Оппоненты Ивана Карамазова: Алеша Карамазов, старец Зосима

Основный конфликт в «Братьях Карамазовых» философский, конфликт между верой и безверием. Иван Карамазов, возмущенный Божьим миром, в котором так много неоправданных страданий, убеждается в отсутствии Бога. Так как Бог не допустил бы столько беззаконий на земле. Его убеждения сопровождаются внутренним отчаянием и сомнением. Противоположную мысль выдвигают оппоненты Ивана — носители добра, смирения, человеколюбия, а главное — представители истинной веры.

Оппонентами Ивана Карамазова принято считать Алешу Карамазова и старца Зосиму.

1. Алеша Карамазов.

Алеша Карамазов — младший из трех братьев, двадцатилетнего возраста. Его светлый лик и душевное тепло благоприятно воздействуют на очерствевших и озлобленных людей. Старец Зосима, поняв, что Алеша подействует на всех как лекарство, отправляет его в мир защитить своих братьев. Митя и Иван бесконечно любят его и ждут с ним встречи. Жестокая и хищная Грушенька мгновенно смиряется; в Алеше нуждается Катерина Ивановна, семья Хохлаковых и семья Снегиревых, а также с ним жаждет познакомиться юный социалист Коля Красоткин.

«…Алёша был вовсе не фанатик… и не мистик вовсе, — объясняет Достоевский причину ухода Алеши в монастырь, — …Был он просто ранний человеколюбец, и если ударился на монастырскую дорогу, то потому только, что в то время она одна поразила его и представила ему, так сказать, идеал исхода рвавшейся из мрака мирской злобы к свету любви души его. Все этого юношу любили, где бы он ни появился, и это с самых детских даже лет его. Он редко бывал резв, даже редко весел, но все, взглянув на него, тотчас видели, что это вовсе не от какой-нибудь в нём угрюмости, что напротив он ровен и ясен. Но людей он любил… Что-то было в нём, что говорило и внушало (да и всю жизнь потом), что он не хочет быть судьёй людей, что он не захочет взять на себя осуждения и ни за что не осудит. Казалось даже, что он всё допускал, нимало не осуждая, хотя часто очень горько грустя. Мало того, в этом смысле он до того дошёл, что его никто не мог ни удивить, ни испугать, и это даже в самой ранней своей молодости» (с. 27).

Алеша Карамазов — единственный персонаж, которому Иван открывает свою душу. Что касается Смердякова и черта, то они буквально вторглись в душу Ивана, при этом изувечив до предела.

Изначально Алеша думал, что брат Иван высокомерен, надменен и насмехается над ним и его верой: «Задумывался Алеша и о том: не было ли тут какого-нибудь презрения к нему, к глупенькому послушнику, от ученого атеиста. Он совершенно знал, что брат его атеист. Презрением этим, если оно и было, он обидеться не мог, но все-таки с каким-то непонятным себе самому и тревожным смущением ждал, когда брат захочет подойти к нему ближе» (с. 43).

Первое столкновение атеиста и послушника произошло, злорадно подстрекаемое Федором Павловичем, почти сразу по возвращению от старцев из монастыря. Застенчивый и мягкий Алеша вдруг проявляет непреклонность в своих убеждениях. Он твердо и спокойно говорит о своей вере без малейшего намека на сомнение. Алеша смиренно не замечает насмешливого тона скептически настроенных отца и брата Ивана Федоровича:

" - …А все-таки: есть Бог или нет?

• — Нет, нету Бога.
• — Алешка, есть Бог?
• — Есть Бог.
• — Иван, а бессмертие есть, ну там какое-нибудь, ну хоть маленькое, малюсенькое?
• — Нет и бессмертия.
• — Алешка, есть бессмертие?
• — Есть.
• — А Бог и бессмертие?
• — И Бог, и бессмертие. В Боге и бессмертие" (с. 167).

Борьба между Алешей и Иваном основывается не только на одном безверии и веровании. Настоящая борьба веры и неверия происходит между старцем Зосимой и Иваном Карамазовым, о которой далее будет идти речь. Борьба же между Иваном и Алешей — это борьба между гордыней и смиренностью.

«О гордости Ивана Карамазова очень много упоминаний в романе по различным поводам. Она лежит в основе его стремления к независимости, в основе его упорного систематического труда, обеспечивающего его материально и социально; она выражается в его „недомолвках свысока“, в его презрительном отношении к осуждаемым им людям („один гад съест другую гадину“), в присвоенном им себе праве судить, кто не заслуживает того, чтобы жить, в его идее титанически гордого человекобога».

Достаточно вспомнить эпизод из детства Ивана, прямо говорящий о его гордом сердце: «…еще с десяти лет проникнувшим в то, что растут они все-таки в чужой семье и на чужих милостях и что отец у них какой-то такой, о котором даже и говорить стыдно. с семьей Ефима Петровича он расстался чуть ли не тринадцати лет, перейдя в одну из московских гимназий и на пансион к какому-то опытному и знаменитому тогда педагогу, другу с детства Ефима Петровича» (с. 23). Иван никогда не нуждался в чужой помощи; можно даже предположить, что оказав ему кое-какую материальную помощь, то Иван бы тотчас оскорбился и отказался от «подаяния». И Петр Александрович Миусов не без зависти отмечал гордость Ивана: «Он горд, — говорил он нам тогда про него, — всегда добудет себе копейку, у него и теперь есть деньги на заграницу…» (с. 26).

Совершенно же иначе устроен Алеша, несмотря на единоутробное происхождение. В отличие от брата Ивана, Алеша совсем не беспокоился о том, на чьи средства он живет, но при этом сам легко отдавал попадающиеся ему деньги. И, опять-таки, Миусов, «человек насчет денег и буржуазной честности весьма щекотливый», отмечал про Алешу: «Вот, может быть, единственный человек в мире, которого оставьте вы вдруг одного и без денег на площади незнакомого в миллион жителей города, и он ни за что не погибнет и не умрет с голоду и холоду, потому что его мигом накормят, мигом пристроят, а если не пристроят, то он сам мигом пристроится, и это не будет стоить ему никаких усилий и никакого унижения, а пристроившему никакой тягости, а, может быть, напротив, почтут за удовольствие» (с. 31).

Алеша не откажется от подаяния, а даже сочтет это за милость к себе. Ведь даже у Федора Павловича он охотно пьет кофе, а в трактире с Иваном с радостью соглашается отведать ухи и варенья.

В такой, казалось бы, мелочи проявляется непокорность и гордость одного брата — Ивана, и смирение и покорность другого — Алеши.

Эти проявления гордости и смирения братьев в детстве, относящиеся к материальным вещам, вырастают в горделивое непризнание Бога и Божьего мира Иваном и в смиренную покорность перед Богом Алеши.

Иван, узрев в смиренном и тихом Алеше крепкий стержень и непреклонность в собственном мировоззрении, проникается к младшему брату любовью и уважением: «…Но в конце я тебя научился уважать: твердо, дескать, стоит человечек. Заметь, я хоть и смеюсь теперь, но говорю серьезно. Ведь ты твердо стоишь, да? Я таких твердых люблю, на чем бы там они ни стояли, и будь они такие маленькие мальчуганы, как ты», потому и всегда Алеша «ровен и ясен» (с. 281).

Алеша находит ключ и к сердцу Ивана — закрытого брата, таящего в себе некую загадку. Ведь, несмотря на противоречивые взгляды на жизнь братьев, Иван доверяет весь ад своей души только тихому Алеше, зная о бесстрашии и духовной силы брата.

Не только Грушенька и Дмитрий Федорович смотрят на Алешу как на свою совесть, как об этом ему и говорят прямо, но и для Ивана Алеша был его совестью. Иван, открыв тайну своего «бунта» против Бога и рассказывая легенду о Великом инквизиторе Алеше, надеется «исцелить» себя им. Алеша пытается помочь брату, но Иван не уверен в своем исцелении и закрывается от Алеши: «Довольно мне того, что ты тут где-то есть, и жить еще не расхочу. Довольно этого тебе? Если хочешь, прими хоть за объяснение в любви. А теперь, ты направо, я налево — и довольно, слышишь, довольно» (с. 323). Ивану нелегко больше всего оттого, что позволил себе вывернуть свою душу наизнанку перед Алешей, что высказал ему свои мысли, столь трепетно хранящиеся в его голове. Потому что для гордого Ивана такие признания ранее были непозволительны и, озлобившись на себя за доверие к брату, Иван решает более не впадать в такую «слабость».

Беззаконие, безнаказанно творимое людьми, возмущает и озлобляет Ивана вплоть до отрицания Бога и Его мира. И он, объяснив причину своего безверия Алеше, потрясает брата страшными проявлениями мирового зла. Рассказывая истории о детских страданиях, Иван испытывает смирение Алеши, пытаясь и его тоже перетянуть на свою бунтующую сторону. Оставляя напоследок случай о затравлении ребенка собаками, Иван, не давая Алеше времени подумать, спрашивает: «Расстрелять? Для удовлетворения нравственного чувства расстрелять? Говори, Алешка!». И Алеша, бледный и пораженный, представивший всю кровавую картину, тихо произносит: «Расстрелять!» (с. 297). Иван ликует: ведь он почти сломил кротость и смирение Алеши. Но для чего Иван испытывает Алешу, он отвечает на это прямо: «Конечно, скажу, к тому и вел, чтобы сказать. Ты мне дорог, я тебя упустить не хочу и не уступлю твоему Зосиме» (с. 298). Иван не хочет и боится оставаться одному в аде своей души: он, своими испытаниями, призывает Алешу помочь, но лишь из одной своей гордости, не просит об этом прямо. И эта мольба о помощи, имеющая место в душе Ивана, но постоянно заглушаемая в его уме и превратившаяся в бунт против Божьего мира, борется против всего христианского смирения, а в первую очередь против смирения Алеши и старца Зосимы.

Иван никак не может понять: как может Бог, зная о существовании зла в мире, бездействовать и не карать их? В этом Иван видит огромную несправедливость и, по мнению Ивана, неправильное управление миром. Но даже когда он решает принять Бога прямо и просто, Иван горделиво критикует строение мира и укоряет Бога за бездействие против зла. Он «почтительнейше» возвращает «билет Богу», тем самым давая понять Богу, что будь он на Его месте, все было бы иначе. Это и есть «бунт» против Бога. «Горделивый титанизм Ивана Карамазова обнаруживается и в его отношении к Церкви. В поэме „Великий Инквизитор“ он обрисовывает Иисуса Христа и Его учение, как подлинно абсолютное добро, а Церковь, как учреждение, принижающее добро и человека. В главе о Церкви будет показано, что упреки эти одинаково задевают и католическую, и православную Церковь и по существу несправедливы».

Алеша привлек Ивана к себе чистотою своего сердца, но коснувшись его самого больного места в душе и сказав «не ты» убил отца, в Иване вспыхивает к младшему брату жестокая ненависть: «я пророков и эпилептиков не терплю; посланников Божиих особенно, вы это слишком знаете. С сей минуты я с вами разрываю и, кажется, навсегда»".

Иван с восхищением смотрит на смирение Алеши и тоже желает испытать чувство кротости, чтобы освободить свою душу от гордого «бунта» против Бога. Но Ивану не хватает стойкости и твердости, характерные кроткому Алеше, чтобы искоренить в себе гордость и полюбить Божий мир так, как любит его Алеша — смиренной, сердечной, всепоглощающей и, вместе с тем, непреклонной любовью.

2. Старец Зосима.

Старец Зосима является идеологическим оппонентом Ивана.

Статья Ивана Федоровича, заинтересовавшая как церковников, так и атеистов, явилась главным звеном в столкновении Ивана Карамазова и старца Зосимы, которая продолжалась на протяжении всего романа.

В разгоревшемся споре с Зосимой, Иван оставляет зерна Великого инквизитора. Уже в словах «Христова же церковь, вступив в государство, без сомнения не могла уступить ничего из своих основ, от того камня, на котором стояла она, и могла лишь преследовать не иначе как свои цели, раз твердо поставленные и указанные ей самим Господом, между прочим: обратить весь мир, а стало быть, и все древнее языческое государство в церковь. Таким образом (то есть в целях будущего), не церковь должна искать себе определенного места в государстве, как „всякий общественный союз“ или как „союз людей для религиозных целей“ (как выражается о церкви автор, которому возражаю), а, напротив, всякое земное государство должно бы впоследствии обратиться в церковь вполне и стать не чем иным, как лишь церковью, и уже отклонив всякие несходные с церковными свои цели» (с. 81) видна цель Ивана: создать антиутопию, государство, являющееся церковью, в которой не будет преступников, потому что они будут отлученными обществом, а, следовательно, и церковью. «Ведь тогда он должен был бы не только от людей, как теперь, но и от Христа уйти. Ведь он своим преступлением восстал бы не только на людей, но и на церковь Христову» (с. 81). Если решиться преступник на преступление, то против всего мира в церкви будет очень сложно пойти и сказать: «Все, дескать, ошибаются, все уклонились, все ложная церковь, я один, убийца и вор, — справедливая христианская церковь» (с. 81).

В этих рассуждениях Ивана угадывается стремление Великого инквизитора создать государство, именуемое церковью и прославляемое имя Господа, но не несшее в себе свободу выбора. Ведь если преступник останется один, отвергнутый церковью, то есть государством, то что ему останется делать? Он тогда поклонится им, чтобы спасли его от его же бунта и мятежа: «Свобода, свободный ум и наука заведут их в такие дебри и поставят пред такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие, непокорные, но малосильные, истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к ногам нашим и возопиют к нам: „Да, вы были правы, вы одни владели тайной его, и мы возвращаемся к вам, спасите нас от себя самих“» (с. 316).

Сопоставляя рассуждения Ивана в келье и Великого инквизитора, можно предположить, что Иван сам не прочь встать на место старика инквизитора для создания Церкви-государства, в котором не будет преступлений, потому что люди как рабы будут его слушаться. Иначе откуда этот ропот в «Бунте» на неправильный Божий мир, в котором так много бесчинств и боли?

«Иван Карамазов, как и его Великий Инквизитор, — титанический богоборец. Подобно Инквизитору, он презирает человека; и для него люди — „недоделанные пробные существа, созданные в насмешку“». Но если Инквизитор, окончательно отказавшись от Христа, встает на место Бога, чтобы исправить Его ошибки, то Иван еще хранит в своем сердце идею добра. Мощь мирового зла толкает его на «бунт» против Бога. Осуждая мир, Иван сочиняет поэму «Великий инквизитор», в которой читается острая критика Церкви. «Иван Карамазов полагает, что Церковь отказалась от идеала Христа, принизила идеал, приспособила его к слабости человека, к его порокам и себялюбию; вместо того, чтобы воспитывать человека в свободной любви к абсолютному добру, она держит человека в слепом повиновении себе, а не Богу, положив в свою основу „чудо, тайну и авторитет“».

Старец Зосима, догадавшись о невысказанной антиутопии Ивана, дает свое полное возражение. Потому что русская православная церковь так не устроена, потому что русская православная церковь «…как мать нежная и любящая, от деятельной кары сама устраняется, так как и без ее кары слишком больно наказан виновный государственным судом, и надо же его хоть кому-нибудь пожалеть» (с. 83). И Зосима напрочь отвергает позицию Ивана, чувствуя в ней скрытый умысел и подвох, потому что, если такое и возможно, то только в римской католической церкви: «Так, кажется, по крайней мере в лютеранских землях. В Риме же так уж тысячу лет вместо церкви провозглашено государство. А потому сам преступник членом церкви уж и не сознает себя и, отлученный, пребывает в отчаянии» (с. 84).

Но все же старец Зосима предполагает суд церкви и обращение общества в церковь, но совсем не с тем уклоном, о котором говорил Иван, а со всей силой именно русской православной церкви: «Справедливо и то, что было здесь сейчас сказано, что если бы действительно наступил суд церкви, и во всей своей силе, то есть если бы все общество обратилось лишь в церковь, то не только суд церкви повлиял бы на исправление преступника так, как никогда не влияет ныне, но, может быть, и вправду самые преступления уменьшились бы в невероятную долю. Да и церковь, сомнения нет, понимала бы будущего преступника и будущее преступление во многих случаях совсем иначе, чем ныне, и сумела бы возвратить отлученного, предупредить замышляющего и возродить падшего. И что по расчету человеческому может быть еще и весьма отдаленно, то по предопределению Божьему, может быть, уже стоит накануне своего появления, при дверях. Сие последнее буди, буди» (с. 84−85).

Старец Зосима как Христос в Великом инквизиторе: он «не обращает камни в хлебы», то есть не благовонит после кончины, чтобы люди уверовали в Бога только лишь потому, что произошло чудо. Старец Зосима, своей обычной смертью, предоставил выбор и свободу, подобно Христу.

Подобно Христу Зосима и воскресает в видении Алеши, во время чтения Евангелия Паисием. «Чудо», которого так ждал Алеша, произошло. Чудо, подобное воскресению Христова, после пережитых искушений.