Зрелища в контексте социальной психологии

Наиболее острая проблема зрелищ в начале XX в. — их социальнопсихологические функции. Эта острота возрастает по мере необходимости утверждать в больших городах формы общения, радикально отличающиеся от тех, которые в традиционной культуре были определяющими. Интенсивный рост городов в количественном отношении связан с необходимостью использовать преодолеваемое все более развивающимися и обособляющимися зрелищными видами искусств регулятивное зрелищное средство. Действительно, например, в театральную коммуникацию вовлекалась лишь приобщенная к печатной культуре и в количественном отношении весьма незначительная элита больших городов. Этой коммуникации соответствовали театральные здания с незначительной вместимостью. Потребность в создании специальной, соответствующей интенсивному росту городской массы зрелищной архитектуры ощущалась уже в первых десятилетиях XX в. Последующие процессы художественной жизни этой актуальной потребности массового общения отвечало. Так, эта тенденция проявлялась в спортизации культуры, в возникновении стадионов.

Потребность возвращения к традиционным зрелищам продиктована и демократическими тенденциями культуры, и потребностью в универсальных и коллективных средствах коммуникации, в которых бы по возможности участие принимало все население города. Этому соответствовали столь обращавшие на себя внимание в 20-е гг. традиционные зрелища на улицах и площадях городов, когда зрелище оказывалось незаменимым средством коммуникации. Однако используемое городом в коммуникативной функции традиционное зрелище перерастало в средство регуляции общественной психологии.

Как известно, в истории культуры зрелище всегда было мощным средством регуляции эмоций, снятия психологического напряжения. Не случайно, обозначающий специфику эмоционального воздействия театра термин древних «катарсис» первоначально употреблялся применительно к практике ритуала, т. е. традиционных, дотеатральных и, разумеется, нехудожественных зрелищ. Как регулятивное средство зрелище функционировало не только в городской, но и в традиционной культуре. Правда, в последнем случае оно являлось, в том числе, и способом устранения эмоционального дефицита. В больших же городах оно, напротив, воспринимается как способ блокирования перенасыщения эмоциями.

Процесс возрождения в первые десятилетия XX в. зрелищных форм во всех аспектах и проявлениях во многом был стихийным, оказываясь следствием возникновения в городах новых форм взаимодействия и социального общения. Характерные же для традиционной культуры нормы общения и формы общностей в городе переставали быть эффективными. Вот почему, имея в виду это обстоятельство, К. ЛевиСтрос фиксирует растерянность исследователей, встретившихся в этом смысле с чем-то непознаваемым²⁵.

В больших городах XX в. возникла потребность не только в универсальных, групповых и межиндивидуальных формах общения, но и в формах общения, позволявших городскому населению проявляться как социально-психологической общности. Технические зрелищные формы выводили акты общения за пределы такой общности. Характерные же для общения в рамках зрелищных видов искусства (например, театра) групповые формы городской общности в целом не охватывали. Последняя могла проявить себя лишь с помощью традиционного зрелища.

Ситуация в сфере общения складывалась так, что коммуникативные функции традиционного зрелища не могли быть осуществлены другой разновидностью зрелищ. Правда, эта исключительность их функций не осознавалась. Город начала XX века, например, возлагал огромные надежды на такие виды СМК, как печать и кино. Действительно, в условиях формирования больших общностей в пределах города, страны, мира эффективными казались лишь опосредованные технические формы.

Городская культура первых десятилетий XX в. более чувствительной оказалась к «планетарным», универсальным формам общения. Что же касается используемых внутри каждого города способов общения, то ни необходимость таких способов, ни их реальное функционирование проблемой еще не воспринимались. Можно утверждать, что разрушение культуры традиционного зрелища сопровождалось переоценкой значимости глобальных средств коммуникации. Парадокс заключается в том, что в большей степени соответствующие «планетарной» коммуникации технические, опосредованные коммуникации, действительно, традиционные коммуникации оттесняли. Однако казавшаяся эффективной в плане информационном, чисто коммуникативном эта замена в плане социально-психологическом таковой не являлась.

Значимость традиционных пластов общения и невозможность их замены другими пластами осознана, например, этнографами. «Мы не склонны к парадоксу и не собираемся давать отрицательную оценку колоссальному перевороту, наступившему в связи с изобретением письменности, — пишет К. Леви-Строс, — однако необходимо отдавать себе отчет в том, что, облагодетельствовав человечество, она одновременно отняла у него нечто существенно важное»²⁶. Этот вывод касается не только письменности, но печатной культуры вообще, а также всей системы технической коммуникации. На этом «существенно важном» содержании и сосредоточилась переживающая в XX в. период подъема этнография как наука.

Как известно, этнограф сосредоточивает внимание на пластах бытия, одинаково существенных как для архаических, так и для современных обществ. В этом смысле его представления особенно значимы при выявлении в современной культуре природы и функций традиционного зрелища. На первый взгляд кажется, что этнограф изучает лишь нецивилизованные, неиндустриальные, бесписьменные общества. Последние он изучает в силу того, что «эти общества основаны на личных связях, на конкретных взаимоотношениях между индивидами в гораздо более высокой степени, чем в других обществах»²⁷. Иначе говоря, в общении людей этнограф выявляет пласты, связанные исключительно с непосредственными контактами. Такие пласты есть и в современных обществах. Более того, во многом они продолжают определять в них существенные механизмы взаимодействия культуры и личности. Непосредственный контакт составляет основу зрелищного общения.

Правда, начиная с рубежа XIX—XX вв. соответствующее беспрецедентным процессам урбанизации во всем мире и глобализации общения утверждение «планетарного» мышления все больше превращает культуру в «экстравертивную», т. е. обращенную вовне. При этом культура стимулировала развитие прежде всего универсальных средств коммуникации (прессы, кино и т. д.). Такой она и должна была быть на этапе открытия ее «планетарного» измерения. Однако, актуализируя «планетарные» ориентации, культура XX в. постепенно начала ощущать остроту внутренних для каждой отдельной культуры коммуникативных процессов. Следовательно, в каждой культуре все больше ощущалась необходимость развивать «интровертивные» тенденции, т. е. углублять обращенность вовнутрь себя. Развивая «планетарные» измерения, культура была вынуждена по-новому организовать свою внутреннюю коммуникацию. Именно в этот период непосредственные формы общения по-настоящему становятся объектами внимания, на этот раз не только этнографов. В контексте этой характерной для второй половине XX в. общей тенденции следует рассматривать традиционные зрелища, прогнозировать на рубеже XX—XXI вв. их развитие.

Сам факт того, что этнография сегодня в ряду гуманитарных дисциплин занимает важное место, свидетельствует о связанных с непосредственными формами общения в современных обществах и необходимостью их преодоления противоречиях. Опосредованные универсальные и «планетарные» контакты не только не упраздняют эти формы, но порождают еще более актуальную в них потребность. Это обстоятельство не позволяет утверждать, что в XX в. происходит «закат» традиционных зрелищ. Противопоставляя образ жизни, основанный исключительно на непосредственном контакте, современному, К. Леви-Строс считает, что, если непосредственные контакты из него вытесняются, последний испытывает противоречия. В связи с этими суждениями общего характера становятся более понятными природа и функции традиционного зрелища, своеобразие которого состоит в непосредственном контакте участвующих в нем людей.

Приходится констатировать, что при сохранении в современной культуре формы традиционного зрелища смысл его социально-психологической функции оказывается утраченным. Последняя по отношению к природе традиционного зрелища не является чем-то внешним. Она тесно связана с присущей «программе» массового гуляния или праздника внутренней оппозиционностью групп. Эта природа традиционного зрелища важна не сама по себе. Объект нашего изучения актуален еще и потому, что на ранних этапах истории культуры он был средством преодоления свойственной общественной психологии напряженности. Непосредственный контакт, в который вступают участники зрелища, важен не сам по себе, а как проявление предохраняющей от разрушительных стихий некоей игровой ситуации²⁸-²⁹. Социально-психологический подход к модели идеального функционирования традиционного зрелища позволяет констатировать, что при сохранении в современной культуре зрелища этого рода из него устранялись признаки, делавшие его в предшествующей истории эффективным регулятивным средством.

Анализируя формы античного театра, О. Фрейденберг обнаружила их происхождение от обрядово-зрелищных форм с постоянно сопровождающей их особенностью — состязательностью принимающих в них участие группировок³⁰. Такая состязательность первоначально представляла непосредственное физическое противоборство с использованием палиц и дрекольев. Множество подобных примеров можно отыскать и в истории отечественной культуры. Как выражается И. Снегирев, используя формы обряда, «бились между собой общины, улицы, целые города»³¹. Затем эта грубая состязательность заменялась словесным поединком (например, издевкой, оскорблениями, загадками и отгадками и т. д.). Эффект компенсаторного зрелищного действия, призванного заменить реальное физическое столкновение, был значительным.

К сожалению, состязательная стихия как основополагающая социально-психологическая основа воздействия традиционного зрелища в культуре нашего времени утрачена. Например, в застойный период конфликтность, оппозиционность и состязательность не признавались ни в какой форме. Однако в 70-е гг. все очевидней становилось возникновение и распространение свидетельствующего о нарастании оппозиционности в среде молодежи движения спортивных «фанатов»³². Тем не менее, социально-психологическая напряженность такого рода продолжала маскироваться. Без состязательности, составляющей суть социально-психологической природы традиционного зрелища, последнее превращалось в чистую иллюстрацию официальных лозунгов, в «циркуляр», чуждость которого отмечалась Н. И. Бухариным.