Особенности понимания реформы в стране

Что сегодня подразумевают, говоря о реформе, не только судебной, но и шире? Или организационные решения или модернизацию. В первом случае эффект социального действия незначителен, поскольку не затрагиваются основные глубинные структуры и процессы системы, на которую оказывается воздействие. Во втором есть надежда на реальный эффект, реальные преобразования.

«По мнению одного из теоретиков модернизации И. Горовица, — пишет И. И. Кравченко, — моделью модернизации служат западные страны и прежде всего те из них, которые выиграли вторую мировую войну. Сложившаяся в них современная демократия со всеми отличительными признаками — экономическим ростом, универсальной системой коммуникаций, классовой, расовой, этнической стратификации, неравенства полов, ориентацией на потребление — служит для развивающихся стран образцом, что означает необходимость для них „догоняющего“ развития… Вывод, на мой взгляд, один: не бояться интернациональных процессов, включаться в них, формировать „модернизационную этику“, равную по значению той реформаторской этике труда, о которой писал М. Вебер и которая привела западный мир к современной цивилизации» [35, с. 107].

Анализ показывает, что концепция судебной реформы полностью лежит в рамках так называемого «догоняющего развития» и соответствующей концепции модернизации. Однако сегодня ряд политологов, философов и социологов подвергли концепцию и практику «догоняющей модернизации» резкой критике. Например, В. Г. Федотова отмечает следующие пять недостатков подобной модернизации: утрату своей традиционной культуры без обретения новой современной, неравенство в развитии городов и регионов, интеллектуальную деградацию общества, увеличение разрыва между догоняющими и развитыми странами, огромные трудности и жертвы, которые приходится приносить на алтарь модернизации [70].

Б. Е. Ерасов подчеркивает, что в нашей стране модернизация, понимаемая как вестернизация, неизбежно вызовет естественную реакцию защиты — отказ от любых демократических преобразований. «Вестерной» модели модернизации он противопоставляет «структурную модернизацию». «Модернизация (структурная), — пишет Б. Ерасов, — предстает как включение незападных обществ в систему глобальных отношений, формируемых при доминирующем влиянии Запада, что приводит к их уподоблению Западу в принципах функционирования хозяйственных структур и адаптации к ним функционально необходимых сфер регуляции при сохранении самобытных социокультурных систем, обеспечивающих воспроизводство населения в составе сложившихся общностей» [26, с. 53].

По сути, и многие другие авторы, анализирующие наши реформы, приходят к выводу, что необходимо учитывать особенности и природу социокультурных процессов в России, ее традиции и своеобразие, неподготовленность к реформам различных слоев населения. Постепенно складывается новое понимание реформ и модернизации, которое юристы, безусловно, должны учитывать. Рассмотрим в связи с этим один пример.

Мы стремимся построить правовое демократическое общество. Но что мы понимаем под правом? Вряд ли я сильно ошибусь, если скажу так: право — это то, что мне может предоставить и гарантировать государство. А вот что пишет о праве Гегель, рефлексируя западное понимание права: «…право и все его определения основываются исключительно на свободной личности, на самоопределении… общество есть то состояние, единственно в котором право только и имеет свою действительность… мое право на известную вещь есть не только владение, но в качестве владения известного лица оно есть собственность, правовое владение… то, что полагается в отношении явления, в отношении к другому лицу, — развивается до обязанности другого уважать мое право» [17, с. 294]. Вдумайтесь, какие понятия использует Гегель, говоря о праве: «свободная личность», «самоопределение» личности, «частная собственность», «гражданское общество», «обязанность другого уважать мое право». И это неспроста: в европейской цивилизации, начиная с античности, складываются и совершенствуются договорные правовые отношения (в средневековой Европе если сюзерен, будь он хоть сам король, нарушал договорные отношения, его вассалы могли с оружием в руках выступить против него), а в Новое время, особенно под влиянием идей Просвещения, формируется свободная, но уважающая права других личность. В России о таких понятиях только иногда слышали и говорили, а жили иначе: даже дворяне были слугами царя (служилыми людьми, холопами), свободная личность воспринималась не иначе как бунтовщик, а гражданское общество толькотолько начало складываться после реформы 60-х годов, да и то было уничтожено в начале нашего века большевиками.

Важно учитывать еще одно обстоятельство. Мы иногда забываем, что помимо реформ экономики и социума, необходимо разрешить чудовищный клубок всяческих проблем, накопившихся почти за целое столетие. Следует помнить и об особых свойствах нашего российского менталитета. Кто только на него не ссылается, пытаясь объяснить наше неблагополучие. Но что это собственно такое? И наши традиции, о чем мы уже говорили, и особенности российской духовности. Один смысл духовности постоянно обсуждает Н. Бердяев (см. [9]). По его мнению, духовность предполагает культ, религиозное отношение, веру в другие реальности, в конечном счете, в Бога, как бы его ни понимать. Отсюда бердяевское учение о «символичности» культуры и бытия человека: культура, пишет он, символична, в ней даны лишь символы, знаки иного духовного мира, но сам этот мир непосредственно реально не достигается.

Второй смысл российской духовности — в ее эзотеричности. Эзотерическое — это не обязательно запредельное, тайное, дело в другом. Эзотерическая личность (а многие русские мыслители были своеобразными эзотериками) больше верит в тот, подлинный мир, чем в этот, обыденный, живет не столько здесь, сколько там. При этом нельзя понимать дело так, что такая личность просто воображает, грезит нечто, пребывает, как говорил Платон, в состоянии творческого безумия. Нет, она полноценно живет в своем творчестве, в размышлении о мире, в стремлении понять насущные проблемы жизни и бытия. Эзотерическая личность каждый раз заново рождается во всем этом и через это. Для русского интеллигента конца XIX — начала XX столетия духовный эзотеризм сделался буквально образом жизни, заслонил собой обыденную жизнь с ее практическими заботами и проблемами. Соединение эзотерического отношения к жизни с неукорененностью или, как сегодня говорят социологи, маргинальностью, пожалуй, еще одна особенность российского менталитета.

В России со второй половины XIX столетия всегда было много неукорененных (оторвавшихся от своего сословия и культурной почвы) людей, но самое грустное, что таковым был и значительный слой образованного общества. Еще Гоголь писал о беспочвенности русского человека, о том, что нигде не видно настоящего гражданина. Декабристы, хотя и выказали образец гражданственности, но не были ни с дворянством и ни с народом; и значительно позже, когда сформировалась, так сказать, чеховская интеллигенция, она также была в значительной мере неукорененным слоем общества. Русский интеллигент предпочитает жить в мире книг, идей, размышлений, духовной работы, где, конечно же, приятнее, чем в серой, а порой и страшной российской действительности. Таким образом, понятие российского менталитета довольно сложное. Однако что из этого следует?