Русская философия о слове и чтении

Родство русской философии и русской литературы

Можно лишь сожалеть о том, что философские проблемы, непосредственно связанные с книжной культурой, ни русскими, ни зарубежными философами не выделялись в отдельное направление, и даже философия культуры не рассматривала книгу как особую категорию культуры.

Тем не менее, именно русские философы, в известной степени опиравшиеся на традиции древнерусской книжности, наиболее близко касались тех философских проблем, которые достаточно тесно связаны с самим феноменом книги как средоточия человеческого мыслительного процесса и как основной формы самовыражения Homo sapiens во всей его полноте. Не менее важно и рассмотрение книги как средства закрепления и усвоения духовного и интеллектуального опыта, подходы к которому также обозначились в работах ряда русских философов.

Нельзя не отметить и вполне очевидной особенности русской философии, состоящей в ее тесной связи с общелитературным процессом. Об этом весьма убедительно говорил Борис Вышеславцев, определивший, во-первых, что «существует русский подход к мировым философским проблемам, русский способ их переживания и обсуждения», а, во-вторых, отметивший, что этот русский подход, состоящий в следовании античной традиции постижения Абсолютного, наиболее ярко проявил себя в русской литературе. «В русском романе, в русской поэзии поставлены все основные проблемы русской души. И если бы эти проблемы не были общечеловеческими и всемирными, то было бы непонятно всемирное понимание и всемирный интерес к Толстому и Достоевскому»^[1].

Следуя этому «литературному родству», русский философ, как правило, становился еще и писателем, литературным критиком или даже поэтом. Поэтому неудивительно, что философские проблемы филологии занимают немалое место в трудах русских философов.

Причина этого очевидного родства — в не ослабевшем с веками стремлении русских писателей и поэтов говорить в первую очередь о важнейших, философских по сути, проблемах живым, наполненным чувством красоты и гармонии языком. Эта направленность вершинных достижений русской литературы на главные вопросы жизни проявилась задолго до Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского. Уже в первые века ее существования, начиная со «Слова о законе и благодати» митрополита Иллариона, «Слова о полку Игореве» и далее — в «Житии протопопа Аввакума», поэзии М. В. Ломоносова и Г. Р. Державина, — русская философская мысль проявляла себя в наиболее яркой и гармоничной форме, приведя к расцвету золотого века.

Эта же философская направленность определяла неизбежность усиления рефлексии, т. е. все более пристального всматривания литературы в саму себя.

В этом отношении особое место в русской литературе поры ее расцвета занимает творчество Федора Ивановича Тютчева — поэта-философа, соединившего в себе мощный лирический гений и поразительную остроту мысли, способной выразить себя в предельно сжатых, порой парадоксальных и от этого еще более эмоционально насыщенных строках.

Два его стихотворения, между написаниями которых прошло 36 лет — «Silentium» (1833 г.) и «Нам не дано предугадать…» (1869 г.), — больше говорят о таинственной природе слова, чем тома филологических и философских изысканий.

Название первого из них переводится как «молчание», что подчеркивается и его началом: «Молчи, скрывайся и таи / И чувства и мечты свои…», но последующие строки повествуют о трагедии человеческого слова, не способного выразить всю глубину и неповторимость мысли и чувства. «Мысль изреченная есть ложь», — заключает поэт. Человек не может передать другому свою мысль неповрежденной из-за неполноты собственной способности ее выразить, а еще более — из-за невозможности «другого» ее воспринять:

Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя?^[2]

Лев Толстой, как известно, считал «Silentiuml» лучшим из всех известных ему стихотворений.

Вслед за Толстым в суть этой драмы невыразимой мысли, за которой скрывается невыразимость обреченной на одиночество человеческой души, пытались проникнуть несколько поколений русских писателей и философов. Но итог их исканий Тютчев в основном предвосхитил в другом гениальном четверостишии:

Нам не дано предугадать, Как наше слово отзовется, —.

И нам сочувствие дается, Как нам дается благодать. .^[3]

Стоит напомнить, что благодать — это Божий дар. Приравняв к ней сочувствие, возникающее от наших столь несовершенных слов, Тютчев напоминает о божественном происхождении и человека, и слова. В этом родстве и заключается разгадка всех тайн слова. Но найти этой разгадке должное и всестороннее определение можно было лишь усилиями многих людей. Можно утверждать, что именно под влиянием поэзии Тютчева литература и философия во второй половине XIX в. в России сближались наиболее тесно.

На смену поэту-философу Федору Тютчеву пришли философы-поэты Алексей Хомяков, Аполлон Григорьев, Владимир Соловьев. Глубокое философское содержание обнаруживается в творчестве Федора Достоевского, оказавшего колоссальное воздействие на развитие русской философии. Вполне гармонично литературный и философский дар проявился в творчестве Константина Леонтьева, не оцененного современниками должным образом.

На рубеже XIX и XX вв. выявилась и тенденция вовлеченности русских философов (как, впрочем, и русских писателей) в общественно-политические процессы. Самые яркие примеры такого рода представлены книгой Николая Данилевского «Россия и Европа» (1870 г.), сборником «Вехи» (1909 г.), многими трудами Николая Бердяева, Ивана Ильина, Николая Лосского и др. Русской философии вообще не был присущ узкий академизм и интеллектуальная замкнутость, что, безусловно, сближало ее с русской литературой, которая, в свою очередь, весьма тяготела к рассмотрению глобальных онтологических и гносеологических проблем, отнюдь не чураясь и участия в общественно-политической жизни.

Можно говорить и о внутреннем единстве русской философии и русской литературы, об их вовлеченности в единый процесс осмысления и утверждения системы ценностей, характерной для русской национальной культуры в пору ее высшего развития. Понятно, что в этой системе ценностей книга и книжная культура занимали далеко не последнее место.

Обратимся к трудам русских мыслителей, наиболее тесно связанным с философскими проблемами книжной культуры.

• [1] Вышеславцев Б. П. Вечное в русской философии. Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1955. С. 7—8.
• [2] Цит. по: Тютчев Ф. И. Лирика. Т. 1. М.: Наука, 1966. С. 46.
• [3] Цит. по: Тютчев Ф. И. Лирика. Т. 1. С. 217.