потрясений^[5][6].

Поэтому программируемые конфликтологами картины миры автоматически ведут к возникновению, порождению конфликта. Однако есть действия, которые всегда и неминуемо приводят к разрушительным конфликтам. Проанализировав их, группа Дудченко разработала свод норм, разворачивающихся в программы действий, коммуникации, которые позволяют не разрушать окружающую социальную среду и себя^[7]. Теперь, по его мнению, можно говорить о том, что «конфликт перестал быть проблемой».

В общеметодологическом плане трудно согласиться с такого рода утверждением, так как конфликт является системной характеристикой, необходимым условием поиска новых путей самореализации общества, условием перехода в новое состояние и качество, и поэтому никогда не перестанет «быть проблемой».

Помимо таких, казалось бы, парадоксальных коллизий, имеются поводы для аналитических усилий и в связи с существованием более развернутых теоретических построений, представляющих существенный интерес.

Речь идет о серии содержательных статей профессора В. И. Сперанского^[8], посвященных ряду теоретических вопросов, связанных с исследованием феномена конфликта. В них содержатся формулировки, получившие весьма широкое распространение и в научной, и в учебной литературе. Анализ изложенных представлений дает возможность поставить вопросы, на которые следует обратить внимание, так как ответы на них сняли бы некоторые противоречия и трудности как в понимании исследуемого явления, так и в процессе анализа конкретных форм его проявления.

Общая мотивация обращения к данным вопросам в указанных статьях формулируется как необходимость дать действенные рекомендации по ослаблению существующего социального напряжения в различных сферах общественной жизни, отсутствие которых, в частности, обусловлено существующей рассогласованностью между усилиями психологов, социальных психологов и социологов в изучении природы социальных конфликтов.

Конфликт предлагается понимать как «тип социального взаимодействия, субъектами которого выступают индивиды, группы и организации»¹. Вместе с тем конфликт определяется и как «социальное отношение между двумя или большим числом сторон, цели которых реально или предположительно несовместимы». Причем участники конфликта должны хотя и в различной степени, но все же осознавать (выделено нами. —Авт.) несовместимость своих целей, без чего «конфликты остались бы лишь возможностью»^[9][10]. В другой своей статье автор определяет конфликт как «…процесс, при котором субъект, А прилагает усилие, чтобы свести на нет старания другого субъекта Б. Для достижения цели субъект, А применяет какой-либо способ блокировки, в результате чего субъект Б теряет возможность достичь поставленной перед собой цели и удовлетворить свои интересы. При этом одним из субъектов (или обоими) может быть как отдельный человек, так и социальная группа, организация и др.»^[11]. Запомним предложенные трактовки, они пригодятся нам чуть позже.

Также ключевым для конфликтологии признается понятие «социальная напряженность», определяемая как «такое состояние социальной системы, содержанием которого является процесс возникновения и развития противоречивости отношений, интересов, действий людей, социальных групп и институтов, общества в целом, характеризующийся усилением противоположных тенденций, потребностей и целей социальных общностей и индивидов, сопровождающийся ростом недовольства, негативной психологической направленностью, дестабилизацией социальных связей»^[12].

Социальные противоречия (понимаемые как взаимоисключающие стороны и тенденции в различных явлениях) рассматриваются как необходимое условие вызревания социальной напряженности. Хотя и признается, что они не всегда «порождают социальную напряженность», а зачастую разрешаются «в рамках совершенствования существующих социальных структур, без противостояния общественных сил и интересов, выраженных кризисных явлений, дестабилизации функционирования социального организма и его подсистем»^[12].

Таким образом, противоречие может проявляться в виде социальной напряженности, а может и не проявляться, оставаясь характеристикой «системы глубинных связей и отношений в рамках внутренней структуры». Игнорирование социальных противоречий может привести к открытым формам социальной напряженности — межнациональным коллизиям, конфронтации политических движений, забастовкам и другим видам конфликтов.

Понимая, что в предложенном варианте понятия «конфликт» и «социальная напряженность» фактически выглядят как тождественные, В. И. Сперанский «разводит» их следующим образом. С помощью понятия «конфликт» предлагается характеризовать «напряженность в отношениях индивидов и малых социальных групп», а понятие «социальная напряженность» использовать применительно «к отношениям между классами, социальными группами в обществе в целом»¹. Вместе с тем утверждается, что конфликт может происходить и на макроуровне^[14][15].

Такой подход следует признать неудачным и запутывающим процесс анализа конкретных состояний социальной системы, содержащий, как показывает проведенный анализ, и определенные противоречия. Проблема дефиниции в очередной раз оказывается тем самым вопросом, от разрешения которого зависит глубина и определенная степень непротиворечивости получаемого знания об исследуемом предмете.

В. И. Сперанский понимает существование такой проблемы. Можно согласиться с его указанием на то, что слово «конфликт» сегодня каждый употребляет в «приемлемом для его понимания конкретной ситуации смысле». Однако дальнейшее развитие ученым данного тезиса вызывает недоумение. Он утверждает, что, как правило, «ведущие диалог по проблемам конфликта не расходятся во взглядах на то, что под этим словом понимать, не выясняют, чем отличается конфликт от конфронтации, коллизии и где кончается обычный конфликт и начинается социальный»^[16]. Возникающие противоречия в изложенных суждениях усугубляются еще и введением совершенно непонятного (и не объясняемого автором) разделения конфликта на «обычный» и «социальный».

Провозглашая необходимость комплексного подхода к анализу конфликта, В. И. Сперанский предлагает обратить внимание на то, что «социальный конфликт всегда имеет психологическую сторону, независимо от уровня общественных коллизий»^[17]. После данной констатации делается вывод: «конфликты — это зона повышенной социальной напряженности, основой которой являются нереализованные потребности социальных групп, личности»^[17]. Противоречия, обнаруженные ранее, проявляются и в данном случае, не способствуя углублению понимания проблемы. К тому же заметим, что указание на «нереализованные потребности» непосредственно вызывает аллюзию, связанную с психоаналитической концепций подавленных желаний и поиском канала их актуализации, помогающей снять возникшее напряжение и решить проблемы внутриличностного конфликта индивида. (Одновременно можно поставить и такой вопрос: «А разве реализованные потребности не могут являться основой для конфликта?»).

Добавляемая ссылка на психологов, рассматривающих конфликт как «следствие несовместимости одновременно возникших побуждений действовать», как «столкновение различных субъективных и объективных тенденций, проявляющихся в мотивах, отношениях, действиях и поведении личностей, групп и других объединений» не согласуется с ранее предлагавшимися и выдвигавшимися рабочими дефинициями, что лишь затрудняет попытку читателя прояснить для себя позицию, занимаемую автором по данному вопросу. «Сталкивающиеся тенденции» и «несовместимые побуждения» — не то же самое, что «тип взаимодействия» или «противоборство сторон». Если мы и должны были стать свидетелями сближения позиций психологов и социологов в вопросе понимания сущности социального конфликта под предлогом провозглашенной необходимости продемонстрировать «комплексный подход», то, думается, что в данном случае попытка не удалась. «Реализованные/нереализованные противоречия» — с одной стороны, и «реализованные/нереализованные потребности» — с другой. «Тенденции/побуждения» — с одной стороны, и «тип социального взаимодействия» — с другой. Эти и указанные выше несостыковки требуют уточнения со стороны автора, чтобы претендовать на необходимую в таких случаях солидарность исследовательского сообщества.

Огорчение, возникающее в результате осмысления такого рода несостыковок и противоречий, тем более ощущается как досадное на фоне содержащихся в статьях остроумных и проницательных замечаний, не потерявших своей актуальности и поныне. К последним следует отнести, например, тезис о возникающих ограничениях в понимании сущности социального конфликта, обусловленных идеологическими рамками ряда отечественных обществоведов, а также о том, что и в теории, и в практике анализа конфликтов зачастую допускается общая ошибка: за конфликт принимается его завершающая стадия, после которой наступает или стабилизация, или распад системы, объединяющей конфликтующие стороны¹.

Последнее замечание особенно интересно, так как связано с отдельной проблемой — распознавания начала конфликта, или, как пишет В. И. Сперанский, его «латентной (скрытой) фазы». В качестве «латентной части конфликта» предлагается рассматривать «конфликтную ситуацию», которая представляет собой не что иное, как «социальную напряженность»^[19][20].

Сразу следует обратить внимание на возникающее несоответствие с приводившимися ранее утверждениями данного автора, когда предлагалось с помощью понятия «конфликт» характеризовать «напряженность в отношениях индивидов и малых социальных групп». Теперь предлагается рассматривать конфликт как совокупность конфликтной ситуации и инцидента. И (фактически!) лишь только конфликтную ситуацию рассматривать, «по существу», как «социальную напряженность».

Используя трактовку конфликта по формуле «конфликтная ситуация + инцидент», В. И. Сперанский вольно или невольно структурирует определяемое понятие таким образом, что возникает отношение «частьцелое». И таким образом, в последнем варианте декларируется отождествление «социальной напряженности» уже не с целым, а с частью этого целого — «конфликтной ситуацией».

Как нам представляется, речь в данном случае лучше вести о двух фазах конфликта — латентной и явной (открытой, манифестированной). «Детонатором» перехода от одной к другой служит, согласно такой трактовке, «инцидент». Можно лишь высказать догадку, что, предлагая свою версию, автор, видимо, стремился реализовать имеющееся у него представление о конфликте как о способе разряжения социальной напряженности. Поэтому он попытался терминологически развести понятие «конфликтная ситуация», ассоциируемое им с социальной напряженностью, и «конфликт», который через «инцидент» дает возможность снять в обществе накопившуюся напряженность. Однако, как уже указывалось, подобные построения лишь усиливают трудности, связанные с возможностью солидаризироваться с таким вариантом, в силу проявляющейся со всей очевидностью синонимичности понятий «конфликт» и «социальная напряженность». В этой связи нельзя не обратить внимание и на встречающееся здесь же утверждение о том, что необходимо осуществлять усилия для того, чтобы «из имеющейся напряженности возникало как можно меньше конфликтов»¹. Тогда получается, что «социальная напряженность» вовсе не идентифируется даже с «латентной частью конфликта», а вообще «предшествует» ему.

Думается, что попытка «синтезировать» дискурс психологов и социологов в данном случае не совсем удалась. В качестве примера для аргументации такого рода соображений сошлемся на одно из определений социальной напряженности, используемых В. И. Сперанским и трактующих ее как «психологическое состояние значительных социальных групп»^[21][17].

Соотношение понятия «конфликтная ситуация» и «инцидент» также не сбалансировано и вызывает немало недоуменных вопросов. Например, в начале статьи, как уже отмечалось, предлагается формула «конфликт = конфликтная ситуация + инцидент». Далее уже утверждается, что «серия возникших стихийно инцидентов может породить конфликтную ситуацию»¹ (?). Или: «…прерывание течения конфликта, когда конфликтная ситуация сохраняется… нельзя считать разрешением конфликта»^[23][24]. Но ведь «конфликтная ситуация» определялась ранее как латентная (скрытая) стадия конфликта. Что же теперь считать «скрытым», — после того, как уже «вспыхнул» конфликт в открытой форме, хотя и не разрешивший тех противоречий, которые обусловили его возникновение?

Рассмотрим подробнее вопрос об имеющихся теоретических возможностях в определении конкретной ситуации как конфликтной.

Распространенное для обыденного сознания понимание «конфликта» как борьбы, войны, насилия, восстания, забастовки, драки, ссоры и т. п. неточно в одном существенном смысле: все перечисленные явления представляют всего лишь определенный (антагонистический) способ разрешения конфликта, но не конфликт как таковой. Вторым недостатком общепринятого толкования является то, что причины перечисленных феноменов не исчерпывают понятия «конфликт». Например, конфликт интересов, сопровождающий на протяжении всей жизни каждого из нас, не включается в указанное определение.

На этом моменте стоит заострить внимание в связи с тем, что исследующие данный феномен в рамках различных научных парадигм не могут не испытывать (и зачастую испытывают) инерционного воздействия такого рода понимания в силу определяющих социально-психологических обстоятельств. Стереотипизация когнитивной формы восприятия конфликта в повседневной культуре задает определенный ракурс, корректирующий процесс научного познания и оказывающий на него несомненное влияние. В этой связи было бы уместно сослаться на замечание, сделанное Р. Коллинзом: «Большинство историков имплицитно являются теоретиками конфликта по той простой причине, что описываемый ими драматический материал истории состоит из сражений, раздоров и противоречий»^[25].

Не лучшим образом обстоит дело и с разработкой проблемы осмысления ситуации как ситуации конфликтного типа. Так, например, в исследовании Н. В. Гришиной указывается на то, что «понятие ситуации в психологии недостаточно определено»^[26] и «ответить на эти вопросы совсем не просто»^[11]. Традиционным для психологического дискурса является определение ситуации как результата восприятия ситуации и ее интерпретации (так, например, в соответствии с наиболее часто упоминаемой в различных источниках теоремой У. Томаса: «Если ситуации определяются как реальные, они становятся реальными по своим последствиям»).

Однако в рамках данного дискурса становится затруднительным понимание той ситуации, в которой один индивид будет определять ее как конфликтную, а другой — нет. Как в таком случае должен поступить психолог? Каким образом интерпретировать и сопрягать возникающий феномен субъективности, являющийся определяющим в его профессиональном дискурсе? Но даже здесь, по признанию самих психологов, их ждут немалые трудности: «Переходя к индивидуальнопсихологическим особенностям, которые потенциально могут влиять на предрасположенность человека к восприятию, оценке тех или иных ситуаций как конфликтных, мы будем вынуждены во многом опираться на косвенные данные (выделено нами. —Авт.) из-за фактического отсутствия прямых исследований по этому вопросу»¹.

Научное определение конфликта требует более точных методов. На наш взгляд, особые возможности сопряжены с системным анализом данного явления. Исходя из такого подхода^[28][29], предлагается понимать систему взаимодействующих элементов, связанных друг с другом петлями положительной и отрицательной обратной связи, как исходный пункт корректного определения конфликта. Если суммарный итог сложения весов всех петель рассматриваемой системы отрицательный, тогда можно говорить, что она является конфликтной. Отличительным признаком любой конфликтной системы является то, что каждый ее элемент находится в отрицательной связи с самим собой.

Структурной моделью конфликта является означенный диграф (ориентированный граф, каждое ребро которого отмечено знаком «+» или знаком «-»), элементы которого находятся в отношении отрицательной обратной связи к самим себе. Такие диграфы принято также называть несбалансированными.

Негативные отношения элементов системы — всего лишь необходимое условие возникновения конфликта, но еще не достаточное. Если, А негативно относится к В, то одного этого отношения недостаточно для того, чтобы констатировать наличие конфликта между ними. Только дисбаланс (асимметрия, нечетное число) негативных прямых и обратных отношений порождает конфликт. Следовательно, при негативном отношенииА к В конфликт между ними возможен лишь при позитивном отношении?! к А, и наоборот.

Общие признаки конфликтного и бесконфликтного состояний определяет фундаментальная структурная теорема анализа и разрешения конфликтов (ФСТ), сформулированная В. А. Светловым. Согласно этой теореме, система с любым числом элементов бесконфликтна, если и только если все отношения между ее элементами позитивны, т. е. когда она является однополюсной (синергетической), или она разделена на две подсистемы, отношения между которыми взаимно негативны, а отношения внутри каждой из них позитивны, т. е. когда она является двухполюсной (антагонистической). Все системы, имеющие более двух негативно связанных полюсов власти (влияния), с необходимостью находятся в конфликтном состоянии.

Следовательно, только системы, все члены которых поддерживают друг друга либо потому, что позитивно относятся к какой-нибудь общей цели, либо потому, что негативно относятся к какой-нибудь общей цели, — бесконфликтны. Все остальные комбинации являются заведомо конфликтными.

Бесконфликтные полуциклы образуют петли положительной обратной связи (бесконфликтные циклы — динамические петли положительной обратной связи). Соответственно конфликтные полуциклы образуют петли отрицательной обратной связи (конфликтные циклы — динамические петли отрицательной обратной связи).

Напрашивается вывод о том, что конфликт является разновидностью саморегуляции, т. е. обусловленной внутренними причинами устойчивой тенденцией системы возвращаться к состоянию нарушенного равновесия, баланса отношений между своими элементами.

Независимо от числа элементов система обладает равным числом возможностей (но, как правило, с разной вероятностью каждой из них) находиться в конфликтном и бесконфликтном состояниях. Этот результат можно интерпретировать как показатель способности системы к изменениям, т. е. к динамике. Более точно эта способность может быть измерена в виде степени конфликтности системы.

Степень конфликтности системы прямо пропорциональна степени дисбаланса ее отношений, которую можно приравнять к степени ее неустойчивости. Следовательно, степень конфликтности в определенном смысле представляет показатель готовности системы перейти в новое, более устойчивое состояние и может быть названа ее динамическим показателем. Более полный анализ подобных свойств конфликта требует использования динамической модели этого явления.

Указанные теоретические обоснования аналитических возможностей, которыми может воспользоваться исследователь-конфликтолог, позволяют одновременно поднять и еще один очень важный вопрос, связанный с различением «конфликтной» (по форме своего проявления в традиционно-обыденном понимании), но не имеющей отношения к конфликту как таковому ситуации, от ситуации действительно конфликтной.

Контрастным примером первого случая может служить ситуация, определяемая как «милые бранятся — только тешатся». Подкрепляемые бранью и битьем посуды семейные сцены зачастую являются иллюстрацией ситуации, определяемой теоретически как бесконфликтная, так как представляют собой вариант антагонистической системы. Из практики известны случаи, когда «сжалившиеся соседи» вызывали милицию для защиты «побиваемой жены», которая по приезде наряда яростно вставала на защиту «побивавшего» до этого ее мужа. Зачастую в таких случаях нужно говорить о стиле поведения, общения, культурной норме, а не о конфликте как таковом. Негативное отношение друг к другу не является признаком конфликта — такой парадоксальный для обыденного сознания вывод следует из изложенных выше теоретических представлений о конфликте и конфликтной ситуации.

Обратим внимание на еще одну часто возникающую проблему методологического характера в конфликтологическом дискурсе, связанную с поиском оснований для построения необходимых исследователю типологий.

Одной из основных проблемных точек в случае возникающей у того или иного автора потребности создать определенную классификацию конфликтов является выбор основания для классификации. В качестве примера рассмотрим конкретный случай (case-study), связанный с такого рода попытками.

Л. И. Найденова полагает, что «все социальные явления, события, а также социальные общности (семью, классы, социальные слои, политические партии) можно рассматривать с позиции конфликта, результатом которого могут быть как борьба и разногласия, так и сплоченность и солидарность людей. В этом — двойственная природа конфликта, выражающая его разрушительное и созидательное начало, и одновременно — та двоякая роль, которую он играет в развитии общества. Социальный конфликт может быть фактором разрушения общества, а может стать своеобразным двигателем его развития»^[30].

В приведенном утверждении содержится ряд моментов, нуждающихся в комментариях. Во-первых, говоря о том, что «все социальные явления» можно рассматривать с позиции конфликта, необходимо было указать на характер возникающих обстоятельств, дающих возможность рассматривать их именно с этих позиций. Если же ключевым словом здесь является «можно», но не «необходимо», то тогда получается, что «можно и не рассматривать». Если же «необходимо», то тогда, естественно, требуется сформулировать условия возникновения такого состояния «социальных явлений», рассмотрение которых было бы невозможным вне рамок такого рода подхода. С теоретической точки зрения здесь предпочтительнее было бы использовать инструментальный аспект того понятия конфликта, которое предпочитает исследователь. Понятие конфликта само по себе должно содержать указание на те признаки, которые являются выражением его сущности. В дальнейшем, по ходу изложения материала, Л. И. Найденова использует определение конфликта как «результат нарушения равновесия в системе действий людей». Следовательно, в таком случае, если мы будем исходить из данного определения, «социальные явления"необходимо будет исследовать с позиций конфликта в случае возникновения «нарушения равновесия в системе действий людей».

На первый взгляд подобное уточнение с нашей стороны (или комментирующий характер замечания) можно расценить как придирку некоего педанта, озабоченного лишь поиском определенной неполноты или несовершенства в предлагаемых формулировках. Дистанцируясь от такого рода установки, заявляем лишь о желании указать на то, что неразработанность теории конфликта постоянно дает о себе знать — в том числе и на уровне логики построения тех или иных утверждений и суждений. В этом можно убедиться, продолжив анализ приведенного рассуждения, из которого следует, что конфликт обладает «двойственной природой» и может быть как «фактором разрушения общества», так и «своеобразным двигателем его развития». Скорее всего, здесь речь должна идтио различного рода последствиях, к которым может привести конфликт, а не о «двойственной» его природе. Ибо вопрос о «природе» — это, надо полагать, вопрос о сущности феномена. Традиционным является толкование сущности конфликта как столкновения, борьбы, противостояния, противоборства групп, преследующих несовместимые цели, следствием проявления которых может стать (как в данном рассматриваемом нами случае) либо деструкция устаревших отношений, либо усиление сплоченности и солидарности на прежней основе.

Представляется лишенной серьезных оснований попытка использования предложенного варианта дихотомии («фактор разрушения общества», или «своеобразный двигатель его развития»), иллюстрирующей, по замыслу автора, «двойственную природу» конфликта: ведь действительно трудно себе представить вариант «разрушения общества» как вариант его «аннигиляции», приведения к нулю. «Разрушается», как правило, то, что не устраивает субъектов социального действия по тем или иным причинам, для того чтобы «расчистить место» для созидания на новых основаниях. Предпочтительнее в данном случае говорить о «движении в направлении развития через разрушение».

Вопрос используемых категорий не является второстепенным. В социологии конфликта деструктивным способом разрешения конфликта считается тот, который сопровождается, например, распадом группы, конструктивным — тот, который приводит к усилению солидарности в рамках прежних или измененных границ группы. Возьмем, к примеру, развод. Как его понимать и трактовать? Как пример «разрушения общества» или «своеобразного двигателя развития»? Скорее, как пример распада группы, сопровождающегося новым качеством развития ее бывших членов. С теоретической точки зрения в данном случае мы должны утверждать, что конфликт является условием развития общества на всех его уровнях, а не только лишь «составной частью его развития»^[31].

Также хотелось бы прокомментировать затрагиваемый в данной статье вопрос о классификации конфликтов по вертикальным и горизонтальным уровням. Л. И. Найденова указывает на то, что основанием классификации по вертикальным уровням служат субъекты конфликта. В связи с этим выделяются четыре уровня: конфликт между отдельными личностями (ролевые конфликты); конфликт между личностью и обществом; конфликт между социальными группами; межнациональный и межгосударственный конфликты наиболее крупных социальных общностей, целых обществ.

Основанием же классификации по горизонтальным уровням являются цели конфликтующих сторон, которых они хотели достичь в процессе взаимодействия, но не смогли. По горизонтальным уровням выделяется три типа конфликтов: конфликты в сфере труда и распределения; конфликты в сфере власти и в политической структуре общества; конфликты в сфере культуры¹.

Прежде чем перейти к комментариям, хотелось бы привести иную интерпретацию сущности горизонтальных и вертикальных конфликтов, принадлежащую/!. М. Романенко. По ее мнению, участие в конфликте субъектов с одинаковым уровнем социальной размерности придает их активности ярко выраженную горизонтальную направленность. Это конфликты типа «индивид — индивид», «социальная группа — социальная группа», «социум — социум» и т. д. В качестве примера такого рода конфликта ею приводится следующий случай: еще во времена СССР в Чистых Борах было начато строительство атомной станции. Однако после Чернобыльской катастрофы это строительство было заморожено. А когда возник вопрос о размораживании строительства, население разделилось на две конфликтующие между собой группы: 90% являлись противниками строительства, а 10% — его сторонниками. В данном случае конфликт протекал на групповом уровне, т. е. между социальными субъектами одинаковой размерности (число участников той или иной группы, их возрастные, половые, профессиональные, конфессиональные и прочие различия в данном случае роли не играют).

Если же конфликт разворачивается между индивидом и социальной группой, между обществом в целом и социальной группой, между индивидом и обществом, т. е. между социальными субъектами различной размерности, то он приобретает вертикальный характер. Например, если в приведенной выше ситуации в конфликт между двумя группами вмешаются представители областных властных структур или Минатома РФ, то его развертывание перейдет из горизонтальной в вертикальную плоскость^[32][33].

Основание для классификации конфликтов на горизонтальные и вертикальные, предложенное Л. М. Романенко, представляется более логичным и обоснованным по сравнению с тем, что предлагает Л. И. Найденова. Критерий «социальной размерности», используемый Романенко, позволяет уловить основания для перевода одного вида конфликта в другой, устанавливая одновременно логическое обоснование такого рода классификации. В классификации Л. И. Найденовой заложены различные основания: для вертикальных конфликтов это — «субъекты», а для горизонтальных — «цели конфликтующих сторон». Но если «субъект» и «сторона» — это одной то же, то в таком случае «цели» отделяются от «субъектов», что в действительности маловероятно. Да и непонятно становится, почему в такого рода классификации используются термины «горизонтальный — вертикальный», а не какие-нибудь иные.

Возможно, употребление различных оснований (в классификации Л. И. Найденовой) можно использовать для построения некоего конфликтного пространства, в котором в качестве измерения «горизонтальных» и «вертикальных» параметров можно было бы использовать предложенные основания. Тогда было бы понятно, как «вертикаль», выстроенная на одних основаниях (взаимодействующие стороны), перемещаясь по «горизонтали» (цели конфликтующих сторон), порождает новые конфигурации в конфликтном пространстве, создавая возможности моделирования процесса возникновения новых социальных ситуаций, характеризующихся социальной напряженностью. Такая модель «конфликтного пространства» скорее была бы пригодна для характеристики того или иного конфликта с точки зрения определенияв нем его местоположения, чем для создания названного типа классификации, обозначаемого как «горизонтальный — вертикальный».

На этом проблемы, связанные с попытками построения типологий конфликтов, не заканчиваются. По словам Л. И. Найденовой, «трудно выделить четкую структуру уровней конфликта», так как «конфликт даже между двумя людьми (например, рабочим и начальником цеха) может быть определен не только как межличностный, но и как социальный (поскольку они представители разных социальных слоев). И наоборот, даже забастовки в некоторых случаях означают не столько социальный конфликт, сколько средство достижения личных целей руководителя, в том числе и политика. Были случаи, когда руководители предприятий выступали прямыми или косвенными организаторами забастовок»^[34].

Характер некоторых из названных исследователем трудностей не совсем понятен. Например, как понимать утверждение о том, что «конфликт между двумя людьми… может быть определен не только как межличностный, но и как социальный.»? Если под «межличностным конфликтом» подразумеваются некие аспекты взаимоотношений, связанные с психологической несовместимостью или неприязнью, возникающей между отдельными индивидами, то, определяя «уровень принадлежности конфликта», социолог не может не учитывать характер социальных статусов этих взаимодействующих индивидов, следовательно, этот конфликт также может быть отнесен к социальным¹. Характеристика «социальный» указывает на сферу проявления конфликта, структуру которого определяют стороны, принимающие участие в нем, — в данном случае совокупность индивидов.

Трудности, связанные с атрибуцией забастовки как социального конфликта, также не очень ясны: почему наличие корыстного интереса руководителя как стороны, участвующей в конфликте, является поводом для того, чтобы усомниться в характере конфликта как социального? Уловки, применяемые в стратегиях поведения в ходе конфликта (например, «ловить рыбку в мутной воде»), являются нормальным явлением и одним из наиболее распространенных способов наиболее эффективного достижения поставленных целей и реализации своих интересов. Одними из первых этот аспект стали учитывать разработчики теории метаигр при моделировании конфликтных ситуаций.

Л. И. Найденова предлагает использовать в качестве основания классификации конфликтов их причины, одновременно заявляя, что «социокультурные особенности конфликтов в России не дают возможности строго классифицировать их и предсказать возможности их развития»^[35][36]. Тем не менее ею выделяются следующие основные сферы:

• 1) межличностные конфликты в процессе совместной деятельности;
• 2) трудовые конфликты;
• 3) конфликты среди разных социальных слоев;
• 4) межнациональные конфликты;
• 5) социальные конфликты в разных общественных структурах.

Оставляя в стороне (как нехарактерное для позиции социолога;

исследователя) пессимистическое заявление о невозможности строгой классификации конфликтов в условиях России «ввиду их социокультурной особенности», необходимо сказать, что и в предложенном варианте классификации наблюдается введение разных оснований, используемых при построении типологии. В случаях (1), (3), (4) в качестве основания выступают субъекты социальной деятельности, представленные индивидами, слоями, нациями. В случае (2) использован «сферный» подход, содержащий указание на вид деятельности. В случае (5) использована конструкция, позволяющая предположить, что автор имеет в виду скорее организационный аспект функционирования конфликтов. Однако уточнение, которое здесь же дается Л. И. Найденовой, лишает всяческих оснований такого рода предположение. Оказывается, имеется в виду то, что «социальные конфликты в разных общественных структурах» проявляются как «межнациональные, социально-трудовые и политические конфликты и чаще всего вызываются последствиями экономических и политических реформ»¹. По сути — тот же «сферный» подход, что и в случае (2).

Некоторые исследователи (в данном случае 3. Я. Рахматуллина) сетуют на существование определенных трудностей аналитического порядка, возникающих в связи с отсутствием «четких критериев разграничения конструктивных и деструктивных конфликтов»^[37][38].В чем же видится содержательная сторона первого и второго из названных видов конфликта? С одной стороны, указывается на то, что конфликт оказывает положительное влияние на развитие социального организма: «активизируются общественные отношения, стимулируется инициатива, поиск нестандартных способов решения сложных задач, предупреждается возникновение и развитие разрушительных конфликтных противоречий и т. д.», с другой — отмечается, что «конфликты вредны, поскольку нередко ведут к беспорядкам, нестабильности, насилию, огромным затратам материальных и моральных ресурсов и т. д.». Сама 3. Я. Рахматуллина в качестве критерия разведения понятий «конструктивный» и «деструктивный» конфликт предлагает избрать «особенности процесса урегулирования и его результаты». Если конфликт, — считает она, — разрешается «цивилизованными способами и в конечном итоге одерживает верх „правая“ сторона или (в идеальном варианте) в выигрыше, с минимальными потерями, остаются все субъекты и участники», то такое противоборство будет конструктивным, в противном случае — деструктивным^[39]. Идеальной для социальной системы и личности является такая ситуация, когда «противоречия можно устранить мирными, цивилизованными способами, не доводя их до конфликта…»^[40].

Курсивом в цитате 3. Я. Рахматуллиной нами выделены те наиболее характерные построения теоретического порядка, которые нередко можно встретить (сознательно или инерционно отдавая дань существующим, уже сложившимся аналитическим штампам и стереотипам) и которые поэтому представляют определенный интерес в контексте той задачи, которая была изначально поставлена в данной главе.

В первую очередь требуется обратить внимание на то, что уже проделанный анализ проблемы соотношения понятий «конфликт» и «противоречие», сущности конфликта как социального феномена (особенно в разделе, излагающем основные генерализирующие методологические и теоретические подходы к пониманию специфики социального конфликта) подтверждает существующую потребность в прояснении определенных искажений и принципиальных неточностей при столкновении с такими формулировками, как «конфликтные противоречия» и «конфликты вредны».

Второе замечание связано с определенным огорчением, возникающим по поводу существующих в ряде текстов своего рода мифических представлений о некоем идеальном состоянии общественной системы, в которой «противоречия можно устранить мирными, цивилизованными способами, не доводя их до конфликта.». По сути, такая исследовательская позиция представляет собой то, за что так нещадно были биты многими критиками приверженцы одной из версий функционализма.

Третье. По существу вопроса о соотношении конструктивного и деструктивного конфликта можно сказать, что их различие целесообразнее было бы связывать не с опасением того, что «будет драка», а с тем, будут ли учтены интересы всех сторон в конечном итоге. Та же «драка» может привести к новому балансу сил, который может устроить все стороны.

Проведенный анализ и полученные нами теоретические результаты позволяют со всем основанием рассматривать «драки», «войны», «стычки», «ссоры» и прочее как форму разрешения конфликта. Именно — разрешения конфликта.

Не в силах исследователя, при всем уважении к его морально-этическим установкам, предотвратить «драку» или «спор». Конфликт — объективное и универсальное явление. Его «предотвратить» и «не допустить» нельзя. Можно лишь стараться снижать издержки за счет упоминаемых «цивилизованных средств». Если 3. Я. Рахматуллина в данном случае имеет в виду определенную «культуру», то тогда можно вполне солидаризироваться с такой позицией.

Трудности, с которыми сталкиваются российские исследователи в теоретическом поле конфликтологии, отчасти носят специфический характера отчасти — всеобщий. В мировой конфликтологии накоплен и представлен опыт операционализации аналогичных понятий, заслуживающий в этой связи специального обращения и рассмотрения в следующих главах.

• [1] Дудченко В. С. Онтосинтез конфликта (к методологии исследования) //Социс. 1996. № 10. С. 54.
• [2] Там же. С. 53.
• [3] Цой Л. Н. Взгляд конфликтолога на «онтосинтез конфликта» // Социс. 1997. № 9.С. 110.
• [4] Дудченко В. С. Онтосинтез конфликта (к методологии исследования). С. 57.
• [5] Дудченко В. С. Онтосинтез конфликта (к методологии исследования). С. 58.
• [6] Там же. С. 61.
• [7] См.: Дудченко В. С. Из опыта подготовки профессиональных консультантов в России // Социс. 1996. № 5. С. 114.
• [8] Сперанский В. И. Конфликт: сущность и особенности его проявления // Социально-политический журнал. 1995. № 3; Сперанский В. И. Основные виды конфликтов: проблемы классификации // Социально-политический журнал. 1995. № 4; Сперанский В. И. Конфликтная ситуация и инцидент // Социально-политический журнал. 1995. № 5.
• [9] Сперанский В. И. Основные виды конфликтов: проблемы классификации // Социально-политический журнал. 1995. № 4. С. 154.
• [10] Сперанский В. И. Основные виды конфликтов: проблемы классификации. С. 155.
• [11] Там же. С. 165.
• [12] Там же. С. 156.
• [13] Там же. С. 156.
• [14] Сперанский В. И. Основные виды конфликтов: проблемы классификации. Там же.С. 157.
• [15] Там же. С. 159.
• [16] Там же. С. 160.
• [17] Там же.
• [18] Там же.
• [19] Сперанский В. И. Конфликтная ситуация и инцидент // Социально-политическийжурнал. 1995. № 5. С. 129.
• [20] Там же. С. 130.
• [21] Сперанский В. И. Конфликтная ситуация и инцидент // Социально-политическийжурнал. 1995. № 5. С. 132.
• [22] Там же.
• [23] Сперанский В. И. Конфликтная ситуация и инцидент // Социально-политическийжурнал. 1995. № 5. С. 133.
• [24] Сперанский В. И. Конфликтная ситуация и инцидент.
• [25] Collins R. Conflict Theory and the Advance of Macro-Historical Sociology // Frontiersof Social Theory: The New Synthesis (G. Ritzer ed.). N. Y.: ColumbiaUniversityPress, 1990.P. 71.
• [26] Гришина H. В. Психология конфликта. СПб.: Питер, 2000. С. 161.
• [27] Там же. С. 165.
• [28] Гришина Н. В. Психология конфликта. С. 184.
• [29] См.: Светлов В. А., Семенов В. А. Принятие решений в условиях конфликта (введение в конфликтологический менеджмент) // Измерение социальной напряженности: теория, методология и методика исследования: материалы Всероссийской научно-практической конференции 25—27 сентября 2002 года. СПб.: РГПУ им. А. И. Герцена, 2002.
• [30] Найденова Л. И. Социологические теории конфликтов и их разрешение // Социально-политический журнал. 1994. № 1—2. С. 81—82.
• [31] Найденова Л. И. Социологические теории конфликтов и их разрешение // Социально-политический журнал. 1994. № 1—2. С. 85.
• [32] Найденова Л. И. Социологические теории конфликтов и их разрешение // Социально-политический журнал. 1994. № 1—2. С. 82.
• [33] См.: Романенко Л. М. Социальные технологии разрешения конфликтов гражданского общества: экзистенциальные альтернативы современной России на пороге третьего тысячелетия. М., 1998. С. 128−129.
• [34] См.: Романенко Л. М. Социальные технологии разрешения конфликтов гражданского общества: экзистенциальные альтернативы современной России на пороге третьего тысячелетия. М., 1998. С. 88.
• [35] Д. Рубин, Д. Пруйт, С. Ким в своей книге «Социальный конфликт» (СПб.; М., 2001) дают именно такую, более широкую трактовку понимания социального конфликта.
• [36] Романенко Л. М. Социальные технологии разрешения конфликтов гражданскогообщества: экзистенциальные альтернативы современной России на пороге третьеготысячелетия. М., 1998. С. 88.
• [37] Романенко Л. М. Социальные технологии разрешения конфликтов гражданскогообщества: экзистенциальные альтернативы современной России на пороге третьеготысячелетия. С. 91.
• [38] См.: Рахматуллина 3. Я. Общие вопросы методологии исследования, экспертизыи управления конфликтами // Социальные конфликты: междисциплинарный подход. Уфа, 2001. С. 4.
• [39] Там же. (Курсив наш.)
• [40] Рахматуллина 3. Я. Общие вопросы методологии исследования, экспертизыи управления конфликтами. С. 4.