Гласность в досудебном производстве в 1922—1957 годах

Гласность (в обоих значениях, как перед обществом, так и перед сторонами) по общему правилу не была характерна для предварительного расследования. Напротив, ст. 118 УПК 1922 года прямо предусматривала, что данные, добытые предварительным следствием, могли подлежать публичному оглашению лишь в том объеме, в каком следователь признавал это возможным; опубликование данных предварительного следствия без разрешения следователя преследовалось по закону.

Этот запрет распространялся и на органы дознания, которым также запрещалось передавать для опубликования в печати какие бы то ни было сведения о фактах и событиях по делам, находившимся у них в производстве, и в особенности оглашать сведения о привлеченных к дознанию обвиняемых или о лицах, против которых возбуждается преследование. Передача таких сведений органами дознания допускалась только с разрешения наблюдающих за органами дознания лиц прокурорского надзора, в отношении органов РКП — только с разрешения: на местах — заведующих губотделами РКП или их заместителей, а в центре — с разрешения Наркома, его заместителя или членов коллегии РКИ, ведающих отдельными инспекциями²⁹⁷. Виновные в нарушении данного запрета подлежали привлечению к ответственности по ст. 117 УК. Указанное правило было воспринято и УПК 1923 года (ст. 115).

Еще в меньшей степени гласность действовала на предварительном расследовании во втором значении, «перед сторонами». Все процессуальные действия совершались уполномоченными должностными лицами. Присутствие и (или) участие обвиняемого и других участников при производстве следственных действий и (или) ознакомление с материалами дела до окончания предварительного расследования не предполагалось.

Очевидное исключение составляли те действия, которые проводились в отношении самих этих лиц, — допрос, очная ставка и др. Обыски и выемки осуществлялись в присутствии лица, занимавшего данное помещение, или его домашних, или соседей, обыски и выемки в помещениях, занимаемых учреждениями, — в присутствии представителей этого учреждения; обыскиваемому лицу или его домашним выдавалась копия протокола и описи (ст. 177, 185 УПК 1923 года).

Защитник на стадии предварительного расследования в период действия УПК РСФСР 1923 года не участвовал²⁹⁸, а предложение о допуске защитника по окончании предварительного расследования для ознакомления с делом, представления новых доказательств, заявления ходатайств об истребовании доказательств и представления замечаний по поводу полноты и направления произведенного расследования (п. 3 ст. 32 проекта УПК 1927 года²⁹⁹) вызвали резкие возражения: «Такое положение, — писал Шмидт, — приведет ни больше ни меньше как к бесконечному удлинению следствия, и о соблюдении каких-либо сроков вряд ли можно будет говорить. Ведь по каждому делу посыплется со стороны защиты масса хитроумных ходатайств, на которые следователь будет обязан давать тот или другой ответ. Нужно ставить вопрос, допустима ли защита во время производства следствия или даже в момент ее окончания, но до момента решения об окончательном направлении дела? Мне кажется, что не допустима. Допуская защиту в этот момент процесса, мы apriori допускаем, что, несмотря на наблюдение прокурора за следствием, оно может быть недостаточно полно произведено или же, что следствие может вестись односторонне, и поэтому нужно еще какое-то лицо, представляющее доказательства и высказывающее свои соображения. Мне кажется, что если может идти вообще речь о допущении защиты, то только после утверждения судом обвинительного заключения и предания суду, но не больше»³⁰⁰. На «абсолютную неприемлемость» данного предложения указывал и Г. М. Сегал: «Это будет такое „упрощение“, при котором, по правильному замечанию следователей на совещании в московской прокуратуре, они ни одного сколько-нибудь сложного дела никогда не кончат»³⁰¹.

Как известно, допущение защитника для участия на стадии предварительного расследования стало возможным лишь с 1990 года.

Заметим, что отечественное законодательство в этом вопросе вполне соответствовало европейскому. Так, согласно § 190 Устава уголовного судопроизводства Германии (с учетом изменений, внесенных законом от 4 января 1924 года) председатель суда прежде, чем направить дело в слушанию, сообщал обвиняемому обвинительный акт или постановление о предании суду, если составление обвинительного акта по данному делу не требовалось, по ознакомлении с которыми обвиняемый в трехдневный срок и мог потребовать себе назначения защитника. В тот же момент защитник назначался судом, если его назначение не ставилось в зависимость от требования самого обвиняемого. Между моментом ознакомления обвиняемого с обвинительным актом и началом слушания дела должно было пройти не менее одной недели³⁰².

По общему правилу обвиняемый знакомился с материалами уголовного дела лишь после утверждения обвинительного заключения судом (ст. 246 УПК 1923 года), а с 1929 года — с момента, когда следователь признавал предварительное расследование законченным, а добытые данные — достаточными для предания суду (ст. 206 УПК 1923 года³⁰³).

Следует отметить, что правилу об ознакомлении обвиняемого с материалами дела в указанный момент придавалось большое значение на практике. Об этом можно судить по циркуляру Северодвинского губсуда от 16 ноября 1926 года, в соответствии с которым если место пребывания обвиняемого не совпадало с местом пребывания следователя, последнему при окончании предварительного следствия по делу, то следовало посылать обвиняемому производство по делу. Этот циркуляр впоследствии был отменен как противоречивший п. 4 циркуляра НКЮ от 30 апреля 1925 года № 86 о том, что в указанных случаях следователю достаточно известить обвиняемого об окончании предварительного следствия и назначить определенный срок, в течение которого обвиняемый мог при желании явиться в камеру следователя для ознакомления с материалами предварительного следствия³⁰⁴. Однако сам факт вынесения подобных указаний говорит о стремлении обеспечить соблюдение правила, предусмотренного ст. 246, а впоследствии — ст. 206 УПК 1923 года.

Как уже отмечалось, ознакомление обвиняемого с материалами уголовного дела в процессе предварительного расследования по общему правилу не допускалось. Исключение составляли положения ст. 169, 171 и 174 УПК 1923 года, которые предоставляли обвиняемому право ходатайствовать о вызове для производства экспертизы указанного им эксперта, а также о производстве новой экспертизы, что невозможно без ознакомления обвиняемого с некоторыми данными предварительного расследования еще до его окончания.

В законе отсутствовало требование об ознакомлении обвиняемого с постановлением о привлечении лица в качестве обвиняемого, однако на практике сложилось обыкновение, что это постановление прочитывалось обвиняемому, он расписывался на нем о прочтении, и это означало, что обвинение предъявлено³⁰⁵. В этой связи важное значение приобрел вопрос о содержании постановления о привлечении лица в качестве обвиняемого: уже в 1920;е годы велась дискуссия о том, должны ли в этом постановлении указываться доказательства, собранные следователем, и допустимо ли знакомить обвиняемого с таким постановлением, не приведет ли это к воспрепятствованию расследованию со стороны обвиняемого.

В соответствии со ст. 129 УПК 1923 года в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого должно было указываться, кем составлено постановление, время и место его составления, имя, отчество, фамилия обвиняемого, время, место и другие обстоятельства совершения преступления, поскольку они известны следователю, а также основания привлечения.

На практике, как правило, следователи ограничивались указанием в постановлениях на то, что такой-то гражданин достаточно изобличается в приписываемом ему преступлении, которое предусматривается соответствующей статьей УК.

К. П., автор статьи «Привлечение в качестве обвиняемого на предварительном следствии», критиковал сложившуюся практику, указывал, что такого рода постановление не дает возможности проверить правильность поведения следователя и не является гарантией для обвиняемого, и обосновывал точку зрения, согласно которой постановление о привлечении лица в качестве обвиняемого должно быть мотивированным, составляться после тщательного анализа следователем имеющегося в его распоряжении материала и содержать все известные следователю обстоятельства дела, говорящие об участии привлекаемого лица в том или ином преступлении, оценку этих обстоятельств, вывод о наличии в действиях привлекаемого элементов определенного преступного деяния с указанием статьи УК, предусматривающей его наказуемость, знакомить с обстановкой преступления, наконец, указывать на имеющиеся в распоряжении следователя доказательства виновности привлекаемого³⁰⁶. Далее автор делал вывод о том, что такое подробное с указанием на собранные доказательства постановление, во избежание использования обвиняемым полученной информации для воспрепятствования производству предварительного расследования, должно предоставляться ему для ознакомления лишь после окончания расследования, вместе со всеми другими материалами дела. И лишь если постановление не содержит указания на доказательства, оно может представляться обвиняемому для ознакомления при предъявлении обвинения³⁰⁷.

Л. Венгеров, напротив, считал, что следует пойти дальше и не только приводить в постановлении собранные доказательства, но и знакомить с этим постановлением обвиняемого, не опасаясь негативных последствий: «Надо думать, что это опасение лишено основания ввиду того, что при законности акта привлечения обвиняемого все улики уже бывают и во всяком случае уже должны быть не только собраны, но и с необходимой прочностью обеспечены следователем ранее привлечения обвиняемого. Напротив, в том случае, если карты обвинения будут оставаться закрытыми для обвиняемого до самого конца следствия, то его права, означенные в ст. 207 УПК и ограждаемые ст. 208, заключающиеся в праве его по окончании следствия и после ознакомления с делом требовать дополнения следствия, превратились бы в фикцию. Ко времени следственного действия, предписываемого ст. 207 УПК, обычно уже „все сроки истекают“, и едва ли следователь станет ходатайствовать о продлении их для выполнения действий, о коих ходатайствует обвиняемый, лишь к этому моменту познакомившийся со всеми материалами дела»³⁰⁸. «Более того, — указывал Л. Венгеров, — за отсутствием прямого запрещения в УПК, следователь вправе и может без ущерба для дела знакомить обвиняемого со всеми наличными против него уликами в течение всего движения следствия, путем ли допроса в его присутствии свидетелей и экспертов или же посредством периодического предъявления ему протоколов с отметкой на них об этом. Только таким образом права обвиняемого на самозащиту в стадии предварительного следствия были бы реально обеспечены»³⁰⁹.

Таким образом, вопрос о пределах тайны следствия хотя и не был решен законодательно, но был поставлен в научных исследованиях уже в первые годы советской власти.

Отсутствовала норма и о разъяснении обвиняемому существа обвинения. В процессуальной литературе этот вопрос носил дискуссионный характер: были как сторонники необходимости такого разъяснения³¹⁰, так и противники³¹¹. Обвиняемый знакомился с материалами уголовного дела лишь по окончании расследования, причем соответствующая норма была включена в УПК 1923 года только в 1929 году³¹². Невыполнение этого требования (как полностью³¹³, так и в части — например, предъявление материалов следствия на 419 листах 39 обвиняемым в один день³¹⁴, собирание доказательств после вынесения постановления об окончании следствия (допросы свидетелей, получение характеристики сельского совета) и неознакомление обвиняемого с полученными данными³¹⁵) влекло отмену приговора.

Однако в советской процессуальной литературе гласность относили не к общим условиям судебного разбирательства, а к принципам уголовного процесса. Основанием для этого являлось не только его значение и закрепление статей о гласности в УПК 1923 года среди основных положений, но и наличие элементов гласности на стадии предварительного расследования.

Элементы гласности в досудебном производстве ярко проявлялись в первые годы советской власти в виде осуществления расследования до 1920 года следственными комиссиями и гласности следственного производства, во всяком случае гласности деятельности камер предания суда, а также допущение защиты в стадии предварительного расследования.

Н. В. Крыленко вспоминал: «В этом отношении чрезвычайно поучительной и показательной является инструкция о следственных комиссиях, действовавшая в Москве в период 1918 года, которую нам, к сожалению, не удалось отыскать в наших архивах; по ней следственные комиссии при трибуналах (!) были построены на началах некоего коллектива от трех до шести человек, разрешавшего вопросы следствия, в том числе и вопрос о заключении под стражу и, уж конечно, вопрос о предании суду; эти вопросы разрешались с вызовом обвиняемого и допущением сторон, с прениями последних, а иногда и с вызовом свидетелей. В этих камерах гласно и публично разрешался вопрос, в достаточной ли мере полно или неполно произведено следствие и достаточно ли улик для предания суду. Такими же были и следственные комиссии при городских участках»³¹⁶.

Указанный порядок коллегиального и гласного расследования прекратился после принятия «Положения о трибуналах» 1919 года и реформы следственного производства в 1920 году.

Ярким самобытным проявлением гласности в досудебном производстве являлось так называемое открытое предварительное расследование, применявшееся в 30-е годы прошлого века по некоторым категориям уголовных дел, заключавшееся в широком привлечении к раскрытию преступлений и расследованию уголовных дел общественности, трудовых коллективов по месту совершения преступления.

М. С. Строгович писал: «Не только публичный разбор дела на суде, но и весь ход предварительного расследования должны иметь воспитательное значение как в отношении обвиняемого-трудящегося, так и в отношении широких слоев трудящихся. Эта задача может быть осуществлена только при условии принципиального развенчания фетиша „тайны“ предварительного расследования (разумеется, в пределах, допускаемых интересами успешного хода расследования). Привлечение общественности к участию в расследовании преступлений, создание новых общественных форм расследования (т. е. открытого, гласного расследования с привлечением общественности) — это прямое требование перестройки уголовного процесса, вытекающее из решений XVII партконференции. Это — мощное орудие усиления и внедрения в массы революционной законности»³¹⁷.

До 1929 года общественность к расследованию не допускалась³¹⁸. Начало применению метода открытого расследования было положено циркуляром НКЮ РСФСР от 15 мая 1929 года № 64 «О привлечении организованной советской общественности к контролю и непосредственному участию в работе предварительного расследования», в котором указывалось, что «практически вполне мыслимо и осуществимо сочетание тайны расследования с методом вовлечения широкой общественности. Сама по себе тайна расследования в большинстве случаев необходима в масштабе гораздо меньшем и более ограниченном, чем это обычно себе представляют. Остаются широкие пределы, в которых участие и контроль советской общественности, помимо своего большого политического значения, могут только повысить успешность и результативность расследования»³¹⁹.

Первой формой привлечения общественности к производству предварительного расследования являлось направление на места для проверки жалоб, поступавших в прокуратуру, и заметок в печати не следователей и дознавателей, а общественных обвинителей, делегаток женотдела и «легкой кавалерии» комсомола. Отбирались лишь жалобы и заметки, расследование по которым не требовало ничего, кроме проверки факта на месте, получения справок, сведений и т. п. Опыт такой проверки был признан удачным, позволившим не только ускорить рассмотрение дел, но и придать работе прокуратуры более массовый характер, усилить связь с массами³²⁰.

Идея открытого предварительного расследования нашла отражение в проекте УПК РСФСР 1931 года, статья 9 которого предусматривала, что «органы расследования могут привлекать к участию в расследовании общественные организации и их представителей и давать им отдельные поручения под своим контролем; расследование дел, имеющих общественное значение, должно производиться, если это не может повредить ходу расследования, непосредственно на предприятиях, в колхозах и т. д. с привлечением пролетарского и колхозного актива, на собраниях рабочих, колхозников и т. д.»³²¹.

В постановлении Коллегии Народного комиссариата юстиции РСФСР от 4 января 1930 года «Об опытной организации судебно-следственных бригад в весеннюю сельскохозяйственную производственную кампанию» в целях наиболее своевременного и полного проведения в жизнь директив правительства о весенней сельскохозяйственной производственной кампании краевым прокурорам и председателям краевых судов предлагалось в виде опыта организовать судебно-следственные бригады примерно по одной в каждом округе для направления в районы, где особо сильно противодействие кулачества мероприятиям по выполнению плана; при этом в состав бригад должны были входить народный судья, следователь и милиционер; работа судебно-следственных бригад должна была проходить в условиях самой тесной увязки с батрачеством, беднотой и всей деревенской общественностью, а при расследовании дел в помощь бригаде следовало привлекать местных активистов, давая им отдельные поручения, выполняемые под руководством следователя³²².

В методическом письме Прокуратуры Республики от 28 декабря 1932 года № 5³²³ по делам о хищениях колхозного и совхозного имущества органам предварительного расследования рекомендовалось «держать тесную связь с колхозным и совхозным активом группами содействия прокуратуре»: по получении извещения о хищении народный следователь должен был немедленно выехать на место происшествия и здесь совместно с представителями колхозного и совхозного актива произвести все необходимые следственные действия (осмотр места происшествия, обыск, опрос и т. п.); общественность должна была привлекаться и к собиранию данных о личности обвиняемого, о степени распространения хищений, о существующем порядке охраны и учета урожая, продукции, о возможных соучастниках и т. д. Циркуляром Прокуратуры Республики от 27 мая 1935 года № 33 «О надзоре за соблюдением Примерного устава сельскохозяйственной артели» также был рекомендован метод открытого предварительного расследования по делам о хищениях социалистической собственности.

Опыт применения открытого расследования имелся, например, в Пролетарском районе г. Москвы и в Тамбове, где следователь или прокурор, имея материал о неблагополучии на том или ином участке, ставил информацию на собрании; прения детально фиксировались в протоколе собрания, который имел силу доказательства; отдельные сообщения на собрании оформлялись после протоколом допроса; затем оформление дела шло по нормам УПК. Если же собрание давало исчерпывающий материал и вопрос был ясен, допрашивались подозреваемые, и «дело» (на 2—3 листках) направлялось в суд³²⁴.

К. Вяткин, описывая опыт применения метода открытого следствия в Ленинграде по делам о должностных преступлениях, отмечал, что этот метод «является сочетанием очной ставки и технического совещания с привлечением к нему широкой рабочей общественности. Выехав на предприятие, следователь созывает совещание, на которое вызывает всех тех лиц, допросить коих необходимо по обстоятельствам дела, и в то же время через общественные и партийные организации привлекает к участию в этом совещании рабочую общественность — представителей профсоюзных организаций, групп содействия прокуратуре, рабкоров, вообще рабочий актив. На организованном таким образом совещании следователь ведет расследование путем постепенного опроса нужных ему лиц, фиксируя показания в протоколе (предпочтительнее в виде стенограммы)… Помимо привлечения массы к расследованию открытое следствие благодаря допросу в присутствии других лиц дает возможность проверки и уточнения даваемых показаний, тем самым обеспечивая правильность и полноту даваемых объяснений, участвующая же рабочая общественность является тем фактором обвинения, который не позволяет затемнить существа дела. При правильном ведении протокола такого совещания этот протокол является следственным актом. Добавив к нему допрос обвиняемого с надлежащим предъявлением обвинения и избранием меры пресечения, с соблюдением ст. 307 УПК, дело можно считать законченным и направлять в суд. В результате такое расследование дает прекрасные результаты — максимальная быстрота (в 1—3 дня), полное активизирование рабочей общественности»³²⁵.

По сведениям Московской городской прокуратуры и Московской областной прокуратуры, в 1933 и 1934 годах по 6% всех уголовных дел расследование было проведено методом открытого следствия. Наиболее широко метод открытого следствия применялся при расследовании дел по закону от 8 декабря 1933 года³²⁶.

Однако выявились и недостатки метода открытого следствия: невозможность подробного протоколирования выступлений участников совещания, отказ присутствующих выступать в присутствии руководства и др.³²⁷. По делам о хищении социалистической собственности ввиду их специфичности этот метод «не всегда давал положительные результаты и подчас затруднял обнаружение виновных, выявление организаторов, подстрекателей и пр.»³²⁸. Вследствие указанных причин практика открытого расследования была прекращена.

Гласность предварительного расследования в первые десятилетия советского периода проявлялась и в других формах. Граждане активно привлекались к пресечению правонарушений и задержанию совершивших их лиц. На основе дружин по борьбе с хулиганством в конце 1920;х годов повсеместно создавались «Осодмилы» — «Общества содействия милиции». Вокруг каждого следователя и органа расследования, а также вокруг помощника прокурора, осуществлявшего руководство предварительным расследованием, создавалась группа общественного актива из представителей профсоюзов, женотделов, молодежи, секций союзов, которые изучали технику расследования, участвовали в обследовании следственных камер и камер органов дознания, знакомились с делами, заслушивали и обсуждали доклады следователей, прокуроров, начальников отделов милиции и угрозыска как о ходе их работы в целом, так и сообщений по отдельным делам особого общественного интереса или по группе особо социально опасных дел, обеспечивали связь органов предварительного расследования с населением, а в отдельных случаях даже производили следственные действия. Проводилась работа с органами печати: созывались совещания по расследованию писем рабселькоров и разоблачительных заметок с обязательным участием в этих заседаниях прокуроров и следователей, уполномоченных прокуратурой; представители редакций привлекались на созываемые при прокуратуре или следователях совещания по вопросам, связанным с постановкой расследования рабселькоровских заметок. Существовала практика прикрепления помощников прокурора и следователей к отдельным предприятиям и производственным совещаниям.

Элементы гласности существовали на стадии предварительного расследования и во втором ее значении («перед сторонами») и заключались в том, что следователь был вправе ознакомить обвиняемого с материалами дела и до окончания расследования: «Нельзя делать вывода, что до момента, указанного в ст. 207 УПК³²⁹, следователь не вправе ознакомлять обвиняемого с материалами следствия. Поскольку обвиняемый заявляет подобное ходатайство и поскольку ознакомление обвиняемого с собранными материалами не может повредить дальнейшему ведению следствия, постольку следователь обязан предъявить обвиняемому следственный материал… Подтверждение высказанной мысли — о праве обвиняемого на ознакомление с следственным материалом во время производства следствия — имеется в ст. 115 УПК»³³⁰.

С. Канарский видел проявление гласности в том, что в некоторых следственных действиях (обысков, осмотров) «в качестве свидетелей приглашаются понятые» (ст. 74, 177, 183, 194, 212 УПК 1923 года)³³¹.

Значение принципа гласности в советском уголовном процессе в период действия УПК 1923 года определялось несколькими факторами.

Во-первых, отправление правосудия (поскольку гласность в первую очередь распространялась на судебные стадии) ставилось «под контроль трудящихся»³³². Причем под контроль советской общественности ставилась деятельность не только суда, рассматривавшего дело, но и органов предварительного расследования, материалы которых проверялись судом³³³. По выражению Н. В. Крыленко, «гласность судопроизводства приводит к тому, что в судебном заседании обычно проводится два суда: суд над совершившим преступление и общественный суд, наблюдающий судебные действия над судьями, — суд над судом»³³⁴.

Во-вторых, открытое рассмотрение дел являлось надежной процессуальной гарантией прав и свобод всех участников процесса³³⁵. При этом «суд, поскольку он действует публично, невольно тщательнее, внимательнее рассматривает дело»³³⁶; «при помощи гласности предупреждается применение на суде недозволенных приемов воздействия на свидетелей и подсудимого»³³⁷.

В-третьих, открытые судебные заседания должны были оказывать воспитательное воздействие на всех присутствующих, которое не сводилось только к общей и частной превенции, а было призвано дать населению уроки общественного социалистического поведения³³⁸. В Инструктивном письме Гражданской кассационной коллегии Верховного Суда РСФСР 1927 года № 1 говорилось, что «суд призван развивать в населении уважение к советской законности и сам первым долгом показывать пример такой революционной законности»³³⁹.

В-четвертых, рассмотрение дел в открытых судебных заседаниях способствовало полному, всестороннему и объективному исследованию обстоятельств дела. В этой связи приведем любопытные примеры, когда допрос судом в качестве свидетелей лиц, присутствовавших в зале судебного заседания (несмотря на то что они не удалялись на время судебного следствия), повлиял на содержание приговора.

Народным судом слушалось дело по обвинению Самарцевой, работницы фабрики «Искра», в детоубийстве. Как на предварительном, так и на судебном следствии Самарцева утверждала, что убийство произведено ею одной. Уже после того, как обвиняемой было предоставлено последнее слово (в котором она ничего не сказала), находящаяся в зале судебного заседания подруга Самарцевой заявила, что ей и многим другим работницам известно, что отцом убитого ребенка является некто Седов, лишенец, толкнувший ее на это преступление с целью избежать платежа алиментов. Самарцева же, по мнению заявительницы, не выдавала Седова исключительно из любви к нему. Ввиду этого заявления дело было направлено к доследованию. Слова заявительницы подтвердились полностью. Седов был привлечен к ответственности и осужден³⁴⁰.

По другому делу в выездном заседании суда слушалось дело по обвинению Филина в поджоге гумна члена комиссии по хлебозаготовкам Ланцева из мести за отца и брата, лишенных избирательных прав. При наличии лишь косвенных доказательств (Филина видели пьяным, пробегавшим близ места пожара; вскоре после пожара его нашли спящим с репьями на платье, растущими в овраге близ гумна Ланцева) суд признал Филина виновным в совершении преступления, предусмотренного ст. 58⁸ УК РСФСР, а именно в умышленном поджоге гумна активного политического работника — члена комиссии содействия хлебозаготовкам Ланцева, и назначил наказание в виде лишения свободы сроком на 10 лет с поражением прав на 5 лет. Во время судебного следствия один из присутствовавших на судебном заседании гражданин (как впоследствии оказалось — председатель ревизионной комиссии сельского совета) попросил разрешения высказаться по существу дела. Председательствующий не разрешил на том основании, что суд не может допрашивать посторонних лиц, присутствующих в судебном заседании и не удаленных из зала суда. Впоследствии же оказалось, что просящий слова хотел заявить, что потерпевший Ланцев в комиссии содействия хлебозаготовкам не состоял и не состоит и сам был злостным несдатчиком хлеба. Впоследствии на имя Средне-Волжского крайсуда было подано заявление, подписанное членами сельсовета, активом села и ячейки ВЛКСМ, с ходатайством об отмене приговора. В заявлении указывалось не только на то, что Ланцев не состоит в активе села и в комиссии по хлебозаготовкам и является злостным несдатчиком хлеба, но и на то, что Филин никакой связи с отцом не имеет, был всегда защитником интересов трудящихся и активно работал в органах милиции и ВЧК. Приговор крайсудом был отменен, ввиду явной недостаточности улик против Филина предложено было обсудить вопрос о прекращении дела в порядке недостаточности собранных по делу доказательств для предания суду лица, привлеченного ранее к делу в качестве обвиняемого³⁴¹.

Схожие примеры описывались в процессуальной литературе и в более поздние годы³⁴².

Принцип гласности имел в советском правосудии столь большое значение, что его ограничения всегда рассматривались как недопустимые отступления от завоеваний революции. Поэтому гласность судебных заседаний предусматривалась всеми проектами УПК советского периода: ст. 8 Проекта УПК РСФСР 1927 года³⁴³, ст. 101 проекта УПК РСФСР 1928 года³⁴⁴, ст. 99 проекта УПК РСФСР 1928 года³⁴⁵, п. «в» ст. 3 Проекта УПК РСФСР 1931 года³⁴⁶, ст. 6 проекта УПК СССР 1939 года³⁴⁷, ст. 10, 125, п. 2 ст. 363 проекта УПК СССР 1948 года³⁴⁸. Даже во второй половине 1920;х годов — периода, когда ставилась задача качественного упрощения всего уголовного процесса, — необходимость сохранения гласности сознавалась и отстаивалась большинством ученых и практиков³⁴⁹.

Однако указанное справедливо лишь для общей гласности, в значении открытости судебных заседаний для публики. Иначе обстояло дело с гласностью для сторон. Среди реакционных законодательных проектов особое место занимает проект УПК РСФСР 1927 года, направленный на беспрецедентное упрощение уголовно-процессуальной формы по всем делам и передачу губерским (окружным) судам прав суда исключительного с отказом от состязательности и участия защиты и, как следствие, от судоговорения (устности) и гласности³⁵⁰. Мотивами этих изменений служили следующие доводы: «1) состязательный процесс — отрыжка буржуазного, юридического крючкотворства, отталкивающего широкие массы трудящихся от органов юстиции и делающего судебный аппарат чуждым нашей советской системе; 2) пролетарский суд в вопросах и делах судебной классовой репрессии не исходит из принципа состязательности и борьбы двух точек зрения (обвинения и защиты). Не связанный ни в коей мере аргументацией сторон и их логическими выводами, суд часто отвергает логику и обвинения, и защиты и выносит приговор в мотивах и карательной санкции, резко противоположных требованиям не только защиты, но и обвинения; 3) устранением из уголовного процесса защиты, а следовательно, самого факта судоговорения как ненужного балласта, и проведением судебного следствия системой объективного доклада прокурора (ст. 57 п. „а“ проекта УПК) исключаются ненужные, формальные гарантии в процессе для классовых врагов революции, но зато обеспечивается в отношении этих врагов твердость судебной пролетарской репрессии; 4) расширяя подсудность народных судов и оставляя ведению губернских (окружных) судов дела по наиболее важным преступлениям (ст. 11 п. „а“), проект УПК имеет в виду весьма своевременно и основательно предоставить губсудам права исключительных судов, призванных без лишней процессуальной формалистики обеспечить трудящемуся населению нормальный общественный советский правопорядок»³⁵¹.

Противники указанного проекта справедливо отмечали, что он «рождает у некоторых товарищей настроения полной ликвидации уголовного процесса в формах и приемах, сложившихся в наших судах до настоящего времени. Это ликвидаторское настроение невольно в поисках новых форм судопроизводства сталкивается с идеей возрождения судебного института времен розыскного процесса с канцелярскобумажным механизмом, без участия защиты и подменой состязательности сторон докладом…»³⁵². Возражая против предлагаемых упрощений, которые могли коснуться и гласности, противники проекта УПК РСФСР 1927 года указывали: «Принципы состязательности в уголовном процессе, всестороннее исследование на судебном следствии с участием сторон обстоятельств дела, логическое развитие и объяснение их в прениях — это то лучшее, что до настоящего времени создано человеческой мыслью. Указание на то, что гласность и устность, то есть состязательный процесс, подлежит уничтожению как „осколок современного буржуазного процесса“, не заслуживает внимания, как не заслуживало бы внимания и одобрения предложение разбить зеркала, унаследованные от буржуазии и некогда отражавшие буржуазные фигуры»³⁵³. Указанный проект УПК не был принят.