Судоустройство и судопроизводство

Систему судебных органов в XVII веке составляли государственные, церковные и вотчинные суды. Центральными государственными судебными органами являлись царь, Боярская дума и приказы. Привилегией на суд царя пользовались только высокие дворцовые чины государства (начиная со стольника), а также гости. Наряду с царем, высшей судебной инстанцией являлась Боярская дума. Для решения судных дел при ней в XVII веке создана была особая комиссия — Расправная палата. Именно она стала выступать как направляющий центр судебной системы.

Каждый приказ в сфере своего ведомства являлся судебным учреждением. Так, Холопьему и Поместному приказам были соответственно подведомственны холопьи, поместные и вотчинное дела.

Судебная компетенция Разбойного приказа распространялась на разбойные, убийственные и татинные дела на всей территории государства, кроме Москвы, которая в судебном отношении, также, как и полицейском, была подчинена Земскому приказу. Специальные судные приказы Московский, Владимирский, Дмитровский, Рязанский и Новгородский судили служилых людей. Тяглые люди судились четвертными приказами (четями), но в основном по гражданским и малозначительным уголовным делам.

Объем судебной власти местных правителей зависел от их законодательного статуса. Одни наместники наделялись правом боярского суда, т. е. окончательно принятия решения, в том числе и по важнейшим уголовным делам, другие такого права не получали. Наместник без права боярского суда, рассмотрев дело, все его материалы направлял в порядке доклада в Боярскую думу, которая и выносила решение.

После ликвидации института наместников судебные функции на местах перешли к губным и земским учреждениям (избам). Губным старостам и целовальникам подведомственны были все уголовные дела, за исключением политических. Целовальники, в отличие от прежних сотских, старост и лучших людей, участвовавших в суде в силу своего общественного положения, специально избирались для решения судных дел и целовали крест в том, что они при отправлении правосудия не погрешат перед Богом и совестью.

Земские учреждения рассматривали и гражданские дела, исключая дела вотчинные и поместные. Но их подсудность распространялась только на тяглое население.

Судебной властью наделялись и военно-административные начальники — воеводы, которым, однако, запрещено было вмешиваться в компетенцию губных старост по уголовным делам: «А ведати в городах разбойные и убийственные и татинные дела губным старостам и целовальникам по наказом из Разбойного приказу, а воеводам в городех таких дел ничем не ведать» (Улож., гл. XXI, ст. 3). Но воеводы вовсе не отстранялись от решения уголовных дел. Они судили служилых людей за совершение преступлений более низкого порядка.

Объем судебной власти воевод по гражданским делам зависел от наличия в штате его воеводской съезжей избы должности дьяка. Воеводе «при дьяке» были подсудны все гражданские дела, без дьяка — только с суммой иска не свыше 20 рублей. В компетенцию последних не входило рассмотрение холопьих, поместных и вотчинных дел. Впрочем, воеводы некоторых отдаленных местностей наделялись более широкой компетенцией.

В городах по незначительным делам судили городовые приказчики, в черных царских волостях — судейки, избираемые населением (по 10 человек на волость). Но суду последних подлежали только гражданские дела. Система государственных судебных органов, как мы видим, состояла из трех инстанций: местные суды, приказы и Боярская дума. Из низших инстанций в высшие дела переходили «по докладу». Правом безапелляционного рассмотрения дел пользовались губные и земские учреждения. В исключительном порядке оно распространялось и на некоторых воевод.

Довольно внушительно выглядела сложившаяся в XVII столетии особая система церковно-судебных органов, возглавлявшаяся патриархом, осуществлявшим высшую судебную власть через «Патриарший двор», «Разряд» и «Приказ церковных дел». На местах судебная власть была представлена архиереями, при которых состояло два судебных приказа. В десятинах, на которые распадалась епархия, судебные функции выполняли десятильники.

В церковных судах, как и в светских, участвовали представители местного населения из числа духовных и светских лиц. Подсудность церковной юстиции простиралась не только на духовенство и дела, непосредственно вытекающие из церковных отношений или исключительно подведомственные церковному суду (брачно-семейные и т. д.), но также на вдов, сирот, увечных, получавших от церкви пропитание.

При столкновении церковной и светской подсудностей для разбора дела создавались общие суды: «А будет простой человек с церковным ино суд вопчей» (Судебник 1550 г., ст. 91).

Крепостные крестьяне по гражданским делам, за малозначительные проступки и провинности судились своим господином. Государством строго предписывалось органам вотчинной юстиции неукоснительно соблюдать пределы установленной компетенции. За ослушание в таких делах — наказание зависимых крестьян собственной властью за разбойные и татинные дела, минуя суд губного старосты, помещику грозило отобрание поместья (Улож., гл. XXI, ст. 79). В вотчинных судах также принимали участие избираемые крестьянами целовальники.

В рассматриваемый период параллельно сосуществовали два процессуальных порядка рассмотрения дел: суд и розыск. Первый служил воплощением обвинительных состязательных начал судоговорения, второй всецело был построен на началах следственных. В обычном судебном порядке рассматривались менее значительные гражданские дела, как, например, разбирательство споров, вытекающих из сделок, свершение которых не требовало крепостной формы, а также дела уголовные — менее важные с точки зрения государства (о грабежах, о побоях и др.).

Обвинительный процесс начинался с подачи челобитной с изложением существа дела и указанием цены иска, которая после соответствующей резолюции дьяка и занесения в книгу становилась приставной памятью, требованием, обязывающим ответчика или обвиняемого явиться в суд. Вызов осуществлялся приставами, именуемыми неделъщиками, ездоками или доводчиками. Срок явки назначался судьей. На основании приставной памяти вызываемое в суд лицо было обязано найти себе поручителей из числа соседей или родственников. Пристав вручал ему от имени суда срочную грамоту, в которой определялся срок явки в суд. Если по делу вызову в суд подлежало несколько ответчиков, то достаточно было вручить «срочную» одному' из них, обязывая его о дне явки довести до сведения остальных. В случае неисполнения этого требования и выдачи по причине неявки в суд бессудных грамот, ответчики взыскивают убытки с того, кто их о вызове в суд не известил (Судебник 1550 г., ст. 21).

В XVI веке первая же неявка в суд влекла за собой выдачу бессудной грамоты. Уложение 1649 года предусматривает обвинение без суда после третьей неявки по так называемой зазывной грамоте. Отличие приставной памяти от зазывной грамоты, по мнению М. Ф. Владимирского-Буданова, состояло в том, что в первой выражалось требование истца к ответчику, основанное на договоре, во второй — повеление судебной власти. Если ответчик или обвиняемый не выставляли за себя поручителей и уклонялись от явки в суд, то они по распоряжению местного воеводы подлежали доставлению в суд силой через пушкарей, зачинщиков или стрельцов. Кроме того, полагалось «им за ослушание чинить наказание, бить батоги» (Улож., гл. X, ст. 119).

Если истец в указанный срок не являлся по зазывной грамоте и не представал перед судом через неделю после его истечения, то дело подлежало прекращению (Улож., гл. X, ст. 109). Но это положение не распространялось на крепостные дела (по сделкам, оформленным в крепостном порядке).

Сторонам в случае необходимости разрешалось заменять себя представителями, в роли которых, как правило, должны были выступать близкие родственники. В случае их отсутствия представительство могли осуществлять и другие лица, но для них на право участия в суде с 1690 года требовалась доверенность.

Явившиеся на суд стороны подавали «ставочные челобитные» (видимо, от слова «стать» перед судом) и давали «поручную запись» о том, что будут безотлучно находиться в месте рассмотрения их дела до его «вершения» (Улож., гл. X, ст. 123). Вершением называлась заключительная стадия процесса, т. е. вынесение решения (правой грамоты).

До начала слушания дела в суде стороны могли заявить судье отвод, если он являлся другом или недругом по отношению к одной из них (Улож., гл. X, ст. 3).

До вершения дела стороны могли заключить мировое соглашение, о чем должны были принести «мировые челобитные за своими руками», чтобы не пришлось возвращаться вновь к уже решенному вопросу (Улож., гл. X, ст. 121). Ход судебного разбирательства отражался в протоколе (судном списке).

В обвинительном процессе по-прежнему большое значение придавалось свидетельским показаниям, послушеству, которое выступало в самых различных формах. Одной из них была ссылка из виноватых, состоявшая в том, что ответчик или обвиняемый ссылались на показания определенного свидетеля под условием признания их доказательной силы, даже если они окажутся невыгодными для ссылавшейся стороны.

Другой формой послушества была «общая ссылка», т. е. ссылка обеих сторон на показания одних и тех же свидетелей, которым придавалось решающее значение. При отсутствии общей ссылки и ссылки из виноватых обвинительный процесс допускал производство повального обыска (Улож., гл. X, ст. 168). Если одна часть опрошенных обыскных людей принимала сторону истца, другая — сторону ответчика, то по общему правилу процесс выигрывал тот, в пользу кого высказывалось большинство (Улож., гл. X, ст. 16).

Что касается свидетелей-очевидцев, то ими могли быть только лица, достигшие совершеннолетия. Не допускалось в обвинительном процессе свидетельство жены против мужа, детей против родителей, холопов против господ. Явка свидетеля в суд была обязательна. При уклонении от дачи показаний могла быть взыскана вся сумма иска и все издержки по делу, пошлины и т. д. (Царский Судебник, ст. 18). Возрастало значение письменных доказательств. Особое место среди них занимали крепостные акты. В качестве доказательства применялось крестное целование, т. е. присяга, скрепленная религиозной клятвой. Она допускалась по искам, превышающим 1 рубль, и только для лиц, достигших совершеннолетия. Целовать крест в разных исках можно было не более трех раз в жизни. Какой стороне целовать крест — определялось жребием (Улож., гл. XIV, ст. 1, 2, 4−6, 10).

В стадии исполнения судебных решений нередко вставал вопрос о принудительном взыскании денежных средств с ответчика в пользу истца. При нежелании платить присуженную сумму или при невозможности в силу несостоятельности рассчитаться с истцом ответчик ставился на правеж (подвергался наказанию розгами).

Розыск представлял собой не столько разбирательство дел в целях установления истины, сколько уголовное преследование преступников по инициативе и средствами государства. Инициатива частных лиц в этом процессе заканчивалась принесением жалоб о совершении в отношении их краж и разбоев, донесением о политических преступлениях, к чему и обязывал их закон (государево слово и дело). Примирение потерпевшего с обвиняемым не допускалось. В этом процессе обвинитель от имени государства, следователь и судья сливались в одном лице, в одном органе карательной политики. В розыске исчезает человек как личность, становясь объектом государственного преследования во имя искоренения преступности.

Повальный обыск, применявшийся в обвинительном процессе, в розыскном разбирательстве дел приобретает особое значение, превалирует над остальными видами доказательств. Сначала, по Московским судебникам, обыск состоял в опросе 10−15 детей боярских или 15−20 крестьян по поводу репутации задержанных с поличным. Затем число «обыскных людей» увеличивается. Соборное Уложение предусматривает опрос большего числа людей. Из Указа 1556 года, а также из Соборного Уложения следует, что повальным обыском может быть охвачено более ста человек. Уложение знало большой и малый обыск (гл. XXI, ст. 35). Повальный обыск производился воеводами и губными старостами. Человек, названный лихим, однозначно подвергался пытке. Даже непризнание своей вины под пыткой не избавляло его от смертной казни (Улож., гл. XXI, ст. 41). Но если голоса обыскных людей разделялись: одна их половина «добрила» обвиняемого в разбое, другая — «лиховала», то все зависело от результатов пытки. Выдержавший ее, не обвинивший себя в разбое человек передавался на чистую поруку тем обыскным людям, которые его «добрили».

Но если большинство из опрошенных называло его лихим человеком, то предписывалось пытать облихованного накрепко. Не признавший вины под пыткой тем не менее заключался в тюрьму до государева указа (гл. XXI, ст. 42). Главной целью пытки долгое время было не столько исторжение собственного признания, сколько побуждение к оговору «товарищев» в разбое или татьбе. Оговоренный разбойником, но получивший полное одобрение при обыске человек передавался на поруки. Если же три или четыре человека, уличенные в разбое, под пыткой оговаривали «знатных людей», дворян и детей боярских, то в отношении оговоренных проводился обыск. Облихование обрекало их на пытку, а признание под пыткой вины — на смертную казнь (Улож., гл. XXI, ст. 39). Когда же вместе с крестьянами по «язычной молке» (оговору) обвинялись дворяне и дети боярские, то пытке подвергались сначала крестьяне, а затем, в случае оговора ими своих господ, дело доходило и до них. Но обвиненные в разбое дворянами и детьми боярскими их люди и крестьяне подвергались пытке без проведения в отношении их обыска (Улож., гл. X, ст. 48). Полную цену для карательных органов имел только оговор, полученный под пыткой. Законом предписывалось не верить тем «язычным молкам», которые исходили от татей и разбойников, уже подвергавшихся пытке и отбывавшим наказание в тюрьме, «чтоб в том неповинным людям тягости и убытка не чинилось» (Улож., гл. XXI, ст. 33).

В розыскном порядке рассматривались и гражданские дела, основанные на крепостных актах. В процессе их разбирательства также применялись пытки. Основным видом пытки в Московском государстве была дыба.