Особенности юридического познания

Представим мысленно типичный случай работы следователя. Если иметь в виду познавательный контекст, то цель следователя можно охарактеризовать так: соблюдая законность и ориентируясь на будущий суд, всесторонне изучить обстоятельства дела. В принципе следователь понимает, что его версия в суде может выступить как одна из возможных и что обвинению, если оно принимает версию следователя, придется отстаивать ее против критики, например, со стороны защиты.

Понимая все это, следователь стремится восстановить картину событий, которую он должен затем предъявить суду. Но что значит восстановить, и о каких событиях идет речь? Имеются в виду события, которые можно квалифицировать как правонарушения, т. е. события, относящиеся к юридической (правовой) реальности. Однако юридическая реальность включает в себя и обычную житейскую логику. Действительно, события, которые анализирует следователь, можно осмыслить с точки зрения законов (подпадают эти события под имеющиеся законы или нет, нарушены законы или нет), но и по своей собственной житейской логике. В юридической реальности, следовательно, пересекаются две логики, ее события двояки: это правонарушения и жизненные перипетии. Например, если речь идет об убийстве, то предполагается убийца и, возможно, свидетели, раз убийство совершено, то, вероятно, были определенные мотивы убийства или особая ситуация (драка, перестрелка и т. д.), убийство могло быть совершено определенным оружием, и не исключено, что его можно разыскать и т. д. и т. п. Все события здесь могут быть интерпретированы и как правонарушение и как обычная житейская драма.

Нетрудно заметить, что мысль следователя разворачивается в условном плане: если было убийство, то тогда, вероятно, далее могло быть то-то, но, если естественная смерть, то — другое. Знать определенно, какие были события на самом деле, следователь не может; ведь мертвое тело — это еще не событие. Человек мог умереть естественной смертью, его могли убить, его естественную смерть могли имитировать уже задним числом, он мог умереть после побоев и т. д. Какое из этих событий было на самом деле, знает один Бог (кстати, божественное присутствие и есть единственный критерий того, что мы называем — «на самом деле»), следователь может лишь предположить определенное событие, исследовав далее, что из этого следует.

Какой же объект изучает следователь? Весьма отличающийся от объектов естественной науки. Например, физик, исследуя некоторое явление, имеет его перед собой или непосредственно (газ, движение тела), или оно дано ему в наблюдении (как, например, движение планет). И хотя в теории описываются не эти реальные объекты, а идеализированные случаи (идеальный газ, жидкости, движение), но такие идеализации в эксперименте можно всегда соотнести с реальными явлениями (например, если законы Кеплера и Ньютона верны, то можно рассчитать траекторию полета ракеты на Луну и проверить это практически). Однако в работе следователя предполагаемое им событие может и не быть тем, которое было на самом деле, к тому же, оно было в прошлом, уже прошло, на момент работы следователя его уже нет. Правда, могли остаться следы этого события (так называемые юридические факты), например, если совершено убийство, то налицо — мертвое тело, следы борьбы, кто-то что-то мог видеть и т. д. Но опять же легко заметить: являются ли какие-то обстоятельства следами (фактами) или нет, определяется не ими самими, а теми событиями (реальностью), которые следователь предполагает. Порванный воротник в одинаковой мере может свидетельствовать о борьбе или же об удушье, сердечном припадке.

Итак, достаточно очевидно, что следователь создает определенные интерпретации (версии) событий. Поскольку в юридическом мышлении возникают различные версии, имеет смысл сказать два слова об интерпретациях. В отличие от теории, знания или модели, предполагающих существование объекта, который представляется в этих семиотических конструкциях, интерпретация не предполагает наличие предварительно выделенного объекта. Напротив, через интерпретацию он впервые создается, выделяется. Если контекстом для теории (знания, модели) является познание, в рамках которого исследователь стремится к однозначности и объективности, то контекст интерпретации — коммуникация, где одним интерпретациям, как правило, противостоят другие. Нередко интерпретации смешиваются с моделями, схемами, языком описания некоторых явлений. Однако все эти семиотические конструкции полезно различать.

В понятии языка описания акцентируется момент использования определенных семиотических средств при создании интерпретации, модели или схемы. Модель обладает той особенностью, что ее в определенной области свойств можно использовать вместо объекта, который этой моделью замещается. Схема же не претендует на модельность, с ее помощью исследователь или практик организует собственные действия или поведение. Рассмотрим один пример. Поведение человека в метро мы можем интерпретировать с помощью «схемы метро». Если мы эту интерпретацию используем, например, для того, чтобы узнать, как быстрее и короче добраться до определенной станции, то данная интерпретация выступает как модель. Если же ту же интерпретацию человек использует, для того чтобы понять, где ему необходимо делать пересадку или какие действия вообще он может осуществлять в метро (пересаживаться со станции на станцию, с линии на линию, перемещаться от одной станции к другой, находиться на станции и т. д.), то перед нами схема. Сам же схематизм (т. е. изображение станций метро в виде кружочков, проезд от одной станции к другой с помощью линий, пересадок как совмещения кружочков или с помощью круглых скобок) выступает в данном случае как язык описания.

Языком описания для следователя выступают как юридические представления (законы, прецеденты правонарушений, толкование разных случаев в юридической науке и литературе), так и житейские представления, а также случаи, представленные в литературе, кино, телевидении, театре. Но интерпретация в данном случае только средство, целью же является получение знания, которое к тому же должно быть обоснованным в двояком отношении: юридическом и гносеологическом. Как же интерпретация (версия) превращается в знание?

Основной прием здесь следующий. Следователь рассуждает так: если существует предполагаемое версией исходное явление X, то по логике вещей оно могло вызвать вторичные явления Y, Z и т. д. или оно связано с явлениями А, В, С, а обе группы вторичных явлений (Y, Z…, А, В, С…) могли оставить следы a, b, с, d… Тогда возникает следующая задача: а нельзя ли обнаружить какие-то из вторичных явлений — Y, Z…, А, В, С…, а также их следы — a, b, с, d. Например, если некто украл, то он мог украденное передать своему сообщнику, а следовательно, можно поискать сообщника и спрятанный у него товар. Однако означает ли обнаружение таких вторичных событий и следов, что версия следователя верна и является знанием? Вовсе нет, вторичные события и следы могли быть вызваны какими-то другими исходными событиями X.

Другими словами, обнаружение вторичных событий и следов — еще не доказательство. Доказательство и укрепление уверенности в принятой версии предполагает еще две процедуры: интерпретацию в языке версии всех обстоятельств дела (при этом именно интерпретация впервые вскрывает многие из них), а также критику собственной версии. Первая процедура подчиняется критериям «искусства интерпретации»: т. е. все наблюдаемые следователем факты и обстоятельства должны получить истолкование в языке данной версии, а сама версия в результате начинает выглядеть логичной и весьма правдоподобной; другие версии тех же самых событий и обстоятельств представляются более слабыми. Именно в этом последнем пункте следователь должен осуществлять критику собственной версии: он ее просматривает на предмет логичности, правдоподобности, соотносит с имеющимися фактами, выявляет в ней слабые места, одновременно мысленно имитирует возможную критику данной версии в суде. В результате ему удается или укрепить свою версию, или уточнить ее, видоизменив, или следователь вынужден будет отказаться от исходной версии и начать все сначала. На самом деле ситуация еще сложнее. Следователь часто строит два уровня критики: своей собственной версии и версий, опровергающих исходную версию (ведь защита или судья сами могут ошибаться). Наконец, следователь осуществляет еще одну процедуру: анализирует законность всех следственных действий, включая свои собственные.

Учтем теперь то обстоятельство, что объектом деятельности следователя являются не только полагаемые им в интерпретации события, но и люди (обвиняемые, свидетели, пострадавший). Заметим, все эти «персонажи» — всего лишь определенные роли-события; при смене интерпретации обвиняемый, к примеру, может поменяться местом со свидетелями, а пострадавший — с обвиняемым. Однако человек в правовом процессе может кардинально изменить всю познавательную ситуацию: дать какие-то важные показания, признаться в содеянном преступлении, направить следствие по ложному пути. Этот момент крайне важен и специфичен именно для юридического познания. Здесь существует возможность, искусно повлияв на участников процесса, сразу же выйти в новую познавательную ситуацию, в которой следователь или получает мощное подтверждение своей версии или же может выйти на более правильную и обоснованную версию. Этот ход столь соблазнителен, что нередко, как известно, ведет к нарушению закона: следователь угрозами и давлением заставляет невинного человека признаться в преступлении, которого тот не совершал, или же взять на себя чужое правонарушение. Кроме того, возможен сговор лиц, подозреваемых в преступлении, и самооговор, например, когда второстепенный участник преступления принимает на себя всю вину других, поскольку ему обещали, например, быстро вытащить из тюрьмы и отблагодарить.

Иначе говоря, хотя соблазнительно считать, что обвиняемый сразу вывел следствие на правильный путь, на самом деле его показания опять же — всего лишь вторичные события или следы, которые в свою очередь нуждаются в интерпретации, объяснении и проверке на критику. Например, может ли обвиняемый подтвердить свое признание, правдоподобно ли оно, не противоречит ли другим известным обстоятельствам.

Чтобы лучше понять роль в юридическом познании работы с подозреваемым (обвиняемым), рассмотрим одно психологическое исследование работы следователя и три типичные тактики, обычно применяемые в расследовании правонарушений.