Утопия и «антиутопия» как модели «потребного» и «непотребного» социального будущего

В этой связи может быть осмыслена закономерность появления в истории политической культуры произведений, получивших имя утопий, и исторической пульсации этого жанра, вплоть до ставшей, столь популярной в XX в. его «превращенной формы» — антиутопии. В предыдущей главе данная проблема рассматривалась с гносеологической точки зрения, сейчас она должна быть осмыслена в контексте отношений бытия и небытия человеческого общества, поскольку именно оно является главным предметом описания в утопиях.

В самом греческом слове «у-топия», т. е. «не имеющее места», откровенно обозначено небытие описанного здесь общества. Совершенно очевидно, что подобные «модели потребного будущего», в точном смысле этого современного понятия, интересны не столько как проекты социального устройства, сколько как плоды социально ориентированной фантазии, призванные заменить терявшие авторитет творения религиозной мифологии — Страшный суд, небесный рай и подземный ад — устраиваемыми самими людьми «раем» или «адом» земным, в XX в. это технократическое будущее, в котором человек превратится в так называемого «киборга» или просто будет порабощен его собственными творениями — роботами. Утопия потому и была необходима человечеству, начиная с античной древности и фольклора [50], что она отвечает потребности осмыслить альтернативы существующего социального устройства, т. е. формы его небытия, представляемого как якобы существующее, или возможное, бытие (чем этот жанр и отличается от «чисто» художественных жанров, нередко даже имитируя документальный характер описания). Поэтому наиболее значительные произведения данного жанра, начиная с классических повествований Т. Мора, Т. Кампанеллы, Ф. Бэкона, Дж. Свифта, Н. Г. Чернышевского и вплоть до созданных в XX в. романов А. Богданова, Г. Уэллса, Е. Замятина, А. Платонова, О. Хаксли, Дж. Оруэлла, Р. Хайнлайна, Р. Бредбери, С. Лема, братьев Стругацких, приобретают философский масштаб в осмыслении судеб человечества [51].

Хотя основоположники марксизма резко критиковали теории «утопического социализма», считая свою концепцию «научной», трагически-неудачный опыт ее реализации в России и в других странах на нашей планете показал, что и она была утопичной — пролетарская революция и диктатура пролетариата в такой же мере неспособны привести к истинно социалистическому обществу, как трудовые коммуны, ремесленные мастерские, религиозное или эстетическое воспитание… Не подлежит сомнению, что переход современного общества от капитализма к более совершенному общественному устройству исторически необходим, как бы ни пытались апологеты капитализма, типа Ф. Фукуямы или А. Рэнд, доказать, что последний является вершиной исторического прогресса. Более того, переход этот уже начался в ряде стран, что привело западную социологию к обозначению происходящего такими понятиями, как «посткапитализм», «постиндустриальное общество» и другими вариантами названия нарождающейся новой социокультурной системы. Наиболее проницательные социологи, исходившие из социально-философского учения Маркса, уже в начале XX в. понимали: либо его вывод о «пролетарской революции» как способе перехода от капитализма к социализму неоснователен, либо подобная акция преждевременна на том уровне развития производительных сил, на котором находилась в это время Европа, не говоря уже о полуфеодальной России. Ленин, обзывавший их «ревизионистами», и его единомышленники, воспринимавшие марксизм сквозь призму русского народничества, разошлись с Г. В. Плехановым и с лидерами II Интернационала, поскольку те называли «авантюристической» политическую практику большевиков: «Некоторые марксисты, — иронизировал Плеханов, — считали возможной в России социалистическую революцию, как будто производительные силы этой страны были уже достаточно развиты для такой революции» [52]. Действительно, из спектра возможных траекторий развития страны большевики избрали принципиально нереализуемую, не имевшую за собой силы притяжения аттрактора, т. е. такой формы небытия, которая могла бы сбыться (стать бытием) без чудовищного насилия над народом, поскольку насилием невозможно компенсировать отсутствие материальных условий и, тем более, на его основе создать свободное общество. Исповедовавшийся Лениным иезуитский принцип «цель оправдывает средства» оказался неэффективным не потому, что средства эти были сами по себе плохи, безнравственны, а потому, что они противоречили данной цели, неизбежно приводя — в СССР, как и во всех других странах мира, пошедших по этому пути — к возрождению имперски-тоталитаристской социальной системы феодально-рабовладельческого типа. Естественно, что мировое коммунистическое движение оказалось в 50—80-е годы в глубоком и непреодолимом кризисе из-за необходимости доказывать преимущества советского «истинного социализма» перед капитализмом при явной дискредитации социалистического идеала его архаическими и террористическими воплощениями.

Проблема, стоящая сегодня не только перед Россией, но и перед всем цивилизованным миром, заключается в том, чтобы противопоставить и революционному пути в посткапиталистическое общество, и стихийному движению современной цивилизации к экологической катастрофе стратегию развития, способную преодолеть утопизм былых представлений, равно как и пассивность людей, разуверившихся в социальной полезности какой-либо формы практической деятельности; но для этого нужно теоретически обоснованно определить направляющий данный объективный исторический процесс аттрактор — то социальное устройство, которое должно будет, во имя спасения человечества от гибели, найти диалектическое разрешение противоречия между свободой личности, имеющей неограниченные возможности реализовывать и развивать свой творческий потенциал, и интересами общества как социального целого, причем целого не в масштабах одной страны или одного региона, а в общечеловеческом, космополитическом, глобалистском масштабе. Речь идет о таком «обществе землян», в котором, как однажды прекрасно сформулировал Маркс, хотя сам и не нашел истинного пути достижения этой цели, «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех» [53]. Определить оптимальные движения в данном направлении может в наше время научное мышление, опирающееся на знание общих закономерностей процессов самоорганизации систем самых сложных типов, следовательно, предоставляющие возможность объективного прогнозирования будущего и ориентирования современной социальной практики [54].