Данная работа посвящена теме композиционной роли текста в тексте в произведениях Достоевского на примере цитат из Священного Писания в романе «Братья Карамазовы». Для исследования выбран именно роман «Братья Карамазовы», поскольку в нем наиболее отчетливо по сравнению с другими романами Достоевского виден композиционный прием «текст в тексте». Подробнее о двух значениях этого термина будет говориться в первой главе предлагаемого исследования, которая посвящена разработке теории, необходимой для изучения данной темы. Здесь же необходимо сказать только, что «текстом в тексте» можно называть как цитату из другого произведения, так и вставной текст, то есть произведение персонажа. В романе «Братья Карамазовы» такими вставными произведениями будут записанные Алешей Карамазовым тексты «Из жития в Бозе преставившегося иеросхимонаха старца Зосимы» и «Из бесед и поучений старца Зосимы» и поэма Ивана Карамазова «Великий инквизитор». Несомненно, эти вставные тексты исключительно важны для романа как сюжетно, как и композиционно — то есть значим сам способ их появления в романе, то, что они являются именно произведениями персонажа. Об этих произведениях будет говориться во второй главе данного исследования, в параграфе «» Русский инок" и «Великий инквизитор» «. Однако данная работа главным образом посвящена исследованию той роли, которую в романе «Братья Карамазовы» играют цитаты из Священного Писания как предшествующего текста.
Тема христианства Достоевского впервые была поднята на рубеже XIX—XX вв.еков. Ей занимались такие философы, как В. С. Соловьев, Н. Бердяев, В. Розанов. Однако их работы не столько посвящены евангельскому тексту у Достоевского, сколько представляют собой христианский взгляд на Достоевского. В этих исследованиях Достоевский предстает скорее философом, чем автором художественных произведений. В частности, Н. Бердяев, сравнивая художественный метод Льва Толстого и Достоевского, утверждает, что Достоевский как художник гораздо слабее, чем Толстой. «Сложная фабула его (Достоевского) романов есть раскрытие человека в разных аспектах, с разных сторон. Он открывает и изображает вечные стихии человеческого духа. В глубине человеческой природы он раскрывает Бога и дьявола и бесконечные миры, но всегда раскрывает через человека и из какого-то исступленного интереса к человеку"1.
Говоря о христианском взгляде на Достоевского, нельзя не упомянуть книгу К. Леонтьева «Наши новые христиане. Достоевский и граф Толстой», которая представляет собой одну из первых работ о вероучении Достоевского. Исследуя знаменитую «пушкинскую речь» Достоевского, Леонтьев критикует позицию Достоевского, называя ее «розовым христианством». Однако заметим, что позиция самого Леонтьева вряд ли может считаться традиционно христианской. Так, в этой книге он говорит следующее: «(Христос) учил, что на земле все неверно и все не важно, все л даже нереально». Эта позиция сама по себе как минимум нуждается в обосновании.
От работ вышеперечисленных авторов отличаются работы Вячеслава Ивановав основу его исследований легло изучение композиции произведений Достоевского. Вячеслав Иванов называет творческий метод Достоевского «реалистическим символизмом"3 и определяет его как «а realibus ad realiora, от действительности низшего плана и низшей онтологической реальности к реальности реальнейшей"4. В основе композиции романов Достоевского он видит миф. Позднее об этом будет говорить К. Мочульский. С другой идеей Иванова, с мыслью о том, что «его (Достоевского) проникновение в чужое я, его переживание чужого я как.
1 Бердяев Н. А. Миросозерцание Достоевского. Прага, 1923. С. 32.
2 Леонтьев K.H. Наши новые христиане: Ф. М. Достоевский и граф Толстой. М., 1882. С. 14.
3 Иванов Вячеслав. Достоевский. Трагедия — миф — мистика // Иванов Вячеслав. Эссе, Статьи. Переводы. Брюссель. Б.г. С. 34.
4 Там же. самобытного, беспредельного и полновластного мира содержало в себе постулат Бога как реальности, реальнейшей всех этих абсолютно реальных сущностей, из коих каждой он говорил всею волею и всем разумением: «ты еси"5 явно перекликается идея полифонии у Бахтина.
Христианский взгляд на Достоевского представляет собой и книга преподобного Иустина (Поповича) «Достоевский о Европе и славянстве», написанная в 1931 году. Преподобный Иустин глубоко проникает в мировоззрение Достоевского, исследуя как художественные произведения, так и его публицистику и письма. Удивительно отношение автора к Достоевскому: «С какой бы стороны мы не приближались к Достоевскому, во всем вселенная его бескрайна, горизонты его бесконечны. Многосторонность его гения поразительна. Кажется, что Верховное Существо взяло идеи из всех миров и посеяло их в одной творческой душе, и так появился Достоевский"6.
В настоящее время также существует множество работ, посвященных именно христианству Достоевского. Например, теме Евангелия у Достоевского посвящены исследования В. Н. Захарова. Так, под его редакцией выходит сборник научных трудов «Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX вв.еков» (1994, 1998, 2001). С темой христианства и библейских цитат у Достоевского так или иначе соотносится ряд статей, напечатанных в альманахе «Достоевский и мировая культура», а также в сборниках «Достоевский в конце XX века"7, «Роман Ф. М. Достоевского «Идиот»: современное состояние изучения"8, «Ф. М. Достоевский и православие"9, «Достоевский. Дополнения к комментарию"10 и «Роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы»: современное состояние изучения"11.
5 Иванов Вячеслав. Достоевский и роман-трагедия // Иванов Вячеслав. Лик и личины России. Эстетика и литературная критика. M., 1995. С. 383.
6 Попович Иустин, прп. Достоевский о Европе и славянстве. СПб., 1998. С. 256.
7 Достоевский в конце XX века: Сб. статей. М., 1996.
8 Роман Ф. М. Достоевского «Идиот»: современное состояние изучения. М., 2001.
9 Ф. М. Достоевский и православие. М.: Издательский дом «К единству», 2003.
10 Достоевский. Дополнения к комментарию. М.: Наука, 2005.
11 Роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы»: современное состояние изучения. М.: Наука, 2007.
Наряду с работами о христианстве Достоевского для данной темы важны монографии, посвященные композиции произведений Достоевского. Здесь в первую очередь следует назвать работу К. Мочульского «Достоевский. Жизнь и творчество». Мочульский видит свое исследование как продолжение произведений философов-символистов, как литературоведческую работу с использованием их открытий: «Поколение символистов открыло Достоевского-философапоколение современных исследователей открывает Достоевского-художника"12. Роман «Братья Карамазовы» Мочульский ставит на центральное место в творчестве Достоевского: «Над последним своим романом Достоевский работал три года <.> Но духовно он работал над ним всю жизнь. «Братья Карамазовы» — вершина, с которой нам открывается органическое единство всего творчества писателя. Все пережитое, передуманное и созданное им находит свое место в этом огромном синтезе"13. Почти все основные мотивы и идеи романа Мочульский находит в предшествующих произведениях, что и позволяет ему сделать этот вывод14. «Архитектоника романа, — пишет Мочульский далее — отличается необыкновенной строгостью: закон равновесия, симметрии, пропорциональности проводится автором систематически"15. Мочульский, как и Вячеслав Иванов, называет роман «Братья Карамазовы» мифом, однако вкладывает в это слово совершенно другой смысл: «История карамазовского семейства — художественный миф (курсив мой — А. Г.), в оболочку которого заключена религиозная мистерия, вот почему в центре его стоит «Легенда о Великом инквизиторе» «16. Итак, для Мочульского композиция романов Достоевского становится настолько же смыслосодержащей, как и сюжет.
Одним из самых глубоких исследователей творческого метода Достоевского был М. М. Бахтин. Бахтин в прямом смысле продолжил.
12 Мочульский К. В. Достоевский. Жизнь и творчество // Мочульский К. В. Гоголь. Соловьев. Достоевский. М., 1995. С. 220.
13 Там же. с. 520.
14 См. Там же.
15 Там же. С. 521.
16 Там же. С. 523. традиции Иванова. Его описание полифонии Достоевского: «Новая художественная позиция автора по отношению к герою в полифоническом романе Достоевского — это всерьез осуществленная и до конца проведенная диалогическая позиция, которая утверждает самостоятельность, внутреннюю свободу, незавершенность и нерешенность героя. Герой для автора не «он» и не «я», а полноценное «ты» «17 представляет собой продолжение мысли Иванова «Его (Достоевского) проникновение в чужое я, его переживание чужого я как самобытного, беспредельного и полновластного мира содержало в себе постулат Бога как реальности, реальнейшей всех этих абсолютно реальных сущностей, из коих каждой он говорил всею волею и.
1С всем разумением: «ты еси» .
Бахтинское определение самостоятельности героя в полифоническом романе открыло путь к диспутам об авторской позиции в творчестве Достоевского. Так, исследованием авторской позиции у Достоевского занималась В. Е. Ветловская. В книге «Поэтика романа «Братья Карамазовы» «Ветловская выдвигает понятие авторитетности слов героя и исследует возможности компрометации того или иного высказывания19. В этой же книге Ветловская уделяет много внимания соотношению поэтики романа со Священным Писанием, что важно для темы моего исследования. Интересно, что в работе Ветловской цитирование Писания не упомянуто среди вариантов возможности выявления авторской позиции.
Проблемой текста Священного Писания в творчестве Достоевского, в том числе и в романе «Братья Карамазовы», занимались зарубежные ученые. Так, христианский контекст романа «Братья Карамазовы» исследовал Роберт Бэлнеп в книге «Структура «Братьев Карамазовых» «. Бэлнеп выдвигает понятие «внутренние структуры» («Элементы «Братьев Карамазовых» связаны между собой бесчисленными отношениями. Они могут быть искусственно разделены на четыре системы, которые я называю.
17 См. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М. 1979. С. 73−74.
18 Иванов Вячеслав. Указ.соч. С. 383.
19 Ветловская В. Е. Поэтика романа «Братья Карамазовы». Л., 1977. Глава «Отношение автора к словам героя». структурами. <.> Я называю эти структуры так: внутритекстовая (inherent), историческая (historical), линейная (sequential) и повествовательная.
• in narrative)"). К внутренним Бэлнеп относит «устойчивые образы, «рифмы ситуаций», сходство персонажей и другие очевидные внутритекстовые отношения"21. Интересно, что он не рассматривает в качестве таких внутритекстовых структур повторяющиеся библейские цитаты, хотя, конечно, к таким рифмам ситуаций относит и случаи аллюзий на христианские реалии: «Иногда эмоциональную нагруженность придают деньгам интертекстуальные связи. Смердяков убивает Федора Павловича ради тридцати листков бумаги и, как Иуда, вешается. Ракитин продает.
Алешу Грушеньке за 25 серебряных монет". Для темы данного исследования важно также и то, что Бэлнеп прослеживает функцию эпиграфа к роману по всему сюжету романа: «отсрочка восприятия благодати — центральная тема и центральный механизм в системе причинно-следственных связей романа. Он воплощен в образе зерна, упавшего в землю, из эпиграфа к роману: «Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одноа если умрет, то принесет много плода». Роман можно рассматривать как описание воздействия благодати на группу людей. Отсрочка ее восприятия старцем Зосимой и Алешей — это время, когда зерно благодати умирает для того, чтобы осознание человеком своей греховности, необходимое для восприятия благодати, принесло плоды оплодотворения. Оплодотворение Мити благодатью происходит в то время, когда ему кланяются старец Зосима и Катерина Ивановна, или, может быть, когда ему дарит фунт орехов доктор Герценштубе, но плод появляется лишь после сна про дите. Ивана оплодотворяют благодатью его мать и Алеша,.
20 Бэлнеп Р. Структура «Братьев Карамазовых». Пер. с английского: Академический проект. СПб., 1997. С. 35.
21 Там же. С. 36.
22 Там же. С. 84−85. который целует его, подражая Христу в легенде о великом инквизиторе. Спасение Ивана не завершено" .
Необходимо упомянуть работу Малькольма Джоунса «Достоевский после Бахтина». В этой книге Джоунс обращается к понятию мифа как организующей силы композиции романа «Братья Карамазовы»: «В основе «Братьев Карамазовых» лежит не один, а три поддающихся четкой идентификации мира, и почти на каждой странице текста мы можем видеть их (пусть и неотчетливо) борющимися между собой за превосходство. Первые два представляют собой идеологическую диалектику романа как она виделась самому Достоевскому и большинству его последующих комментаторов. Первый миф — христианский. <.> Второй миф — миф Ивана Карамазова. <.> Третий миф <.> это миф отцеубийства, лежащий в.
24 основе центрального сюжета романа .
Джоунс высказывается против однозначно иерархического прочтения романа, напоминая о полифонии и о том, что два мифа романа — «христианский» и «миф Ивана Карамазова» — могут одинаково глубоко воздействовать на читателя, а, значит, оба важны для восприятия романа: «Когда Камю говорил, что Достоевский был лучшим пророком XX столетия, чем Маркс, он отсылает не к голосам Зосимы или Алеши, но к голосу Ивана <.> Тот факт, что роман может победоносно выдержать деконструкцию в пользу Ивана, является лучшим из всех, какие только возможны, свидетельством в пользу силы освобожденной от любых пут полифонии вокруг него, достаточной, чтобы пресечь любую попытку навязать иерархию. Правда, без сомнения, в том, что роман безусловно отвечает отчасти полифоническому, а отчасти иерархическому прочтению, но ни одному из них целиком во всем своем объеме» .
23 Там же. С. 91. Д. Томпсон также отмечает важность эпиграфа для всего романа: «Выбором эпиграфа Достоевский дает нам главный ключ к толкованию своего последнего романа». Томпсон Д. «Братья Карамазовы» и поэтика памяти. Спб., 2ООО. С. 76. См. также Чирков H.M. О стиле Достоевского: Проблематика, идеи, образы. М., 1967. С. 288−289.
24 Джоунс Малкольм В. Достоевский после Бахтина. Исследование фантастического реализма Достоевского. СПб., 1998. С. 196−197.
25 Там же. С. 195−196.
Он критикует и точку зрения, при которой роман «Братья Карамазовы» представляется однозначно христианским: «Как бы ни был текст „Братьев Карамазовых“ полон библейских аллюзий <.> можно утверждать, что он оказывается глух к сущностной керигме Нового Завета, что его религиозное слово стало пустой шелухой и что это делает его особенно уязвимым для современного, секулярного прочтения, которое выбивает всевозможные риторические и композиционные подпорки из-под христианского прочтения. Лишь разоблачая последовательные искажения, можно с некоторой долей вероятности надеяться на то, что удастся найти следы звучащего в нем религиозного слова, ведущие к предполагаемому источнику в сердце христианского Евангелия, но и это могло бы оказаться всего лишь л/г произвольным выбором первоисточника». Однако он не отрицает возможность христианского прочтения романа: «Я так сильно, как только мог, настаивал на том, что текст «Братьев Карамазовых» деконструирует свою собственную христианскую полемику, не потому, что я убежден, что это истина в последней инстанции, а потому, что убежден, что в наши дни полновесное объяснение христианской поэтики должно признать силу этого деконструктивного процесса"27.
Монографий, посвященных собственно проблеме библейских цитат в романе «Братья Карамазовы», нет. Теме библейских цитат в романах Достоевского, в том числе и в романе «Братья Карамазовы», посвящена работа Симонетты Сальвестрони «Библейские и святоотеческие источники романов Достоевского». В четвертой главе этой работы Сальвестрони рассматривает роль Священного писания в романе «Братья Карамазовы», уделяя в том числе внимание роли эпиграфа к роману в образах Илюши и Маркела. Она использует термин «текст в тексте» и пишет, что «современные методы анализа предполагают двойной подход к рассмотрению проблемы текста в тексте <.> Библейский фрагмент,.
26 Там же. С. 199.
27 Там же. С. 212. и введенный в художественный текст, входит в творческий процесс автора как часть художественной ткани создаваемого произведения <.> библейская цитата отличается от других текстов в тексте. Несомненно, в любой культуре, даже самой светской и материалистической, Библия была и есть текст, с которым невозможно избежать сравнения, хотя бы в полемическом смысле. Она является самой глубокой по смыслу книгой, богатой всеми возможными значениями, раскрытыми ее толкователями, интеллектуалами и.
ЛЛ художниками за более чем двухтысячелетний период времени". Отметим, что для Сальвестрони цитаты из Священного писания отличаются от цитат из других текстов. Подробнее об этом отличии будет говориться в первой главе данного исследования, в параграфе «Прецедентный текст».
Цитатам в романе «Братья Карамазовы», в том числе и библейским цитатам, посвящена работа Нины Перлиной «Varieties of Poetic Utterance: Quotation in «The Brothers Karamazov» «(Разновидности поэтического высказывания: цитаты в «Братьях Карамазовых»). В этой работе подробно исследуются как библейские цитаты (по словам Перлиной, «цитаты из Священного Писания занимают место на высшем иерархическом уровне романа. В сущности, они стоят над системой поэтики романа, более того, они.
29 регулируют и организовывают ее"), так и цитаты из других духовных и светских произведений. Особый интерес представляет сопоставление композиции цитирования у Ивана и старца Зосимы (глава «Veiled quotation incorporated into Ivan Karamazov’s philisophical lexicon and their direct usage in Zossima’s discourse» («Скрытые цитаты, включенные в философский словарь Ивана Карамазова, и их прямое использование в дискурсе Зосимы»).
В настоящее время существует ряд работ, как монографий, так и статей, где исследуется композиционная роль цитат в произведениях Достоевского. К таким, в первую очередь, относятся работы Т. А. Касаткиной, которые являются основополагающими для методологии.
28 Сальвестрони С. Библейские и святоотеческие источники романов Достоевского. СПб., 2001. С. 10−11.
29 Perlina N. Varieties of Poetic Utterance: Quotation in «The Brothers Karamazov». Lanham, MD. 1985. C. 72. данного исследования: главным образом здесь следует назвать монографию «О творящей природе слова. Онтологичность слова в творчестве Ф. М. Достоевского как основа «реализма в высшем смысле» «30. Ее подход к творчеству Достоевского «состоит во внимании ко всему заключенному в слове объему реальности, доступному исследователю, без редукции значения слова к тому, которое адекватно авторскому намерению, предполагаемому читателем. Для определения смыслового объема слова, актуализированного в сознании автора, исследуются ситуации словоупотребления в различных контекстах, отыскиваются смыслы, покрывающие общим значением противоречащие, на первый взгляд, друг другу словоупотребления, чем создается непрерывное смысловое поле слова». Исследования Касаткиной показывают, насколько глубоко произведения Достоевского связаны с предшествующим текстом. Главным образом они базируются на изучении роли пушкинской цитаты у Достоевского, однако часть работ посвящена и цитатам из Священного писания, и литургическим цитатам. Определение Касаткиной эпилогов пяти романов Достоевского как аллюзий на различные иконы явилось новаторским подходом к произведениям Достоевскогоэта концепция показала, что несмотря на кажущуюся исследованность творчества Достоевского, на самом деле многое в его произведениях продолжало и продолжает оставаться незамеченным.
В работе А. Г. Гачевой «» Нам не дано предугадать, Как слово наше у 1 отзовется". Достоевский и Тютчев" рассматривается взаимодействие художественного мира Достоевского с художественным миром Тютчева, и исследуются тютчевские цитаты в произведениях Достоевского.
В книге Б. Н. Тихомирова «» Лазарь! гряди вон". Роман Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» в современном прочтении: Книга-комментарий"32 прокомментировано множество отсылок на Священное.
30 Касаткина Т. А. О творящей природе слова. Онтологичность слова в творчестве Ф. М. Достоевского как основа «реализма в высшем смысле». М., 2004.
31 Гачева А. Г. «Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовется.». Достоевский и Тютчев. М., 2004.
32 Тихомиров Б. Н. «Лазарь! Гряди вон». Роман Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» в современном прочтении: книга-комментарий. СПб., 2005 писание и реалии христианского мира, появляющихся в романе «Преступление и наказание" — в этом исследовании много внимания уделяется именно роли, которую играет та или иная отсылка в романе.
Е.Г. Новикова в книге «Софийность русской прозы второй половины XIX века» определяет композиционную роль евангельского текста как преображающую: «Акт включения евангельского текста в произведение может быть интерпретирован как теургийно-софиургийный акт преображения художественного мира произведения, изображенного в нем тварного мира и его земного слова одновременно. Акт преображения — как фиксация «грани» и установления сущностной «связи» между евангельским текстом и тварным контекстом во всех качествах, как произведения, так и текста. В частности, введение евангельского текста влечет за собой преображение художественного мира произведения всего онтологических и антропологических аспектах. Преображение входит в художественную структуру произведения прежде всего с помощью евангельского текста как заключенный в нем и продуцируемый им мотив. Однако как акт всеобщего значения и смысла он становится композицией сюжета и организует особый эпизод преображения, сюжетную ситуацию преображения мира и героев произведения. При этом в отдельных случаях мотив и эпизод преображения явлены в своем особом смысловом варианте — в мотиве и эпизоде воскресения33. Она выделяет следующие способы существования Евангелия в мире романа: «Евангелие как книга, парафраз, точная и неточная цитата, «множественный» евангельский текст, наконец, «большой» целостный текст Евангелия"34.
Итак, для методологии данного исследования важны работы современных авторов, в которых показывается взаимодействие Достоевского с предшествующим текстом, и в первую очередь работы Татьяны.
33 Новикова Е. Г. Софийность русской прозы второй половины XIX века. Томск, 1999. С. 36.
34 Там же. С. 36.
Касаткиной. По ее словам, «у Достоевского <.> сюжет — ив сюжете, и в композиции, и в подтексте — тайном символическом смысле детали-вещи. У Достоевского все значимо: каждое слово, определение, жест, уж тем более имя и фамилия, обращение к герою"35. Опираясь на это высказывание, можно смело утверждать, что в романах Достоевского будет так же значима любая цитата. Непомнящий в книге «Пушкин. Русская картина мира» называл такой образ внутритекстовых связей «сплошным контекстом». «Сплошной контекст <.> это такой контекст, в котором все — насквозь и наперекрест, по горизонтали и вертикали, от начала и до конца — вяжется, соотносится, резонирует, взаимодублируется, рифмует, зеркально взаимоотражается, так что та или иная связь способна быть нитью, могущей вывести к центру замысла. Это сплошь функциональный контекст, в нем на замысел «работает» все без исключения, до мельчащих деталей, до авторских купюр <.> и пустот <.>36.
Поскольку в данной работе речь идет о цитате, то есть о чужом тексте в тексте Достоевского, то следует также обратить внимание на особое отношение Достоевского к чужим текстам. Касаткина говорит о цитате «как своеобразном слове языка писателя, может быть, даже более наглядно, чем слово «общего» языка, раскрывающем способ творящего бытия слова в пространстве художественного текста. Отношение Ф. М. Достоевского к цитате, тесно связанное с его отношением к слову вообще, не совсем обычно даже для писателей высочайшего уровня художественности. Как за словом всегда видится ему мир и его Творец <.>, так за цитатой для него всегда встает художественный мир и его творец, цитата всегда оборачивается присутствием в тексте Достоевского всей полноты творческого универсума и даже — прозреванием (предчувствием и пониманием) творящей личности цитируемого автора"37.
35 Касаткина Т. А. Указ. соч. С. 322.
36 Непомнящий В. С. Пушкин. Избранные работы 1960;х — 1990;х годов. Т. II. Пушкин. Русская картина мира. М&bdquo- 1999. С. 472.
37 Касаткина Т. А. Указ. соч. С. 152.
Разумеется, цитаты из Священного Писания всегда придают особенную глубину произведению. Поскольку в данной работе речь пойдет главным образом о библейских цитатах, то встает вопрос о присутствии в тексте романа «Братья Карамазовы» всей полноты Священного Писания. Конечно, сакральный текст не может быть воспринят художественным произведением во всей полноте, но, с другой стороны, только сакральный текст может проникнуть во все глубины романа.
Итак, методология данного исследования основывается на трех составляющих: любая цитата, то есть часть чужого текста, привлекает в художественный мир Достоевского весь предшествующий текстцитата из Священного Писания, соответственно, притягивает к роману сакральный текст Священного Писанияроман построен по принципу «сплошного контекста», то есть те или иные его элементы, в данном случае — цитаты, постоянно взаимодействуют между собой.
Для того, чтобы исключить терминологическую неясность, надлежит определить термины, которые будут использованы в основной части исследования. Подробную классификацию терминов можно найти в первой главе данного исследования. Здесь же я рассмотрю только те определения, которые уже существуют в литературе, посвященной взаимодействию двух текстов.
В первую очередь необходимо определить само понятие «цитата». Литературно-энциклопедический словарь определяет цитату как «дословную выдержку из какого-либо произведения». В статье И. В. Фоменко «Цитата» из сборника «Введение в литературоведение» указывается на возможность двоякого использования термина «цитата»: в широком смысле, как общеродовое — «любой элемент чужого текста, включенного в авторский, „свой“ текст» («Нужно лишь, чтобы читатель узнал этот фрагмент <.> как чужой»), и в узком, как собственно цитата: «точное воспроизведение какого.
Л q либо фрагмента чужого текста". В дальнейшем я буду в качестве общеродового понятия использовать термин «отсылка». Этот термин в таком значении используется, например, в русском переводе книги С. Сальвестрони «Библейские и святоотеческие источники романов Достоевского"39.
Необходимо также определить выражение «предшествующий текст». В.
40 литературе, посвященной изучению интертекстуальности, предшествующим текстом (или чужим текстом) называется текст — источник отсылки, в противоположность авторскому или своему тексту, «принимающему» отсылку.
В статье И.В. Фоменко41 общее понятие «цитата» разделяется на собственно цитату (см. выше), аллюзию — «намек на историческое событие, бытовой и литературный фон, предположительно известный читателю», и реминисценцию — «небуквальное воспроизведение, невольное или намеренное, чужих структур, слов, которое наводит на воспоминания о другом произведении». Упоминается и об особом положении цитаты в начале, что особенно важно для романа «Братья Карамазовы»: «Цитата в начале (эпиграф и др.) подключает весь авторский текст к источнику и сразу же определяет установку на восприятие». Очевидно, что это достаточно стандартная трактовка.
Итак, обычно в исследовательской литературе за основные берутся эти термины — цитата, реминисценция, аллюзия. Они имеют традиционное значение, которое я рассмотрю и от которого, по возможности, не буду отступать, если в этом не будет особой необходимости. ЦИТАТА.
Само это слово происходит от латинского «cito» — 'вызываю, привожу'. Поэтому употребление термина «цитата» как общеродового для всех случаев, когда автор «вызывает» предшествующий текст, вполне.
38 Фоменко И. В. Цитата // Введение в литературоведение. Литературное произведение: Основные понятия и термины. М., 1999. С. 496.
39 Сальвестрони С. Указ. соч. СПб., 2001.
40 См. например, Фатеева H.A. Контрапункт интертекстуальности, или интертекст в мире текстов. М., 2000.
41 См. Фоменко И. В. Указ. соч. С. 497. допустимо. По определению Литературного энциклопедического словаря, «цитата — дословная выдержка из какого-либо произведения. В художественной речи <.> цитата — стилистический прием, употребление готового словесного образования, вошедшего в общелитературный оборот».
АЛЛЮЗИЯ.
Слово происходит от французского allusion 'намек', которое, в свою очередь, происходит от латинского ludus — 'игра'. В русском литературоведении этот термин возникает уже в 1821 году, в «Словаре древней и новой поэзии» Н. Остолопова. Он определяет аллюзию сначала как «игру в словах или мыслях», а затем как «намекание, намек». Иногда в современном литературоведении или окололитературоведческих текстах этот термин употребляется как родовой ко всем типам отсылок — предполагается, что автор строит свой текст по игровому принципу, когда обращения к литературным фактам, независимо от формы этого обращения, важны именно как намеки-отсылки. Действительно, такой прием, например, как скрытая цитата, вполне может играть роль намека. И если бы отсылки никогда не играли бы иной роли, то употребление термина «аллюзия» как общеродового было бы вполне допустимо.
Литературный энциклопедический словарь определяет аллюзию как «намек на реальный политический, исторический или литературный факт, который предполагается общеизвестным».
Квятковский определяет аллюзию как «стилистический прием, употребление в речи или в художественном произведении ходового выражения в качестве намека на хорошо известный факт, исторический или бытовой"42.
РЕМИНИСЦЕНЦИЯ.
Слово происходит от латинского reminiscentia 'воспоминание, припоминание'. Литературный энциклопедический словарь определяет реминисценцию как «черты, наводящие на воспоминание о другом.
42 Квятковский А. П. Поэтический словарь. М., 1966. С. 20. произведении. Реминисценция — нередко невольное воспроизведение автором чужих образов или ритмико-синтаксических ходов. Часто трудно установить грань между осознанной установкой автора на заимствование чужого образа и его бессознательной реминисценцией".
По Квятковскому, реминисценция — «намеренное или невольное воспроизведение поэтом знакомой фразовой или образной конструкции из другого художественного произведения"43.
К вышеупомянутым терминам добавим еще термин «парафраз». По определению Литературного энциклопедического словаря, парафраз (или парафраза) — это «пересказ, переложение текста другими словами, часто прозы в стихи или стихов в прозу, иногда сокращенно или расширенно».
Очевидно, что в этих источниках — Литературном энциклопедическом словаре, «Поэтическом словаре» Квятковского и «Введении в литературоведении» употребление терминов примерно совпадает. Возможно и другое их употребление. Н, Фатеева в книге «Контрапункт интертекстуальности, или интертекст в мире текста» использует иную классификацию отсылок. Так, она определяет цитату как «воспроизведение двух или более компонентов текста-донора с собственной предикацией», термин «реминисценция» в ее классификации не используется, а аллюзией называется «заимствование определенных элементов претекста, по которым происходит их узнавание в тексте-реципиенте, где и осуществляется их предикация"44. «От цитаты аллюзию отличает то, что заимствование элементов происходит выборочно, а целое высказывание или строка текста-донора, соотносимые с новым текстом, присутствуют в последнем случае как бы «за текстом"45. В основе этой классификации, несмотря на четкое различение понятий, лежат скорее лингвистические критерии, поэтому она не может быть однозначно приемлемой для литературоведческой работы.
43 Там же. С. 238.
44 Фатеева Н. А. Указ. соч. М., 2000. С. 128.
45 Там же. С. 129.
Р.Г. Назиров в статье «Реминисценция и парафраза в «Преступлении и наказании» «определяет реминисценцию как «припоминание, бессознательное подражание» и выдвигает термин «парафраза» в значении «пересказ литературного произведения в упрощенном или сокращенном.
46 виде" .
В определении Назирова особенно подчеркнута случайность, ненамеренность возникновения реминисценции. Вопрос о том, возникла ли отсылка намеренно или невольно, волнует исследователей не только тогда, когда речь идет о реминисценции. Любая отсылка, даже точная цитата, если она не обозначена достаточно очевидно — кавычками или названием произведения, например — может вызывать сомнения, действительно ли это отсылка к предшествующему тексту или же случайное совпадение, и если отсылка, то сознательная ли. Приведу пример из творчества современного поэта М. Щербакова. В его стихотворении «Ковчег неутомимый» мы встречаем такую строку: «Проблемы вечной — бысть или не бысть — решенья мы не знаем и не скажем"47. Отсылка к «Гамлету» Шекспира достаточно узнаваема, хотя здесь нет ни кавычек, ни атрибуции. Ниже будет говориться о таких общекультурных отсылках, которые не всегда нуждаются в закавычивании для того, чтобы быть узнанными. Однако цитата из Шекспира у Щербакова искажена неправильной грамматической формой — вместо инфинитива здесь стоит аорист, церковнославянская грамматическая форма. Ее мы встречаем в первой главе евангелия от Иоанна: «И Слово плоть бысть и вселися в ны» (Ин 1:14). Вопрос, «бысть» Слово плотью или «не бысть», воплотился ли Божественный Логос или нет, действительно может быть назван «вечной проблемой» — ответ на него отделяет христианство от других религий. Поэтому для читателя, верящего, что «Слово в самом деле плоть бысть», слова Щербакова отсылают не только к Шекспиру, но и к.
46 Назиров Р. Г. Реминисценция и парафраза в «Преступлении и наказании» // Достоевский. Материалы и исследования. Вып. 2. Ленинград, 1976. С. 90−91.
47 Щербаков M. Другая жизнь. М., 1996. С. 106.
Евангелию. Но почти невозможно доказать, что Щербаков это имел в виду, создавая стихотворение.
Таким образом, между авторским и предшествующим текстом могут возникать не непременно отрефлектированные отношения, которые, тем не менее, будут функционировать в авторском тексте так же, как и тщательно продуманные отсылки. Очевидно, сама постановка этого вопроса отсылает нас к исследованию природы творческого процесса.
Все цитаты из произведений Ф. М. Достоевского приведены (за исключением специально оговоренных случаев) по Полному академическому собранию сочинений в 30-ти томах (ПСС), JL: Наука, 1972;1990 гг., в скобках арабскими цифрами указан номер тома (и, если требуется, римской цифрой — соответствующего полутома) и, через точку с запятой, страницы. Восстановлены заглавные буквы в написании имен Господа, Богородицы, других святых имен и понятий, вынужденно пониженные по требованиям советской цензуры.
Заключение
.
В данной работе я рассмотрела композиционную роль структуры «текст в тексте» в произведениях Достоевского на примере библейских цитат в романе «Братья Карамазовы».
Основной целью работы было изучение роли, которую играют в романе Достоевского «Братья Карамазовы» отсылки к Священному писанию.
В процессе написания работы решались следующие задачи:
1. Определение двойного значения термина «текст в тексте». Данный термин применяется как к отсылке к предшествующему тексту, так и ко внутреннему произведению.
2. Рассмотрение различных вариантов структуры «текст в тексте» как обращения к предшествующему тексту: цитата, аллюзия, реминисценция, парафраз.
3. Выявление скрытых библейских цитат, реминисценций и аллюзий, появляющихся в романе «Братья Карамазовы».
4. Исследование случаев автоцитирования, то есть функционирования в произведении авторского текста как предшествующего. Необходимость изучения таких случаев диктует нам само понятие «текст в тексте», поскольку автоцитирование может быть соотнесено как с собственно цитированием, так и с внутренним текстом, а понятие «текст в тексте» объединяет оба этих значения.
5. Рассмотрение функций различных структур, возникающих в романе при посредстве цитат. Таковыми являются: a) Отсылки к одинаковым или схожим местам чужого текста. b) Составные цитаты. c) цитаты, возникающие на фоне ситуативной аллюзии. d) фоновые парафразы.
В первой главе разбираются два значения понятие «текст в тексте». Термин «текст в тексте» используют литературоведы тартуской школы —.
Ю.М. Лотман, Ю. И. Левин, П. Х. Тороп. Так называется, во-первых, отсылка к другому произведению, и во-вторых, «произведение в произведении», или «вставное произведение». Исходя из внутренней формы этого понятия, очевидно, что оно может объединять в себе два этих значения. Ю. И. Левин определяет «текст в тексте» как «частный случай неоднопланового повествования, в котором отношения планов образуют формальную иерархию"129. В данной работе главным образом исследовалось понятие «текст в тексте» в первом значении, то есть различные отсылки к предшествующим произведениям, появляющиеся в романе «Братья Карамазовы».
В первой главе также были определены следующие понятия, необходимые для дальнейшего исследования: отсылка, цитата (точная и неточная, явная и скрытая), аллюзия, реминисценция, парафраз, предшествующий и авторский (свой) текст. Анализируя композиционную роль обращения к предшествующим текстам, можно придти к выводу, что появление в авторском тексте отсылки к предшествующему тексту углубляет или усложняет авторского текста, придает ему дополнительный смысл, создает дополнительное композиционное измерение.
Произведения Достоевского содержат множество отсылок, и они органично вживлены в текст, так что построение текста не кажется искусственным. В его произведениях предшествующий, цитируемый текст, и авторский, тот, в котором цитата появляется, составляют некое творческое единство. В данной работе речь идет главным образом о тексте Священного Писания в романе «Братья Карамазовы». Мир христианских реалий настолько важен для романов Достоевского, что некоторые исследователи называют творческий метод Достоевского «христианским реализмом"130. И.
29Левин Ю. И. Повествовательная структура как генератор смысла: текст в тексте у X. Л. Борхеса // Левин Ю. И. Избранные труды. Поэтика. Семиотика. М., 1998. С. 436.
130 Захаров В. Н. Христианский реализм в русской литературе (постановка проблемы) // Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX вв.еков: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сб. научных трудов. Вып. 3. Петрозаводск, 2001. этот мир христианских реалий присутствует не только в сюжете, но и в композиции романа.
Вторая глава строится по принципу поиска отсылок на Священное Писание в романе. Скомпонованы они по отдельным образам и элементам сюжета романа: «Образ Дмитрия в соотнесении с эпиграфом», «» Русский инок" и «Великий инквизитор» «, «Образ старца Зосимы в контексте евангельских цитат», «Суд». Оказывается, что наибольшее число евангельских отсылок и аллюзий на христианские реалии в романе относится к Распятию Христа, сошествию Его во ад и Воскресению. Но есть и отсылки, не относящиеся напрямую к этой теме. Особый интерес представляют случаи, когда в разных местах текста появляются одинаковые цитаты, которые можно называть сквозными, или отсылки на одну и ту же тему — к последним мы относим и основную тему романа, Распятие и Воскресение Христа.
В третьей главе отсылки, выявленные во второй главе, распределяются согласно тому, какие структуры образуют те или иные отсылки и как эти структуры функционируют в романе. Здесь я выделяю такие структуры: сквозные цитаты, примыкающие к ним отсылки на одну и ту же тему, составные цитаты, цитаты на фоне ситуативной аллюзии и фоновые парафразы.
Все упомянутые выше типы структуры «текст в тексте», углубляя план произведения, создают дополнение к внешнему сюжету. Зачастую же на внутреннем плане повествования возникает не просто дополнение к внешнему сюжету, а его толкование или же глубинный сюжетный ход, создающий фон внешнего сюжета. Такой фоновый сюжетный ход можно не заметить без внимательного композиционного чтения.
Так, например, в «Русском иноке» описывается убийство Таинственным посетителем его возлюбленной, в котором заподозрили слугу (14- 278), и элементы этого описания обнаруживаются потом в повествовании об убийстве Федора Павловича (см. вторую главу данного исследования, раздел «» Русский инок" и «Великий инквизитор» «). Исходя из внешнего сюжета, читатель может лишь предполагать, что Дмитрий невиновен, но Достоевский показывает, что те улики, которые следствие предъявляет Дмитрию, уже привели один раз к судебной ошибке, так что, очевидно, предположение о невиновности Дмитрия верно. Этот случай можно отнести к толкованию.
Особенно интересны в этой связи сквозные отсылки, поскольку именно они не просто углубляют текст повествования, но соединяют разные элементы сюжета, и именно о них можно сказать, что они создают фоновые сюжетные ходы. К таким относится, например, вся линия Катерины Ивановны и Дмитрия, которая оказывается написанной на фоне первых двух заповедей Декалога: «Я Господь, Бог твой <.> да не будет у тебя других богов пред лицем Моим. Не делай себе кумира <.> не поклоняйся им и не служи им (Исх 20:2−5). Дмитрий говорит о Катерине Ивановне: «Он (Федор Павлович — А.Г.) оскорбил не только меня, но и благороднейшую девицу, которой даже имени не смею произнести всуе из благоговения к ней» (14- 68) и «— Катерина Ивановна? — с удивлением переспросил следователь <.> — О, не произносите имени ее всуе!» (14- 441). Он цитирует третью заповедь, «Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно (ц-сл.: всуе) (Исх 20:7), но на место имени Господа ставит имя Катерины Ивановны. Тем самым Дмитрий нарушает первые две заповеди: «Я Господь, Бог твой <.> да не будет у тебя других богов пред лицем Моим» (Исх 20:2−3) и «Не делай себе кумира <.> не поклоняйся им и не служи им» (Исх 20:4−5). И сама Катерина Ивановна соглашается с этим, также ставя себя на место Бога для Дмитрия: «Я буду богом его, которому он будет молиться» (14- 112). (см. об этом вторую главу данного исследования, раздел «Образ Дмитрия в свете эпиграфа».
Тема Распятия Христа, Сошествия его во ад и Воскресения заявлена эпиграфом к роману. Поэтому естественно было ожидать, что в романе будут появляться отсылки, также связанные с этой темой. И мы видим, что таких отсылок больше, чем отсылок к другим темам Священного писания — цитаты, реминисценции, аллюзии или парафразы, связанные с этой темой, появляются практически во всех сюжетных линиях. Таким образом, можно смело утверждать, что тема Распятия Христа, Сошествия Его во ад и Воскресения является фоном всего романа «Братья Карамазовы».
Новикова пишет о преображающей роли евангельских цитат: евангельский текст «организует особый эпизод преображения, сюжетную ситуацию преображения мира и героев произведения"131. Вероятно, это можно применить не только к евангельскому тексту, но и ко всем цитатам из Священного писания как сакрального текста и к цитатам из богослужебных текстов.
Текст священного Писания у Достоевского присутствует не только в виде явных отсылок, к каким относится чтение библейского текста, прямая апелляция к нему или же явная цитата. Таких отсылок в тексте романа «Братья Карамазовы» также много, но более значимым оказывается появление текста Писания в виде скрытых цитат или ситуативных аллюзий, когда некий эпизод оказывается наложенным на евангельское повествование. Благодаря такой композиционной форме сакральный текст не остается только в поле явного цитирования, — в этом случае Писание не участвовало бы в обыденных событиях, описываемых в романе, существовало бы в той или иной степени изолировано от сюжета романа и в итоге могло бы оказаться изъятым из мира романа, — а является фоном для всего сюжета романа, то есть для любого события сколь угодно обыденного или негативного. И, действительно, у Достоевского этот фон является и «критерием истины», по термину Т. А. Касаткиной, и преображающей силой. Образно говоря, мир романа не просто освещается светом Писания — этот свет пронизывает весь его текст. Новикова Е. Г. Софийность русской прозы второй половины XIX века. Томск, 1999. С. 36.
