Последствия кризиса правовой системы

Известно, что современный юрист вынужден действовать в условиях конкуренции нескольких источников норм права. По подсчетам некоторых юристов сегодня насчитывается около семи законодательных источников, причем многие из этих источников норм права не согласованы друг с другом. (И хотя декларируется соподчинение и иерархия этих источников, но, как правило, больше на бумаге, чем в жизни). Обсуждая совсем недавно эту проблему, Е. Трегубова пишет: «По оценке Сергея Филатова, многие уставы и конституции российских регионов противоречат общероссийской Конституции. Он предупредил, что „в будущем при определенных обстоятельствах это может обернуться второй Чечней“ …Одновременно в Кремле отмечают, что „противоречивый характер“ носят не только региональные законы. С 1917 г. в Советском Союзе было выпущено более 1,5 миллиона законодательных актов, многие из которых продолжают действовать и сейчас, несмотря на свое очевидное противоречие новой российской Конституции. Госдума же выпускает законы, противоречащие, по оценке ГПУ, не только Конституции, но и друг другу… По причине „противоречивости“, как отметил Сергей Филатов, „порой приходится отменять“ и нормативные акты, выпущенные всевозможными министерствами и ведомствами…» [67, с. 2]. В этой ситуации, что вполне естественно, юристы опираются на нормы права, принадлежащие разным законодательным источникам (и сознательно, преследуя определенные цели, и бессознательно); в результате мы имеем разное истолкование одних и тех же фактов и событий.

Вторая особенность современной юридической ситуации — кризис традиционной юридической идеологии и связанной с ней юридической реальности (т. е. юридического видения и понимания происходящих событий). Этот кризис вынуждает юриста вырабатывать сегодня самостоятельное понимание права и законов, входя в противоречие с декларируемым их единством на федеральном уровне. «У нас одна страна, одно государство, за которое мы несем ответственность, поэтому и наши законы должны быть унифицированы», — заявил в декабре Сергей Филатов на совещании руководителей юридических служб [67]. Возникает вопрос, на какие ценности и знания может опираться юрист при выработке подобного самостоятельного понимания? Одна из проблем, которая при этом возникает, — как установить баланс интересов права в качестве закона и в качестве справедливости. Анализ прессы показывает, что сегодня политики и под их влиянием юристы все чаще апеллируют к идее права как справедливости, кстати, эта тенденция усилилась с переходом к суду присяжных. Суд с участием присяжных заседателей часто выносит решения, которые, с точки зрения и обычных граждан да и многих юристов, выглядят как несправедливые и недопустимо мягкие. А все дело в том, что судья незаметно, но достаточно определенно заставляет присяжных ориентироваться не на собственное интуитивное чувство и уверенность в том, что обвиняемый совершил преступление (кстати, неотделимые от их понимания справедливости), а на закон, на соблюдение предусмотренной законом процедуры.

В напутственном слове к присяжным (это был один из первых процессов) Н. В. Григорьева говорила: «К сожалению, правосудию не всегда удается с точностью постичь то, что произошло в действительности, но ведь это и не требуется от вас. Ваша служба будет исполнена, если ваш вердикт оценил, доказано или не доказано обвинение… Если вы находите, что обвинение несомненно доказало вину подсудимых в преступлениях, им предъявленных, ваш долг признать их виновными, а если обвинение не смогло с несомненностью доказать виновность, вы обязаны признать их невиновными. Всякое сомнение должно толковаться в пользу подсудимого» [19].

При таком подходе, а также, мягко говоря, несовершенстве нашего следственного звена и недостаточной профессиональной подготовке адвокатов присяжным заседателям приходится, выполняя свой долг, оправдывать людей, с большой долей вероятности являющихся преступниками. Зато торжествует закон, начинает совершенствоваться следственная работа, растет квалификация защиты и в целом, особенно в перспективе, снижается количество судебных ошибок. Тем не менее парадокс остается, его довольно точно сформулировала участница одной из дискуссий И. Б. Михайловская. Она сказала примерно следующее: нам приходится выбирать между стремлением любой ценой раскрыть преступление и осудить за него и стремлением строго соблюдать закон и процедуру; сегодня важнее второе, хотя понятно, что при этом ряд преступников будут гулять на свободе. Второй парадокс, точнее противоречие: с одной стороны, судья заставляет присяжных строго соблюдать законы, а с другой — подчеркивает, что присяжные должны принимать решения, ориентируясь на свое внутреннее убеждение и совесть. Однако дело в том, что часто обе эти установки приходят в противоречие и их не всегда удается преобразить в одно осмысленное целое.

Третья особенность современной юридической ситуации — несовершенство юридической науки. (При этом, говоря о несовершенстве, мы оцениваем состояние юридической науки не относительно старой, традиционной юридической практики, которая, вероятно, достаточно адекватно осознается в юридической науке, а относительно новой формирующейся юридической практики и идеалов современного научного мышления). Как, например, современная юридическая наука понимает природу юридического познания, характерного для современного судопроизводства (а от этого понимания зависит и трактовка юридических фактов и многое другое)? В целом так же, как и три десятка лет тому назад. Цель судопроизводства и правосудия — установление объективной истины с помощью исследования и познания особого рода.

Приведем в связи с этим высказывания признанного классика нашей юридической науки М. С. Строговича. «Судебная деятельность, — пишет он, — это сложный процесс исследования и оценки подчас противоречивых фактов рассматриваемого дела во всем своеобразии его конкретных обстоятельств… проблема установления фактов по уголовным делам, проблема установления их в соответствии с действительностью, т. е. проблема истины… суд стремится к установлению по рассматриваемому им делу объективной истины, и лишь установление такой истины служит законной базой для справедливого приговора советского суда» [68, с. 14, 19, 44].

Здесь, однако, возникает сразу несколько вопросов: как установить соответствие фактов действительности, если последняя как раз и неизвестна, она дана в несовпадающих, часто прямо противоположных, версиях сторон; что такое объективная истина, если тот же автор пишет, что «объективную истину нельзя оторвать от субъективного убеждения судей в том, где истина и где ложь в рассматриваемом деле» [68, с. 107]; можно ли считать юридическое исследование объективным, если оно устанавливается «при помощи юридических средств», причем «судебная деятельность — это практика, это активная борьба с преступлениями, протекающая в сложной обстановке и трудных условиях, а не лабораторное (академическое) исследование» [68, с. 107]. Не оказывают ли «трудные условия» и установка на «активную борьбу с преступлениями» влияние на характер объективной истины, не превращается ли она в связи с этим в истину крайне субъективную?

Точка зрения, высказанная М. Строговичем, как правило, противопоставляется другой, раньше приписываемой буржуазным юристам или юристам дореволюционной эпохи, по которой юридическое познание носит вероятностный характер. Кстати, и в статье 150 проекта общей части УПК Российской Федерации, разработанного в Государственноправовом управлении Президента Российской Федерации, проводится сходная точка зрения: один из стандартов доказанности связывает доказанность «с установленной законом степенью вероятности» [61]. Против этой трактовки юридической истины Строгович выставляет два аргумента: если можно познать в науке, причем познать точно, установив истину, то почему нельзя то же самое сделать в суде; и другой аргумент: если принять идею вероятностной (правдоподобной) истины, то как в этом случае быть с назначением судопроизводства — раскрытия преступления и осуждения преступника?