Германско-римские государства. 
История германии с конца средних веков

Задача, которая выдвинулась перед германскими племенами при их вторжении в Римскую империю: перед ост-готами в Италии, вестготами в Испании, бургундами, впоследствии франками, в Галлии, перед вандалами в Африке, заключалась в том, чтобы, пользуясь скромными средствами, которые давал им их родовой строй, подчинить себе общество, стоявшее на несравненно более высокой ступени развития производства, хотя последнее и находилось в упадке. Эта задача оказалась неразрешимой, потому что древне-германскому строю были чужды какие бы то ни было органы господства.

Германские племена из состояния сплошной общей свободы с зачаточным дворянством разом попали в бездну старинного общественного расчленения. Эта пучина поглотила класс рядовых свободных в том виде, как он существовал на коммунистической основе родового строя. Германцы-завоеватели потребовали в Италии одну треть, в Галлии и Испании две трети всей земли, и всю ее первоначально поделили в полном согласии с строем, существовавшим у них до того времени.

Они до такой степени привыкли к коммунистическому хозяйству, что даже в испанском царстве вест-готов, где своеобразие германцев утратилось с наибольшею быстротой, германские завоеватели только в полях отделили свои две трети от предоставленной оставшимся римским собственникам остальной трети и, напротив, сохранили в общинной с ними собственности леса, воды и выгоны. Однако при сравнительной малочисленности завоевателей они должны были пространственно рассеяться по целым провинциям, и все же очень большие области остались незаселенными. Благодаря этому характер рода, определяемый родством его членов, все более расшатывался, и начался даже упадок собрания свободных, как решающего учреждения во всех делах общего свойства.

Эго обстоятельство имело тем более роковое значение, что в то же время потребности обороны новых государств от внешних врагов приводили к быстрому превращению военного предводителя, избираемого народным собранием, в короля с широкими полномочиями. Новая королевская власть нашла органы для себя в своей военной дружине, в аристократических элементах завоеванного населения, собственность и знания которых были необходимы для нее, в рабах и вольноотпущенниках своего придворного штата. Она наделила их большими участками земли, оставшейся при разделе незаселенной. Так возникло новое, чуждое народу дворянство, которое было построено на крупном землевладении и, благодаря своей экономической силе, очень быстро из слуги короля превратилось в его господина. Чем выше поднималось это дворянство, тем ниже падала крестьянская масса. Представляя ядро войска, крестьяне были разорены вечными гражданскими и завоевательными войнами, — совершенно так же, как в свое время был разорен римский крестьянский класс; защиты, которой они не находили у короля, им скоро пришлось искать у крупных сеньоров. Они передавали последним свою собственность и получали ее обратно уже как зависимое владение, при чем формы последнего были различны и изменчивы, но постоянным условием оставалось отбывание известны служб. Эта зависимость мало-по-малу очень быстро, приводила к утрате и личной свободы.

Таким образом шло развитие с пятого до девятого века, и, может казаться, как будто эти четыре столетия, при всех кровопролитиях и пожарах, при всех колоссальных разрушениях, характерных для них, прошли совершенно бесследно: как будто в девятом веке существовало почти точно такое же общество, как и в пятом столетии, — общество с главными классами крупных землевладельцев и зависимых мелких крестьян. Однако, хотя по внешности эти классы представлялись приблизительно такими же, как были раньше, но люди, составлявшие их, сделались совершенно другими. Исчезло античное рабство, исчез пролетариат свободных босяков, с таким рабским презрением относившийся к труду. Общественные классы девятого века сложились не в том болоте, в которое затягивалась падающая цивилизация, а в муках родов новой культуры. Новое общество, — слуги, как и господа, — это было, по сравнению с их римскими предшественниками, крепкое поколение. Отношения сильного сеньора и зависимого крестьянина, представлявшие для античного мира последнюю ступень упадка, сделались теперь первой ступенью нового развития. Какими бы бесплодными ни представлялись эти четыре столетия, они оставили один великий продукт: современные национальности, это новое расчленение, с которым человечество вступило в дальнейший период его истории.

Далее, германцы обновили безнадежно умиравшую цивилизацию своим индивидуальным мужеством и достоинствами, своей привязанностью к свободе, своим демократическим, инстинктом, который во всех общественных делах видел только свои собственные дела, — коротко говоря, всеми свойствами, которые были утрачены римлянами, но которые только и дали возможность из слизи римского мира создать новые государства и новые национальности. Они преобразовали античную форму брака, смягчили, господство мужчины в семье, предоставили женщине более высокое положение, чем она занимала у греков и римлян. Они, — по крайней мере в важнейших странах, в Германии, Северной Франции и Англии, — внесли в феодальное государство часть своего старого строя в виде общины марки и таким образом дали угнетенному классу, крестьянам, местную спайку и средства сопротивления, которые были сохранены крестьянами даже при самых суровых средневековых крепостных отношениях и которых не знали античные рабы.

Наконец, средневековые вассальные и даже крепостные отношения не только представляли более мягкую, форму зависимости, чем античное рабство, но и превосходили последнее в том смысле, что вассалы и крепостные составляли один класс, благодаря чему они были способны развернуть успешную борьбу за свое освобождение. Напротив, все восстания древних рабов с самого начала были обречены на неудачу.

Главным рычагом в этом превращении Римского мирового государства в ряд германо-романских государств была христианская церковь. Она учила германцев, она руководила ими при усвоении римского способа производства, — только христианская церковь и обладала необходимыми для того способностями.

При своем возникновении христианская религия не была ни сверхъестественным откровением, как говорят верующие христиане, ни махинацией обманщиков, как довольно часто утверждают буржуазные просветители. Как мировая религия, она была скорее продуктом греко-римского мира. Почти все ее вероучения имеются у иудейского писателя Филона, который в своих многочисленных сочинениях слил религиозные предания с греческой философией, и почти все ее нравственные учения находятся у римского философа Сенеки, который проповедывал бедность, воздержание и добродетель, что не мешало ему быть правой рукой пресловутого императора Нерона и оставить неправдами приобретенное состояние в 30 миллионов рублей. Первообразом христианской религии можно признать откровение Иоанна («Апокалипсис»), самое старое из сочинений Нового завета, с его хаотическим фанатизмом, с его моралью умерщвления плоти, с его пророчествами и видениями.

Подобно тому, как эти духовные течения возникли из всеобщей расслабленности и отчаяния, овладевших умами среди страшного падения Римской империи, так воздействовали они и впоследствии, в особенности на тех, кто не мог или не хотел искать убежища среди самых пошлых чувственных наслаждений и кто, отчаявшись в материальном спасении, жаждал взамен того духовного избавления: утешения в помыслах, которое спасло бы от окончательной гибели. Как само собой понятно, сильнее всего была эта жажда в тех слоях общества, которые глубже всего затягивались пучиной нищеты, следовательно, наиболее живучей была она среди рабов. Христианство отказалось от всяких обрядностей; широко распространенное чувство, что сами люди несут вину за всеобщий упадок, оно превращало в отчетливое покаянное сознание каждого человека; в то же время жертвенной смертью своего основателя оно давало общепонятную форму чаемого всеми внутреннего избавления от порочного мира. Всем этим обусловливалась его способность превратиться в мировую религию.

От скорбей настоящего первые христиане искали прибежища в надеждах на будущее, в ожиданиях тысячелетнего царства, которое Христос создаст на земле. Они представляли это тысячелетнее царство в очень земном и очень чувственном виде; отцы церкви в первые века не гнушались описывать радости людей и выпивки, господствующие в этом царстве. Только с того времени, когда христианская религия перестала быть верой несчастных и угнетенных, когда она сделалась верой сильных и богатых, официальная церковь стала недоверчиво относиться к хилиазму, т. е. к ожиданиям тысячелетнего блаженного царства на земле. Она почувствовала в них революционный привкус и, чтобы дело было надежнее, перенесла царство праведных на облака.

Однако, как бы надежды на тысячелетнее царство ни господствовали в первые века христианства, тем не менее не они привели христианство к победе, а в несравненно большей мере его деятельные старания оказать помощь в величайшем социальном зле падающей империи — гнете массовой бедности. Христианские общины сначала сделали попытку организации на коммунистических началах; но эти опыты должны были потерпеть крушение уже по той причине, что до-христианский коммунизм распространялся только на потребление, но не распространялся на производство; презрение к производительному труду, порожденное рабовладельческим хозяйством, продолжало оказывать свое действие: первые общины христиан нисколько не помышляли о производстве. Если же они обращались к производству, то частная собственность на средства производства, представлявшая абсолютную необходимость для того времени, быстро полагала конец первоначальному христианскому коммунизму, хотя старейшие отцы церкви еще очень часто и очень сурово выступали в своих проповедях против богатства и имущественного неравенства. Во всяком случае, хотя христианство не могло решить проблем массовой бедности и уничтожить имущественное неравенство, оно в своей начальной стадии много делало в области практической борьбы с массовой бедностью, чем не в малой мере был обеспечен его всемирно-исторический успех.

Но раз новая религия вследствие крушения первоначального христианского коммунизма оказалась неспособной преодолеть классовые противоположности своего времени, то она в свою очередь вела к развитию новой противоположности классов. Благодаря тому, что сила и братство первых христианских общин все увеличивались, из их неограниченного самоуправления вырос господствующий класс — духовенство, по отношению к которому класс рядовых членов мало-помалу попадал в подчиненное положение. У тех несчастных и бедняков, из которых рекрутировались первые общины, не было достаточной дальновидности и силы для того, чтобы сохранить демократический строй общин. Епископы приобретали все большую независимость от своих избирателей, и уже в третьем веке почти повсюду общины сохранили только одно право: утверждать чиновников церкви.

Духовенство организовалось в замкнутую корпорацию, которая была самопополняющейся корпорацией и по своему усмотрению располагала церковным имуществом.

Рука об руку с этим шло сплочение первоначально совершенно самостоятельных отдельных общин в один большой союз, в общую церковь. Одинаковые воззрения, одинаковые цели, одни и те же гонения уже давно приводили отдельные общины к сношениям друг с другом при помощи делегатов и посланий; к концу второго столетия церкви отдельных провинций уже образовали более или менее устойчивые союзы, в которых верховными учреждениями были съезды (соборы) их уполномоченных, синоды епископов, и уже в 325 году в Никее состоялся первый имперский съезд. Господствующее положение на соборах занимали епископы, являвшиеся представителями наиболее сильных и богатых общин, и таким образом епископ Рима оказался в конце-концов во главе христианского мира.

Все это развитие сопровождалось великой борьбой против государственной власти, которая не хотела допустить нового государства в государстве, борьбой между отдельными организациями и внутри организаций, борьбой между духовенством и народом, при чем победа обыкновенно оставалась на стороне духовенства. Но среди этой борьбы христианская церковь превратилась в организацию, которая сосредоточивала в себе все, что еще оставалось в античном мире интеллигентного и активного, и после того, как в борьбе с государственной властью она оказалась непобедимой, она сама начала подчинять себе государственную власть. В начале четвертого века один ловкий претендент на корону уже сообразил, что победа достанется тому, кто сумеет расположить к себе христианского бога, другими словами, кто вступит в союз с христианским духовенством, и благодаря императору Константину христианство сделалось господствующей религией в Римской империи.

С этого времени начался в особенности быстрый рост церковных имуществ; церковь сделалась колоссально богатой, а духовенство — совершенно независимым от массы верующих. По вместе с тем духовенство стало управлять церковным имуществом уже не в интересах бедных, а в своих собственных интересах и расточало их на свою приятную жизнь. Чтобы эти пастыри душ не расточили всего церковного достояния, в пятом веке было установлено, что не менее одной четверти церковных доходов должно оставаться для бедных, а из остальных трех четвертей одна должна итти епископу, одна его духовенству и одна на потребности культа.

Тем не менее в принципе и в теории церковные имущества считались собственностью бедных, patrimonium pauperum; неззя было в конец задушить коммунистические идеи христианства, пока сохранялись социальные условия, породившие эти идеи.