Культура начала XX века: «вторичное смесительное упрощение»

Наступление эры цивилизации связано не только с ростом городов, но и с эскалацией техники, ставшей посредником между массой и культурой, что о нарастании демократизации общества тоже свидетельствовало. Не случайно, новые зрелищные искусства стали называть «техническими» или «машинными»¹²¹. Фиксируя вторжение в культуру машины и стихию машинизации жизни, Н. Бердяев находит ключевую тему нового времени, без которой трудно выявить как логи ку развития культуры XX в., так и логику функционирования зрелищ Философ указывает на то, что появление в XIX в. машины свидетельствовало о наступлении принципиально нового этапа в истории культуры — этапа цивилизации¹²². Демократизация и цивилизация представляют две стороны одного процесса, универсальные закономерности, без которых культуру XX в. понять нельзя. Анализируя трактат Шпенглера, Н. Бердяев формулировал:

Культура основана на неравенстве, на качествах. Цивилизация проникнута стремлением к равенству, она хочет обосноваться на количествах Культура аристократична. Цивилизация — демократична¹²³.

Н. Бердяев не был первым философом, указавшим на цивилизацию как оборотную сторону демократии. Такое рассмотрение со времен К. Леонтьева, которому Н. Бердяев посвятил специальное исследование, в отечественной философии успело превратиться в устойчивую традицию. Для К. Леонтьева «цветущая сложность» культуры связана с аристократией. Что касается «вторичного смесительного упрощения», то для него этот период — синоним демократии «равенство всегда есть дряхлость» 124,125.

Эпоха «сложного цветения» предполагает сложное, дифференцированное разнородное и разнообразное строение общества, неравенство сословий и классов, существование аристократии, сильной государственности, великих людей, возвышающихся над массой, гениев и святых. Страсть к равенству и смешению влечет общества и культуры к смерти. Демократические движения означают распадение общественного организма, наступление старости, умирания¹²⁶.

Если принцип равенства сделал демократию идеалом современных обществ, то машинизация жизни делает реальной цивилизацию По мнению Н. Бердяева, то и другое свидетельствует о кризисе традиций Ренессанса:

Происхождение и революция произвели уравнительный процесс в гуманистическом царстве и уготовили его внутреннее разложение. Ренессанс был основан на неравенстве и был возможен благодаря неравенству. Жажда равенства, охватившая современное человечество, есть конец Ренессанса¹²⁷

Статью о технике, написанную в начале 1930;х годов, Н. Бердяев начинал с мысли о том, что вопрос о технике стал вопросом о судьбе в культуре XX в. человека. По мнению философа, в основе всякой культуры находятся отношения техники и природы. В какой-то степени техника делает возможной культуру, но гипертрофия техники и ее преобладание над природой приводит к перерождению культуры. Стремление вернуться к природе — повторяющийся мотив в истории культуры. Эскалация техники приводит к тому, что человек вынужден видеть свой образ в машине. Организм перерастает в механизм. Техника преображает культуру. Аристократическая культура сформировала специфические представления о пространстве и времени. Она связана с локальными пространствами. Техника способствует демократии, массовизации и космополитизации жизни. Она есть творческий ответ на «восстание масс» как вызов истории. Техника вызывает к жизни массы, стирает в культуре следы индивидуальности. Однако машинизация жизни порождает дегуманизацию.

Связывая культуру с религией, культом предков, священными преданиями, национальным началом, аристократией, творчеством, философией и т. д., Н. Бердяев, вслед за Шпенглером, усматривает в цивилизации безрелигиозность, мировое могущество, экономизацию и политизацию жизни, интернационализм, город, инженерное искусство, технику, демократию и, в конечном счете, мещанство. Он заявляет, что русских такая философия удивить не может, ибо задолго до Шпенглера они различие между культурой и цивилизацией постигли. Оно проявилось, например, в отношении к Западу. Русских притягивала культура Запада и отталкивала его цивилизация¹²⁸.

Столь популярная в начале XX в. тема цивилизации свидетельствовала о наступлении в европейской культуре этого этапа истории и, соответственно, рождала аналогии с античной культурой. Как по Шпенглеру, так и по Бердяеву проявлениями цивилизации были демократия, город, журналистика и зрелище. Сам Шпенглер связывал город, массу и зрелища. По его мнению, «мировой город» населен не народом, а массой:

Ее непонимание традиции и борьба с традицией, которая является в сущности борьбой с культурой (с дворянством, церковью, привилегиями, династиями, условностями в искусстве, границами познания в науке), ее острая и холодная рассудочность, превосходящая мужицкую рассудительность, ее натурализм в совершенно новом смысле, идущий во всех половых и социальных вопросах гораздо дальше Сократа и Руссо и возвращающийся к первобытным инстинктам и состояниям, ее panet et circenses, снова появляющееся в настоящее время под личиной борьбы за заработную плату и спортивных состязаний — все это, в противоположность окончательно завершенной культуре провинции, есть выражение совершенно новой, поздней и лишенной будущего, но неизбежной формы человеческого существования¹²⁹.

Когда Н. Бердяев говорит о воздействии техники на искусство в процесс машинизации жизни, он «вписывает» и кино. По его мнению, оно вытесняет традиционные зрелища:

Кинематограф овладевает пространствами, которыми совершенно бессилен был овладеть театр — океанами, пустынями, горами, так же как овладевает временем. Через говорящий кинематограф и Т. S. F актер и певец обращаются не к небольшой аудитории старых театров, в которых небольшое количество людей соединилось в определенном месте, а к огромным массам всего человечества, всех частей света, всех стран и народов¹³⁰.

Так, кинематограф как «машинное» искусство воспринимался выражением цивилизации.