Категории и категоризация в семантических описаниях языка, науке и философии. 
Определение межуровневой семантической категории как инструмента интерпретации и языковой репрезентации внутреннего мира человека

Известно, что ЯКМ, как всякая картина мира, имеет двойственную природу. С одной стороны, это некое идеальное, ментальное образование — сумма значений и представлений о мире, упорядоченных по тем или иным основаниям в интегральную систему [Телия, 1998, с.176−177], — результат репрезентации сущностных свойств мира в понимании ее носителей, результата всей духовной деятельности человека [Постовалова, 1998, с.21]. С другой стороны, это объективированное образование, опредмеченное в знаковых, в нашем случае языковых формах. ЯКМ — это, таким образом, вторичный, идеальный мир в языковой плоти [Колшанский, 1990], соответственно и семантическим категориям, его формирующим, также присущ двойственный характер. Они имеют самое непосредственное отношение к сфере мышления, точнее, к определенным структурам сознания человека, каждая из которых есть форма ментальной репрезентации действительности — «форма созерцания, восприятия, представления вещей» [НФЭ, т. Ш., с. 370], необходимое человеку «средство вариативной интерпретации действительности» [Иссерс, 1999, с. 42] и «осознания мира «[СПП, с. 272]), и в то же самое время к языку, реально всегда выступая в его определенном воплощении, «преломлении» (они выступают в качестве инвариантных компонентов плана содержания языковых единиц разных уровней [Бондарко 1985, 2001; Сусов, 1985; Литвин, 1985]). Эти концептуально обусловленные категории, воплощающиеся в языковой семантике и формирующие языковой образ мира, называют семантическими категориями (СК).

Категория и категоризация в научных и философских концепциях Исследователи (А.В. Бондарко, Л. М. Васильев, Т.И. Стексова) отмечают, что семантические категории связаны со сферой мышления, и в частности с категоризацией — мыслительной операцией, направленной на формирование категорий как понятий, предельно обобщающих и классифицирующих результаты познавательного деятельности человека [НФС, с.480].

Неслучайно категорию как феномен человеческой мысли ассоциативно связывают прежде всего со сферой научной и философской мысли (это традиционное толкование рассматриваемого понятия отражено, например, в Философской энциклопедии [ФЭ, Т. 2. с. 472], где категории определены как основные и предельно общие понятия наук).

Именно в философии, с возникновением интереса к проблемам сознания и познания, было выработано само понятие категории, разработаны первые категориальные системы (наиболее известны из них в Античности — аристотелевская, платоновская, в ХУШ-ХIХ вв. — кантовская, гегелевская, в конце ХIХ — ХХ вв. — экзистенциалистская, диалектико-материалистическая). В процессе развития научного познания каждая конкретная наука сформировала свою категориальную систему, не отказываясь при этом от понятий общенаучных (например, «информация», «симметрия» и др.) и философских («тождество», «противоречие», «случайность», «необходимость», «время», «пространство» и т. п.). Именно в сфере научной и философской мысли категория приобрела логический вид и получила следующую формулировку: предельно общее понятие, отражающее наиболее существенные, закономерные связи и отношения объективной действительности и познания, последний результат абстрагирования от предметов их особенных признаков [НФС, с.481], а категоризация, таким образом, стала отождествляться с логической операцией обобщения, которая заключается в целенаправленном переходе от видового понятия к родовому путем отбрасывания видообразующих признаков [Гетманова, 1994, с.53].

С развитием когнитивной науки, и в частности с проникновением когнитивного подхода в лингвистические исследования, открывшего широкие перспективы изучения общих принципов работы когнитивной системы человека, механизмов и структур, лежащих в ее основе, традиционные представления о категории и категоризации в целом подверглись частичному пересмотру. Речь идет не об отрицании логических принципов категоризации в целом, а «о пересмотре самого процесса классификации явлений действительности в том виде, в котором он происходит в повседневной человеческой жизни» [Кубрякова, 1996, с. 45]. Показательно в этом отношении обращение исследователей к элементам обыденной понятийной системы (ПС) (имеются в виду ПС, встроенная в язык австралийских племен дьирбал, — Р. Диксон, ПС представителей западной культуры — Э. Рош, Дж. Лакофф, Ч. Филлмор, восточная ПС — Дж. Лакофф, осмысливший результаты наблюдения П. Даулинг за использованием категориального классификатора в японском языке). Весь названный ряд исследований показал, что в повседневной категоризации (отраженной, в частности, в ЯКМ) формируются весьма специфические объединения, не вполне соответствующие классическим логоцентрическим нормам платоновско-аристотелевской категоризации, действующим в сфере науки и философии [НФС, с.481].

Говоря о том, что «классическая теория категорий не является когнитивной теорией» [Лакофф, 1988, 42], Лакофф имел в виду ее оторванность от реальных процессов упорядочивания и переработки информации о мире в сознании и языке человека. Уязвимость этой теории исследователь видит в том, что она «рассматривает отношения между реалиями естественного мира, но не рассматривает того, как человек осмысливает его» [Лакофф, 1988, с.42]. Комментируя отклонения от традиционных представлений о категории, обнаруженные в ходе лингвистических исследований, Лакофф замечает, что классическая теория ограничилась задачей «выявить независимо от мышления человека необходимые и достаточные условия для последовательной классификации всех реалий мира» [Там же]. Из этого следует, что в ней учитывались далеко не все когнитивные механизмы, факторы и принципы категоризации как совокупности реальных ментальных операций, используемых человеком в процессах познания мира и его «оязыковления» .

Когнитивная наука поставила вопрос о категоризации как «вопрос о когнитивной деятельности человека», другими словами о том, «на основании чего классифицирует вещи обычный человек и как он сводит бесконечное разнообразие своих ощущений и объективное многообразие форм материи и форм ее движения в определенные рубрики» [Кубрякова, 1996, с.45]. Очень многое для ответа на этот вопрос, по мнению исследователей, дает изучение категориальных классификаций в особом случае — в случае естественного языка. Как бы ни определяли когнитивный статус категориальных объединений, классов языка, главное, что принципы, которые обнаруживаются при подведении той или иной языковой единицы (чаще всего обращаются к лексическим единицам) под определенную категорию, не являются собственно языковыми правилами: язык отсылает к ментальной концептуализации мира. Они универсальны и имеют самое непосредственное отношение к реальным механизмам обработки информации в голове человека [Лакофф, 1988; Фрумкина, 1991]. Обращение к языкам так называемых цивилизованных народов и примитивных племен позволило исследователям (Дж. Лакофф, Б. Берлин, П. Кей, Э. Рош) определить целый ряд универсальных принципов категоризации.

1. П рототипическое устройство категорий. Одно из самых важных отклонений от традиционных представлений о категоризации, обнаруженное создателем прототипической теории значения Э. Рош (и ее пропонентами Дж. Лакоффом, Ч. Филлмором), касается внутренней структуры категории и отношений между ее членами.

С незапамятных времен наука занимается построением иерархических систем категорий с целью упорядочения знания о сложноорганизованных областях действительности (органический мир, объекты географии, минералогии, языкознания, этнографии и т. п.). Каждая из таких классификаций представляет собой систему таксономических категорий, обозначающих группы объектов — таксонов, связанных отношениями типа «выше» — «ниже» [СЭС, с. 1209, 1296]. Типичный пример — классификация органического мира (система категорий подвид — вид — род — семейство — …- царство), в которой каждая категория, с одной стороны, членится на подкатегории, категории низшего ранга, а с другой — входит в состав категорий высшего ранга. Согласно классической теории, категория имеет четкие, хорошо очерченные границы и принадлежность к категории определяется необходимыми и достаточными условиями, общими для всех членов категории (определенный набор общих, категориальных признаков реалий), соответственно, некий объект либо является членом данной категории, либо не является. Поскольку эти условия являются общими для всех членов категории, ни один из ее членов не может оказаться более или менее типичным, центральным по отношению к другим членам, но при этом между категориями могут быть установлены отношения «выше» — «ниже», если это категории разного уровня. Показательны в этом смысле рассуждения Аристотеля о такой категории сущностей, как человек, к которой, как и ко всем аналогичным, по его утверждению, неприменимы определения «больше» и «меньше». «Так, например, если эта вот сущность есть человек, то не будет человеком в большей или меньшей степени ни сам по отношению к себе, ни один по отношению к другим. Ведь один человек не является в большей мере человеком, чем другой, подобно тому, как одно белое является в большей или меньшей мере белым…» [Аристотель, 1998, с.1123].

Тем не менее Э. Рош, сделав предположение о том, что категории как мыслительные реалии имеют некую внутреннюю структуру и отношения между категориями выстраиваются не только по вертикали («выше» — «ниже»), но и по горизонтали («более типичное» — «менее типичное»), сумела продемонстрировать неравноправность членов одной категории. Одни из них (прототипы), будучи эталонными представителями данного класса явлений и воплощая все наиболее характерные признаки категории, формируют ее центр; другие представители этого класса, обладающие лишь некоторыми из свойств, присущих прототипам, отстоят от центра и образуют периферию. С точки зрения «разумной» категоризации банан, апельсин и яблоко в равной мере являются фруктами, однако в действительности для одного народа яблоко «более фрукт», чем банан, для другого, наоборот, типичным фруктом является банан. Конкретное распределение по «типичности» варьируется от культуры к культуре. Таким образом, одним из важных результатов работы Э. Рош и ее последователей стало представление категории как культурно обусловленной психологической структуры, имеющей прототипическое устройство.

• 2. Нестрогий характер категоризации объектов. Прототипическое устройство «естественных» категорий (то есть категорий обыденной когнитивной практики), заключающееся в том, что некоторые из них «бытуют в сознании людей как гетерогенные образования, объединяющие члены с неравноправным статусом» [НФС, с. 481], свидетельствует о нестрогом характере категоризации, об отступлении от логических принципов, действующих в области научной и философской мысли и связанных с требованием включать в категорию лишь те явления, которые обладают всем комплексом сущностных категориальных признаков. Дело в том, что категоризация как один из базовых механизмов обработки информации, как утверждают авторы «Краткого словаря когнитивных терминов» (М., 1996, с. 42), связана «едва ли не со всеми когнитивными способностями и системами в его (человека. — Е.К.) когнитивном аппарате» и, таким образом, выходит за пределы, выработанные в научно-философской мысли, не ограничиваясь логическими принципами категориального расчленения мира в области научных понятийных систем и классификаций. Исследования показали, что развитие процесса категоризации и подключение к ней новых ее членов в повседневной когнитивной практике происходит «не благодаря буквальному повторению у него (объекта познания. — Е.К.) характеристик, свойственных остальным членам категории, но благодаря повторению части этих характеристик» [Кубрякова, 1996, с. 43]. Показательны в этом смысле наблюдения за использованием языковых знаков в речи для именования вещей, выступающих таким образом инструментами категоризации: и не летающего пингвина, и не поющего страуса относят к птицам (пример Э. Рош); женщину, не родившую, но вынянчившую, воспитавшую ребенка, называют матерью (пример Дж. Лакоффа). Не менее интересны примеры А. А. Потебни, который задолго до развития когнитивистики обратил внимание на условность решений, принимаемых относительно членства объекта в той или иной категории. Ребенок, назвавший белую круглую лампу арбузиком, и не думал приписывать этому шару зеленого цвета, сладкого вкуса, красной сердцевины и пр. В данном случае из значения прежнего слова в новое вошел только один признак — шаровидность. Как правило, комментирует этот пример А. А. Потебня, когда в процессе познания посредством именования человек использует языковой знак, который «своей звуковой формой отсылает к знанию предыдущего слова», он «берет из этого значения каждый раз по одному признаку» [Потебня, 1958, т. Й-ЙЙ, с. 17]. Таким образом, нестрогий характер «повседневной» категоризации проявляется в том, что человек относит объект, названный словом, к определенной категории (классу, разряду, объединению) даже в тех случаях, когда последний обнаруживает лишь некоторые из признаков, формирующих представление о типичных представителях данной категории (прототипах).
• 3. Множественность и разнородность оснований категоризации. Исследования показали, что обыденная категоризация как когнитивный способ структурирования информации не ограничивается логоцентрическими принципами. Человек, действительно, может категоризировать с позиции «мифологемы рационального мышления» (термин предложен в: [Фрумкина, 1991, с.143]), в основе которой — анализ объектов с целью выявления их существенных, объективно значимых признаков. Абсолютизировать этот принцип — значит сузить, обеднить наше представление о когнитивной системе человека, поскольку при этом не учитывается разнообразие человеческих когниций, участвующих в познании мира и построении его ментальных репрезентаций, в том числе посредством категориального расчленения.

Сознание, как стало известно в когнитивной науке, «питается информацией о мире поставленной не только органами восприятия, но и жизненным опытом, знанием традиций и норм поведения, интуицией, способностью к фантазии и образному воображению, подсознанием, информацией, получаемой через органы движения (двигательная моторика, опыт работающих рук). Все это служит для создания понятийной основы всего того, что может быть высказано» [Кобрина, 1989, с. 48]. Антропоцентризм когнитивных процессов вообще и категоризации в частности состоит в том, что мир предстает в голове человека всегда в преображенном виде — он репрезентирован: человеческая психика является «своего рода продолжением внешнего мира» [Леонтьев, 1999, с.272]. Наблюдение за использованием языковых категориальных классификаторов показало, что отнесение слова (и, соответственно, объекта) к более общему классу осуществляется на основе определенных представлений о мире, а они, как известно, во многом субъективны, интуитивны, эмоциональны и не ограничиваются знанием его (мира) объективно значимых характеристик [Красных, 2001, с. 152−161]: об одних из них, по наблюдению Э. Рош, люди могут не знать, вес других преувеличивать. Именно на этом основано предлагаемое ею условное разделение категорий на «природные» (более или менее перцептивно обусловленные, такие, как цвет, форма) и «семантические» (понимаемые в данном случае как обусловленные понятийно, концептуально, например: фрукты, птицы) (по: [Фрумкина, 1991, с. 53]). Результаты специальных психологических исследований также ставят под сомнение так называемый признаковый механизм категоризации. Так, в ходе эксперимента, проводившегося с целью изучения «наивной» категоризации запахов (эксперимент Д. Дюбуа), выяснилось, что испытуемые классифицируют запахи именно на основе жизненного опыта (легко объединяя их в группы типа «так пахнет на кухне (в аптеке, в лесу)», «напоминает цветы (горячий асфальт, траву)), с большими трудностями обнаруживая сходства и различия «объективных» признаков (типичное неразличение яблока и апельсина) [Фрумкина, 2001].

Отнесение объекта к определенному классу и связи между центральными и периферийными членами в категориальных цепочках осуществляются именно в свете человеческого опыта. Принцип сферы опыта в категоризации, сформулированный Р. Диксоном, звучит следующим образом: Если существует сфера опыта, ассоциирующаяся с А, то все реалии этой сферы, естественно, принадлежат той же категории, что и, А (Цит. по: [Лакофф, 1988, с. 14]). Этим, в частности, объясняет тот факт, что в языке дьирбал приспособления для ловли рыбы, относятся к тому же классу, что и рыба (пример Р. Диксона) и что в японском языке категориальный классификатор hon «тонкий, длинный, несгибаемый предмет» одинаково применим и к шестам, деревянным мечам, обладающими этими признаками, и к состязаниям в военном искусстве, в которых они используются (наблюдение П. Даунинг). Остальные выведенные Р. Диксоном принципы категоризации (Принцип мифа и поверья, Принцип важной особенности), по мнению Лакоффа, можно рассматривать как частные случаи обозначенного выше принципа: мифы, поверья, важные с практической точки зрения особенности предметов, явлений, событий как раз и являются теми сферами опыта, которые и определяют категоризацию мира [Лакофф, 1988].

Категоризация объектов обусловлена не только не только общественным, социокультурным опытом — при этом весьма значимым оказывается индивидуальный опыт, индивидуальные психологические особенности личности. Психолингвистический эксперимент, проведенный Р. М. Фрумкиной и ее коллегами на материале цветообозначений как средств категоризациии, показал, что процесс определения сходств и различий объектов (а именно на этой процедуре основана категоризация) весьма индивидуален и во многом обусловлен ощущениями, непосредственными представлениями, чутьем и т. п., что определяет индивидуальный опыт человека. Именно поэтому стратегии категоризации у испытуемых оказались различными. Одни склонны усматривать сходство («дилетанты»), другие — различие («педанты»), одни всегда классифицируют по цвету, понимая полисемичность цветообозначений типа лимонный, серебряный («метафористы»), другие интерпретируют их как моносемичные, не указывающие на цвет объекта («буквалисты»), и т. д., см. [Фрумкина, 2001]. В индивидуальном опыте, таким образом, категоризация выступает способом упорядочения информации через присвоение субъектом категорий общественного сознания (универсальных и культурно обусловленных), а обнаруживающиеся при этом «ее (категоризации. — Е.К.) индивидуальные аспекты характеризуют специфику отражения мира субъектом» [СПП, с.272].

Таким образом, исследования принципов категоризации, с одной стороны, опровергли классическую точку зрения, согласно которой понятие абстрактны и не связаны с опытом, а с другой — подтвердили положение о том, что концептуальная система зависит от всего нашего физического и социокультурного, общественного и индивидуального опыта.

4. Гибкая приспособляемость категорий. Лингвистические исследования категоризации продемонстрировали еще одну важную особенность когнитивной деятельности, заключающуюся в сочетании двух принципов — структурной стабильности и гибкой приспособляемости, интерпретируемых в отечественной науке следующим образом: «…Для ее (когнитивной деятельности. — Е.К.) эффективности, с одной стороны, требуется по крайней мере на какое-то время — сохранять постоянный способ организации системы категории, а с другой стороны, система должна быть достаточно гибкой, чтобы иметь возможность приспосабливаться к изменениям» [Рахилина, 2001, с. 78]. Категории при всей стабильности их центра (прототипического сигнификата — набора свойств, характеризующих «лучших», типичных представителей класса и позволяющих отграничить его от прочих классов) характеризуются размытостью границ. Один из наиболее показательных примеров — проанализированное Ч. Филлмором, а затем Дж. Лакоффом понятие «холостяк». Оно лишь в свете идеализированной модели мира, в которой есть социальный институт брака и, соответственно, все зрелые, способные содержать семью мужчины, делятся на женатых и неженатых, представляет собой категорию с четко очерченными границами. В свете же всей имеющейся у человека информации о мире (в котором приняты разводы, существуют гомосексуализм, монашество и др.) границы категории размываются, вследствие этого весьма затруднительно дать однозначный ответ на вопрос: холостяк ли римский папа или, скажем, мусульманин-многоженец накануне вступления в брак с еще одной женщиной? (пример Дж. Лакоффа [Лакофф, 1988, с.42]. Подобные примеры обнаруживают отклонение традиционной теории категоризации, согласно которой высказывание о категории содержит утверждение о том, что некий объект является членом данной категории, либо им не является.

Гибкая приспособляемость сказывается в возможности расширения категории, при которой оказывается возможным подвести явление под определенную категорию при видимом отсутствии у него объективно значимых признаков, определяющих «семейное» сходство с прототипом (другими словами, при отсутствии общих характеристик сравниваемых реалий). Это имеет самое непосредственное отношение к явлению, получившему в лингвистической семантике название категориальной несовместимости или категориальной ошибки, состоящей «в том, что объекту, принадлежащему к одной категории (типу, сорту) сущностей, имеющихся в мире, приписывается свойство, присущее объектам другой категории (типа, сорта)» [Кобозева, 2000, с. 204].

В дискурсах (прежде всего публицистическом, художественном, научно-популярном), делающих ставку на образность, экспрессивность изложения, эстетическое воздействие, к категориальной ошибке прибегают сознательно как особому стилистическому приему — способу индивидуализации или оценки объекта. Скажем, одним из показателей категориальной аномалией в языке выступает стилистическая фигура, получившая название «олицетворение»: в ее основе лежит предикация человеческих свойств неодушевленнным сущностям:

Читатель не предполагает и не мерещится уму, ум потому и не лукавит.

(Б. Ахмадулина. Сны о Грузии) Созвездье кроткое овечье, провозвести или пробей:

как прочь прогнать ума оплошность и знанье детское сберечь.

(Б. Ахмадулина. Сны о Грузии) В двух полушарий холм или проем пытался вникнуть грамотей-компьютер ;

двугорбие дурачилось при нем.

(Б. Ахмадулина. Глубокий обморок. I. В Боткинской больнице) Представленные стихотворные строфы являются типичным примером олицетворения: психическому феномену (уму — в первых строфах, мозгу — в последней) приписываются поведенческие признаки человека: способность лукавить, дурачиться, совершать оплошности, которая, в частности, может стать результатом работы воображения (мерещиться). Категориальный сдвиг особенно заметен при параллелизме конструкций, например: Теперь он [Павлов] постарел и, как за глаза поговаривали знакомые, «сильно сдал». Иногда ему казалось, что страсть его тоже состарилась вместе с ним…(Юденич М. Я отворил пред тобою дверь…). Это же относится к высказываниям, в которых субъект — характеризуемый компонент — и предикат (или компонент, находящийся с определяемым словом в полупредикативных отношениях) — характеризующий компонент — относятся к разным понятийным сферам, например предметно-пространственное, физическое и идеальное, абстрактное: И душа моя, поле безбрежное, Дышит запахом меда и роз (С. Есенин); Да у него голова — целый дом союзов (из разг. речи).

Категориальная несовместимость, которая порождает бессмыслицу вне указанных выше прагматических условий (и потому квалифицируется в этом случае как ошибка — «неоправданная образность речи», «нарушение границ лексической сочетаемости, связанное с предметно-логическим несоответствием понятий»), «обнаруживается в любой живой поэтической метафоре, в составе которой не только не затемняет содержание, но служит средством повышения образности, выразительности речи» [Кобозева, 2000, с. 205]. Эффективность метафоризации во многом (хотя и не всегда, учитывая так называемую внутреннюю метафору, образующуюся за счет внутренних резервов одного и того же поля [Москвин, 2000]) определяется неожиданностью, оригинальностью, «дерзостью» в смещении границ разных категорий. В основе хорошей метафоры, по выражению Аристотеля, лежит «интуитивное восприятие сходства несходных вещей» (цит. по: [Уилрайт, 1990. С. 84]).

5. Неосознанный характер категориального расчленения мира. В повседневной практике мы прибегаем к категоризации постоянно: категориальность — это «свойство восприятия, существующее на уровне сознания и характеризующее личностный уровень восприятия» [СПП, с. 272]. При этом категоризация, как правило, не является самоцелью, — она лишь «звено в пределах некоторой цепочки действий, ориентированных на решение конкретной задачи» [Фрумкина, 2001, с.90], отсюда и выявляемая психологами неосознанность категориальных структур индивидуального сознания и наблюдаемая во многих случаях неспособность субъекта категоризации эксплицировать, чем один объект сходен с другим, отличен от него. Принцип сведения к прототипу, заключающийся в поиске места для нового, незнакомого феномена (впечатления, отношения, объекта, действия) в «категориальной сетке» (термин Р.М. Фрумкиной), является одним из общих принципов организации разных видов человеческой деятельности и тесно связан с процессами концептуализации мира (его осмысления) [Кустова, 2000, с.85−86; Красных, 2001, с.165; Фрумкина, 2001, с. 62−63]. В повседневной когнитивной практике категориальные сдвиги, влекущие за собой категориальную ошибку, не являются самоцелью и зачастую просто не осознаются. Типичный пример — проанализированные Дж. Лакоффом метафорические понятия «время — деньги», «спор — война», упорядочивающие повседневную деятельность представителей западной культуры [Лакофф, 1990].

Наблюдения за использованием категориальных классификаторов в языке позволило выявить основные когнитивные механизмы, лежащие в основе расширения категорий (категориальных сдвигов). Состав этих «мотиваций» уточнил Дж. Лакофф [Лакофф, 1988] и представил их в виде следующего перечня.

Трансформация схемы образа. Этот механизм базируется на способности человека формировать схематические представления образов предметов, явлений и включать последние — на основе выявляемых в процессе этой схематизации признаков — в определенные категории.

Метонимия. Действие этого когнитивного механизма связывают с особенностями устройства нашей концептуальной системы. Информация о мире, как известно, хранится в памяти человека не в хаотическом беспорядке, а в особых структурах знания — фреймах, сценариях, которые представляют типизированную ситуацию (объект) в виде ассоциативного набора обязательных или факультативных компонентов, слотов (соответствующих количеству элементов, выделенных в данном фрагменте опыта) или, соответственно, в виде алгоритма, инструкции (последовательности действий, необходимых для выполнения некой задачи). Именно перенос признака внутри одной когнитивной структуры с одного ее компонента на другой (такова трактовка метонимии в терминах когнитивной семантики) и позволяет категории расширить свои границы.

Мотивация, связанная с существованием конвенциальных ментальных образов. Данная формулировка, по крайней мере, в том виде, в каком она предстает при переводе на русский язык, не вполне четко проясняет сущность описываемого когнитивного механизма. Эта информационная неполнота, по нашему мнению, в определенной степени восполняет приводимый ниже иллюстративный материал, представленный Лакоффом.

Возможность отнесения мотков, клубков ленты к категории hon («прямой, длинный, несгибаемый предмет») в японском языке объясняется именно существованием конвенциального образа разматываемой ленты, который включает два компонента: представление о смотанной ленте и представление о размотанной ленте, схематично репрезентируемой в виде длинного тонкого предмета (здесь срабатывает первый по списку когнитивный механизм). Данный пример показывает, что в основе этого расширения категории, как и в случае с метонимией, лежит все тот же процесс актуализации тех компонентов знания о рассматриваемом явлении, которые отвечают условиям включения в категорию. Разница, как нам представляется, лишь в том, что в данном случае концепт («клубок») поворачивается своей сценарной стороной (смотанная лента > размотанная лента, превращенная в длинную узкую полоску ткани).

Метафора. Данная когнитивная операция трактуется как способ представлять одну концептуальную область сквозь призму другой, перенося при этом из области-источника в область-мишень необходимые (достаточные для отнесения к определенной категории) компоненты когнитивной структуры.

Итак, категория как явление обыденной понятийной системы, инструмент когнитивной деятельности человека (а не абстрактная конструкция, не идеализированная модель, не научно выверенное и или философское построение) представляет собой психологическую структуру с нестрогими, не четко очерченными границами, которые могут смещаться в зависимости от нужд индивида, использующего категорию как средство осознания мира. Эти подвижные, гибкие, естественные мыслительные категории, которыми человек пользуется в ситуациях познания, возникающих в повседневной деятельности, и которые, наряду с общими «объективными» знаниями о мире, формируют его модель мира, обобщая индивидуальный и коллективный опыт Иссерс, 1999, с. 41−42; Галич, 2002, с. 4−5, 44−54, получили в литературе последних лет (см., например, указанные выше работы) особое терминологическое определение — когнитивные, позволяющее отграничивать их от смежных понятий: категорий научных, логико-философских.

Уяснив главные особенности обыденной категоризации на фоне более строгой, последовательной — научной, определив специфику естественных категорий (инструментов повседневной познавательной деятельности) при сравнении с категориями научного, философского познания мира, обратимся к понятию семантической категории. (Предваряя экскурс в историю понятия СК, необходимо сделать следующее замечание. Цитируя теоретические источники, созданные задолго до всплеска когнитивистики, и отражая присущее тому периоду состояние терминологического аппарата науки, мы используем вместо термина «когнитивная категория» термин «понятийная (или мыслительная) категория», всякий раз имея при этом в виду феномены не научной и логико-философской, а естественной категоризации.).

История формирования понятия «семантическая категория».

Категории логики, философии да и многих наук рассматриваются в соответствующих областях знания как определенные ментальные сущности (предельно общие понятия о наиболее общих, существенных свойствах и отношениях реальности, — результат «сжатия неисчерпаемого многообразия мира» [Фрумкина, 2001, 62] до определенных рубрик (классов, групп, типов и под. общностей объектов, явлений, отношений, действий и т. п.)) — безотносительно к знаковым средствам и способам их реализации. В современной лингвистике, изучающей язык в неразрывной связи с мышлением, деятельностью, в том числе концептуальной, с некоторых пор особый интерес представляют когнитивные категории в их языковом воплощении, рассматриваемые как смысловая основа (отвлеченно-понятийный инвариант) интеграции и функционального взаимодействия различных потенциальных средств их выражения (системно-языковой аспект), как мыслительная основа реального сообщения о мире, слитая со способами ее представления (функционально-речевой аспект). Другими словами, в лингвистике категории рассматриваются как мыслительно-языковые сущности.

Являясь по своему происхождению внеязыковыми феноменами (ментальными репрезентациями реальности), включаясь в языковое (семантическое) содержание сообщения в качестве его мыслительной основы, воплощаясь в нем, понятийные категории перестают быть собственно понятийными, неязыковыми [Бондарко, 1978, с.5−6]. Этой сменой «статуса» категорий, по-видимому, и следует объяснять введение в лингвистическую практику их особого терминологического обозначения — «семантические категории» (его более редкий аналог — «смысловые категории языка», см. [Шведова, Белоусова, 1995]). Это обозначение использует целый ряд ученых, в частности А. В. Бондако, Т. И. Стексова, Ф. А. Литвин, Т. В. Маркелова, акцентируя таким образом внимание на особом аспекте существования категорий человеческого мышления — их языковом воплощении. Семантические категории (СК) рассматриваются как способы репрезентации когнитивных категорий (структур сознания человека, которые «отражают общие закономерности познания мира безотносительно к возможным средствам их выражения)» [Литвин, 1985, с.47−48]) в системе семантических единиц, структур и правил естественного языка.

Формирование понятия семантической категории в лингвистике представляет собой достаточно длительный процесс ее поэтапного выделения в ряду смежных понятий и постепенного накопления знаний о ее дифференциальных признаках. Основы учения о СК были заложены еще классиками отечественной науки — А. А. Потебней, А. А. Шахматовым, А. М. Пешковским, чье внимание привлек отвлеченно-понятийный аспект семантики различных языковых единиц.

Различия в способах воплощения универсальных категорий человеческого мышления и познания легло в основу рассуждений А. А. Потебни о преимуществах формальных языков, каким, в частности, является русский, перед языками других типов, «в коих подведение лексического содержания под общие схемы, каковы предмет и его пространственные отношения, действие, время, лицо и пр., требует каждый раз нового усилия мысли», поскольку соответствующих грамматических форм не имеют [Потебня, 1958]. Ученый обратил внимание на то, что категории, формирующие первоначальную классификацию образов и понятий человеческого мышления, в языке далеко не обязательно преобразуются в категории грамматические (формируя системы противопоставленных грамматических величин). Они вполне могут выражаться и лексически (в семантической структуре лексической единицы), и словообразовательно (в значении словообразовательной морфемы), ср. описание множественности в числовых формах имени и в словосочетании «много» + имя, категории прошедшего, выраженную грамматически, временной глагольной формой, и лексически, наречием «давно», категории одушевленное лицо, выраженную словообразовательным аффиксом со значением лица (спас_{ти +}итель _?) и корневой морфемой отдельного слова (retten-mensch = спасти — человек).

Большую ценность представляют собой отдельные замечания об обнаруженных в самой языковой ткани системе средств и способов представления категоризации действительности, сделанные А. М. Пешковским в ходе описания грамматического строя в работе «Русский синтаксис в научном освещении» (1914). Его внимание, в частности, привлекли общие, инвариантные компоненты в значениях разных грамматических единиц — отвлеченно-понятийный аспект языковой семантики. Идя от изофункциональности разных грамматических форм и конструкций, А. М. Пешковский выделяет совокупности единиц как особые «формы мышления» говорящих на русском языке, имеющие одну понятийную основу. Именно на основе смыслового инварианта (категории обобщенного лица) А. М. Пешковский выделяет различные по структуре предложения (односоставные с глаголом-сказуемым в форме 2-го л. ед. ч. и 3-го л. мн. ч., двусоставные с подлежащим-личным местоимением, с подлежащим-существительным, употребленным «в общем смысле», т. е. с неконкретным референтным статусом) в отдельную семантическую разновидность (обобщенно-личные предложения) — особую форму мышления, позволяющую соединять личное с общим, единичное с типичным, субъективное с объективным. В сущности говоря, ученый подходит к идее отсутствия у понятийных категорий, выражаемых в языке, жесткого уровневого характера. По крайней мере, именно так была представлено им метафизическое по своей сути понятие внеличности (признака, состояния, действия), объединяющее вокруг себя категорию безличных глаголов, инфинитив, субстантивы, безличные и так называемые неопределенно-личные предложения, способные в большей или меньшей степени абстрагироваться от лица — субъекта действия, носителя признака, состояния.

В этот период в качестве особых языковых инструментов категоризации рассматриваются части речи. Величайшей иррациональностью языка называет А. М. Пешковский предоставляемую всякому говорящему возможность грамматически опредмечивать любое непредметное представление (движение, состояние человека, пространственное представление и пр.), помещая их в один ряд с «реальными» предметами, названными существительными, предметность которых заключена не только в их формальном, но и в вещественном значении. «Категория существительного имеет огромное значение для нашей мысли, — пишет ученый. — Без нее невозможно было бы никакое знание, никакая наука. Нельзя было бы, например, говорить ни о свете, ни о тепле, ни о самом языке; ведь ничего этого отдельно не существует» [Пешковский, 1956, с. 73]. Обращаясь к общекатегориальным значениям, грамматическим свойствам частей речи (в частности, зависимость? независимость форм), А. М. Пешковский приходит к выводу о том, что части речи есть «не что иное, как о с н о в н ы е к, а т е г о — р и и м ы ш л е н и я в их примитивной общенародной стадии развития» [Там же, с. 74]. «Существительное и есть для языковой мысли то, чем для философской мысли является субстанция. А тому, что в философии называют „атрибутом“ и „акциденцией“, в языке соответствуют… п р и л, а г, а т е л ь н о е и г л, а г о л» [Там же]. К подобным выводам приходит и А. А. Шахматов в работе «Синтаксис русского языка» (1920): «Существительное, прилагательное, глагол, наречие, местоимение являются названиями соответствующих представлений о субстанции, качестве-свойстве, действии-состоянии, отношения…». «Что касается с л у ж е б н ы х ч, а с т е й р е ч и — предлога, союза, префиксов и частицы, то они не находят соответствия в психологических наших представлениях и являются только средствами для обнаружения наших представлений в других словах» [Шахматов, 2001, с. 429]. Последовательно проводя параллели между частями речи, выделенными на основе синтаксического признака (роль в предложении, зависимость? независимость грамматических форм) и базовыми категориями человеческой мысли, ученый выделяет две неравновеликие группировки в системе грамматических классов слов. С одной стороны — существительные (и субстантивные имена), местоимения-существительные, в своей грамматически независимой форме соответствующие представлению о субстанции (независимым представлениям о предметах, явлениях, состояниях, действиях), с другой стороны — все прочие знаменательные части речи, по своему существу (имеющие грамматические зависимые формы) соответствующие зависимым представлениям о пассивных и активных признаках, обнаруживающихся в субстанциях (атрибутах, акциденциях). Подобные замечания о связи языка с мышлением, понятийной системой человека, попытки систематизировать грамматические единицы на основе их изофункциональности, обнаруженных в их семантике смысловых инвариантов сыграли важную роль для дальнейшего формирования и развития представления о СК.

Важные шаги к прояснению сущности СК были сделаны во 2-й трети ХХ в. — в период начала подъема интереса лингвистической науки к проблемам отношения языка и мышления, а следовательно, языковых и понятийных категорий. На этом этапе, в сущности, и были заложены основы учения о СК. При отсутствии фундаментальных исследований, отработанных дефиниций этого феномена в совокупности отдельных частных наблюдений за языком, попутных замечаний, предположений постепенно вызревало представление о СК, которое, не меняясь в своей основе, углубляется, упорядочивается, частично подправляется современной наукой.

Пафос исследований этого периода состоял в описании системы языка в аспекте ее обусловленности логикой мышления. Закономерным в данном случае оказался интерес к изучению воплощенных в языке категорий, выступающих «непосредственными выразителями норм сознания в самом языковом строе», «тем соединяющим элементом, который связывает, в конечном итоге, языковой материал с общим строем человеческого мышления» [Мещанинов, 1945, с. 15]. Грамматические значения стали рассматриваться как особым образом воплощенные и преломленные в тех или иных исторически сложившихся системах грамматических величин (грамматических классах, рядах форм, типах синтаксических конструкций) наиболее общие понятия (категории) человеческого мышления, и, таким образом был сделан вывод, что «грамматический строй языка, по крайней мере в самых общих чертах, обусловливается логикой мышления» [Савченко, 1967, с. 228]. «Каждый язык при его длительном социальном использовании вырабатывает свои структуры, но они устанавливаются в нем не самостоятельно, а в зависимости от действующих законов мышления», — писал И. И. Мещанинов и далее разъяснял свою мысль: «Мышление ложится в основу сознательной деятельности человека, который, удовлетворяя возникающие у него потребности общения, создает язык. Он, передавая логические категории, придает им формальное лингвистическое выражение, создавая свои грамматические категории…"[Мещанинов, 1967, с. 8−9].

В рассматриваемый период исследуется понятийная основа содержания языковых единиц, главным образом грамматических. Продолжено изучение соотношения грамматических классов слов и категорий мышления, которое в итоге подтвердило справедливость предположений прошлых лет о том, что части речи формируются в соответствии (правда, далеко не прямого) с системой понятийных категорий [Савченко, 1967]. Не только в системе частей речи, но и в предложении исследователям удалось обнаружить «грамматически передаваемые категории мышления, выражающие действующее лицо, само действие и связанные с ним члены высказывания» — общеязыковой субстрат (основу всякого предложения), обусловленный нормами мышления и передаваемый грамматическими категориями [Мещанинов, 1967, с. 10−11]. Грамматические значения, стали рассматриваться в отношении к категориям мышления. В системе грамматических значений, получающих регулярное выражение в исторически сложившихся системах противопоставленных друг другу грамматических величин с однородными значениями (другими словами — грамматических категорий), удалось установить наиболее общие и наиболее важные для познания и коммуникации отношения между предметами и явлениями (пространственные, субъект-объектные, количественные и пр.) [Крушельницкая, 1967].

При этом, однако, категориям языка и мысли было отказано в отношениях прямого соответствия в пользу производно-интерпретационных. Несмотря на обнаруженную тесную взаимосвязь между категориями языка и мышления, исследователи тем не менее настаивают на нетождественности этих феноменов. «Язык и мышление связаны не как форма и содержание, а как самостоятельные феномены, каждый из которых имеет, в свою очередь, свое специфическую форму и содержание» [Крушельницкая, 1967, с. 215]. Подобные высказывания по своей сути очень близки некогда высказанной мысли В. фон Гумбольдта о том, что язык не может и не должен рассматриваться всего лишь как средство выражения мысли, сопутствующее ей и не принимающее никакого участия в ее формировании. Роль языка, писал немецкий мыслитель, не сводится к материализации совершенно духовной и проходящей в известном смысле бесследно мысли — при этом он добавляет к этому многое «от себя», поскольку содержит в себе следы духовной деятельности прежних поколений: «язык есть не что иное, как дополнение мысли» [Гумбольдт, 1984, с.304].

Проникновение категорий мышления в языковую плоть, систему языка, по наблюдению исследователей, неизбежно сопровождается их модификацией. Они делают важный вывод о том, что любая воплощенная в языковой системе когнитивная категория представляет собой результат «двойного преобразования»: мира — в мысли, а мысли — языке. «При помощи языка, который является орудием всякого понятийного мышления, — рассуждает К. Г. Крушельницкая, — познанное реальное содержание преобразуется в коммуникативном плане, подвергаясь при этом той или иной степени воздействию структуры каждого конкретного языка (выделено мною. — Е.К.) [Крушельницкая, 1967, с. 216]. Аналогичные мысли высказывает И. И. Мещанинов, наблюдая за грамматикализацией понятийных категорий: субъекта, предиката, атрибута, — формирующих логическую основу сообщения и подвергающихся «в историческом процессе развития языковых структур своим качественным изменениям (выделено мною. — Е.К.), образующим различные синтаксические конструкции» [Мещанинов, 1967, с. 12]. Эти высказывания предвосхитили сформулированный уже позже (в 3-й трети ХХ в., в работах А. В. Бондарко, Т. И. Стексовой, Т.В. Маркеловой) тезис, касающийся сущностной черты семантической категории, которая представляет собой результат языковой интерпретации понятийной категории.

Углубляется представление о взаимосвязи категорий мысли и категорий языка. В их отношениях обнаружена асимметрия, которая выявляется прежде всего во множественности способов и средств выражения одного и того же категориального смысла. Так, И. И. Мещанинов на материале сравнительного сопоставления различных систем языков (индоевропейских, тюркских, кавказских) показал, что одно и то же понятие может предаваться различными средствами: «В одних языках оно выражается в семантической группировке слов, в других те же нормы (сознания. — Е.К.) отражаются на грамматическом построении слов и словосочетаний в предложении и т. д. [Мещанинов, 1945, с. 11]. Кроме того, им же был уточнен характер отношений между воплощенными в языковой семантике категориями мышления (СК) и грамматическими категориями языка. Обнаруживая тесную взаимосвязь, грамматические и семантические категории представляют собой самостоятельные явления. С одной стороны, некоторые из выражаемых в языке понятий не получают устойчивого, последовательного грамматического выражения (в русском языке, это, например, категория модальности, которая, как известно, предается разными средствами и их комбинациями, в том числе глагольными формами, частицами, интонацией, специальной модальной лексикой). С другой стороны, возможна противоположная ситуация: в языке выделяется система противопоставленных друг другу грамматических форм, однако отвечающая этим оппозициям категория понятий оказывается утраченной (в русском такова, например, грамматическая категория рода имени существительного, иногда называемая частично обусловленной: многие представляющие ее формы, как известно, уже в праславянском языке «не только утратили прямую тесную связь со своей реальной базой, но и достаточно далеко отошли от нее (мужской и женский род — от обозначения половых различий живых существ, средний — от обозначения неживых предметов))» [Осипов, 2004, с. 103].

В рассматриваемый период достаточно четко проведена граница между собственно понятийными (когнитивными) категориями и так называемыми языковыми понятийными категориями (впоследствии получившими название семантических или смысловых). В основу этого противопоставления был положен принцип системного воплощения категорий человеческого мышления в языке. Всякое понятие, существующее в сознании человека, может быть передано средствами естественного языка, однако, по мнению И. И. Мещанинова, из этого не следует, что всякая категория мышления автоматически получает статус языковой. В своей статье «Понятийные категории в языке» (Труды Воен. ин-та ин. языков. 1945. № 1) он пишет: «Оно [понятие] может быть выражено описательно, может быть передано семантикою отдельного слова, может в своей передаче образовывать в нем [языке] определенную систему» [Мещанинов, 1945, с. 15]. И только в последнем случае понятийная категория получает языковой статус, ибо «передается не через язык, а в самом языке, не только его средствами, а в самой его материальной части», «выступает в языковом строе и получает в нем определенное построение», которое «находит свое выражение в определенной лексической, морфологической или синтаксической системе» [Там же]. При этом не важно, получает ли мыслительная категория грамматическое выражение, становясь при этом грамматическим понятием, или остается в области лексической семантики, — она должна соответствовать главному требованию — передаваться не одиночной семантикой отдельно взятой единицы, а целой системой семантических противопоставлений (аффиксов, лексем, форм, словосочетаний и др.) и тем самым сохранять за собой статус языковой понятийной категории [Мещанинов, 1945, с. 12−15].

Тезис о системно-языковом характере воплощения понятийных категорий получил свое развитие в лингвистических исследованиях 3-й трети ХХ в. Он, в частности, лег в основу методики выявления СК, которая заключается в сведении разноуровневых языковых средств, взаимодействующих на основе общности семантических функций и выражающих варианты предельно общих понятий, в особые группировки (функционально-семантические поля), отсечении обнаруженных в процессе сравнительного анализа индивидуальных, частных оттенков исходных смыслов и определении, таким образом, семантической категории — инвариантного смыслового компонента, соответствующего базовым категориям человеческого мышления и познания [Бондарко, 1978, 1990; Стексова, 2001; Кобрина, 1989]. ФСП — это СК, рассматриваемые в единстве с системой средств ее выражения в национальном языке [Бондарко, 2001, с. 16].

Предложенный Н. Ю. Шведовой и А. С. Белоусовой оригинальный подход к выявлению смысловых категорий языка через дейксис подтвердил базовый в учении о СК тезис о том, что последняя — это категория мышления, которая стала фактом языка и в своей передаче образует в нем определенную систему. Вне зависимости от степени обобщенности и понятийного объема СК является «материальной данностью», ведь «она формализуется вполне определенным кругом языковых средств, обращенных к смысловому исходу и способных в силу своего языкового значения выразить соответствующие смыслы» [Шведова, Белоусова, 1995, с.35]. Эти смысловые исходы были обнаружены в особом лексико-грамматическом классе — системе местоименных слов, заключающей в себе «те глобальные смыслы, которые сочленяют воедино разные уровни языка, традиционно представляемые как его грамматический и лексический строй, его словообразование и идиоматика» [Шведова, Белоусова, 1995, с. 3], и тем самым «придают ему [языку] качество естественной целостности» [Там же, с.6].

На сегодняшний момент удалось не только выявить ряд воплощенных в языке категорий человеческого сознания, но описать многие из них в единстве с системой средств их выражения в языке, например: «время» (Е.С. Яковлева, А.В. Бондарко), «пространство», «знание», «восприятие» (Е.С. Яковлева), «количество» (Г.Г. Галич, на материале немецкого языка), «невольность осуществления» (Т.И. Стексова), «инструментальность» (В.А. Ямшанова).

Помимо того, что удалось выявить и описать многие семантические категории, оказалось, что совокупность этих категорий обнаруживает признаки системы, формирующейся, как известно, отношениями и связями между своими элементами. Границы семантических категорий, каждая из которых имеет потенциальную опору на совокупность средств языкового воплощения, способных в силу своих значений выразить тот или иной категориальный смысл, достаточно определенны и тем не менее проницаемы. Они открыты для разного рода взаимодействий как внутри системы, так и за ее пределами — в речи, в конкретных условиях функционирования. Эти связи и отношения можно представить в виде системы координат на плоскости: они выстраиваются по вертикали (между категориями, относящихся к разным уровням обобщенности) и по горизонтали (между одноуровневыми категориями).

Вертикаль образуют отношения ступенчатого включения иерархически связанных семантических категорий. Всякая когнитивная категория, получившая воплощение в системе языковых единиц, классов и категорий, обнаруживает дробность, которая «принимает форму дискретности отдельных понятийных смыслов при сохранении общего понятийного смысла» [Кобрина, 1989, с. 46]. Обусловленная креативностью и лабильностью человеческого сознания, она поддерживается самим языком: «Детально разработанная, широко разветвленная система взаимодействующих языковых средств, относящихся к разным уровням и сторонам языка, включающая сильно выраженную избыточность, обеспечивает реализацию определенных идей (понятийных категорий) в сложной системе вариантов, разновидностей оттенков. Каждый из этих оттенков уже данной идеи в целом, но конкретнее и содержательнее» [Бондарко, 1978, с.83].

Среди таких описанных в лингвистической литературе макро-, или суперкатегорий — категория невольности (система средств ее вербализации позволяет выделить как минимум три варианта исходного смысла: «независимость происходящего от воли субъекта», «обусловленность происходящего с субъектом события воздействием внешней силы, некой субстанции», «невольность осуществления как несоответствие случившегося ожидаемому», [Стексова, 2001]); категория времени (представлена в системе субкатегориальных понятий: «временная локализованность», «временной порядок», «темпоральность», «таксис», «аспектуальность», [Бондарко, 2001]); категория количественной определенности, или количества (выявлен целый корпус ее типов: временная длительность процессуального объекта; расстояние; габариты объекта; степень проявления качеств, событий реального мира и интеллектуальной, эмоционально-волевой сферы и др. [Галич, 2003]).

Таким образом, исследователи приходят к выводу, что семантическая категоризация неотделима от многоступенчатой иерархической системы субкатегорий, и потому в принципе любая категория, за исключением максимально абстрактных, оказывается в составе более общей — в качестве ее части и в то же время сама может содержать несколько субкатегорий [Бондарко, 1985, с.4; Стексова, 2001, с. 50]. Структура СК, реализованной в языке в виде континуума иерархически связанных семантических подтипов, подвидов, оттенков, может быть представлена в виде пирамиды, устремленной своей вершиной к категории высшего уровня абстракции (глобальное понятие — время, пространство, количество, субъект, объект, действие (процессуальный признак), качество (непроцессуальный признак) и т. п.) и расширяющейся книзу за счет последовательного и непрерывного членения исходных категориальных смыслов на более частные (субкатегории), каждая из которых, в свою очередь, готова реализоваться в системе своих вариантов. Есть мнение, что нижним пределом следует считать тот уровень, ниже которого в расчленении категории перестают участвовать все другие, помимо лексических, средства языка. На таком уровне, по мнению Н. Ю. Шведовой и А. С. Белоусовой, находится СК «где — место» (выступающая наряду с СК «куда — перемещение с места на место» и СК «откуда — перемещение изнутри вовне или из одного места в другое») вариантом предельно общего смысла «локализация», поскольку ее дальнейшее членение на субкатегории осуществляется только на лексическом уровне и не поддерживается другими средствами — семантикой падежей и системой предложно-падежных сочетаний, см. [Шведова, Белоусова, 1995]. Принимая положение об отсутствии жесткого уровневого характера и множественности способов языкового воплощения понятийных категорий, мы оставляем это мнение в стороне и считаем правомерным вычленять семантические субкатегории из СК более высокого уровня абстракции до тех пор, пока они сохраняют за собой статус систематически выражаемых в языке понятий (вне зависимости от того, к какому уровню — лексическому или грамматическому — принадлежит система этих языковых средств; воплощается ли категория мышления в системах противопоставленных друг другу грамматических форм с однородными значениями или в разнообразных лексико-семантических группировках слов, реализующих в своих значениях (первичных или вторичных) определенные смысловые инварианты.

Итак, вертикаль в системе семантических категорий образуют отношения между категориями, стоящими на разных ступенях членения исходного смысла. По горизонтали осуществляются следующие типы взаимоотношений между одноуровневыми СК: 1) комлементарность, 2) противоречие, 3) интенсификация, 4) превращение.

1. Сущность комплементарых отношений заключается в установлении более или менее длительных и устойчивых связей между разными категориальными смыслами, выраженными в семантике языковых единиц и их компонентов (сем — в значении ЛСВ, лексем — в словосочетании и др.), в пределах одного речевого отрезка — высказывания и его составляющих: слов, словосочетания. Категориально-смысловое взаимодействие обнаруживаются и на словообразовательном уровне. Это связи между морфемами, формирующими в своей совокупности значение многоморфемного слова (так называемый словообразовательный синтез), см., например, субъектные (агентивные) отношения, связывающие в слове рубщик корневую морфему с категориальным значением действия и суффикс со значением лица, в сумме дающие значение деривата «лицо, занимающееся рубкой». Подобные отношения связывают слово с обязательными участника названной им ситуации (актантами), формирующими его валентность, а следовательно, и лексическое значение языковой единицы, см., например, субъектно-локативные отношения, определяющие семантику двухвалентного глагола идти: перемещение предполагает наличие субъекта и некоторых пространственных ориентиров (начала, конца пути, трассы, траектории). Смысловые отношения между словами, объединенными на основе синтаксических форм связи, формируют грамматическое значение свободных словосочетаний; характер этих отношения положен в основу их классификации (в «Русской грамматике» — 80: определительные, объектные, обстоятельственные, комплетивные). Отношения смыслового взаимодействия связывают компоненты пропозициональной структуры, формируя содержание высказывания.

Так, одна и та же ситуация продажи дома может представлена разными комплексами взаимосвязанных компонентов: в одном случае в пропозицию войдут все актанты, формирующие валентность предиката продать (Я продал дом Ивановым за пятьсот тысяч): продал я — субъектные отношения, (я) продал Ивановым — отношения контрагента, продал дом — объектные отношения, продал за пятьсот тысяч — объектные отношения, в другом случае могут быть введены факультативные компоненты ситуации, связанные обстоятельственными отношениями с предикатно-актантной структурой, в то время как некоторым семантическим актантам будет отказано в синтаксической позиции: Вчера я продал дом (реляционная структура осложнена временными отношениями), Я продал дом через агентство (реляционная структура осложнена отношениями объектными, точнее, посредническими (по перечню семантических отношений, представленному Ю. Д. Апресяном [Апресян, 1974, с.125−126]). Эти элементарные отношения, представленные как инварианты, абстрагированные от разнообразных конкретных интерпретаций смысловых связей между языковыми единицами, отсылают к базовым отношениям бытия (их количество определяется исследователями примерно одинаково — 6 у Ч. Филлмора, 7 (8, статус 8-го типа, отношений «способа» не вполне ясен) — у Ю.Д. Апресяна), от которых в языковой семантике легко сделать шаг к отношениям более частным: от субъектных к адресату, от локативных к траектории, от количественных вкупе с временными к сроку и т. д. (подробно описаны в кн.: [Апресян, 1974, с. 127−129]).

Выделение особой разновидности этих универсальных отношений смыслового взаимодействия, предложенное Н. Ю. Шведовой и А. С. Белоусовой, — контаминации — представляется нам возможным, но далеко не обязательным, поскольку основанием выделения последней является чисто формальный признак. При контаминации имеет место нерасчлененное выражение комплекса взаимодействующих СК: «несколько смыслов выражаются одними и теми же языковыми средствами, в них сливаются» [Шведова, Белоусова, 1995, с.34]. Скрещивание категориальных смыслов наблюдается на самых разных языковых уровнях. В лексике это, например, сложные слова типа хожено-перехожено, писаный-переписаный, сочетающие в своих значениях СК количества и времени («много раз в прошлом»). Категориальный синкретизм обнаруживают компоненты словосочетания, формирующие валентность лексемы. А. Д. Апресян описал два типа такого рода явлений [Апресян, 1974)]:

• а) компонент словосочетания реализует одновременно несколько валентностей слова (см. синкретизм инструментальных и орудийных отношений в словосочетании стрелять ракетами при возможности их раздельного выражения: стрелять патронами (средство), стрелять из ружья (орудие));
• б) компонент словосочетания реализует только одну валентность, но она выражает несколько валентных значений (такова предложно-падежная форма В + пред. п. имени со значением лица и места в словосочетании узнать в дирекции).

Категориальный синкретизм демонстрируют словосочетания, выпадающие из традиционной типологии словосочетаний, учитывающей характер смысловых отношений между элементами структуры. Такие словосочетания обнаруживают комплекс отношений, например объектно-обстоятельственных: лететь лесом (где? и над чем?), пахнуть сиренью (как? и чем?). Многозначность грамматических форм обнаруживает себя в составе определенных синтаксических конструкций. Категориальный синкретизм, например, демонстрируют словоформы, занимающие позицию так называемого субъектного детерминанта — в неопределенно-личных предложениях: Дома станут волноваться (дома = место + лица (одуш. субъекты) в неопределенном количестве); безличных: Ветром снесло крышу (ветром = субъект + средство + причина (каузатор)); инфинитивных: Тут вам поворачивать (вам = субъект + объект). В традиционном синтаксисе подобная смысловая контаминация, обнаруженная в присловных и приосновных распространителях, получила название синкретизма членов предложения, см. [Касаткин, 1995, с. 330].

2. Отношения противоречия связывают семантические категории, находящиеся на одной ступени членения одной и той же СК более высокого уровня и формирующие в совокупности со средствами выражения внутри этой СК оппозицию («невольность осуществления» — «волитивность действий», «перемещение куда» — «перемещение откуда», «единичность» — «множественность», «одушевленность» — «неодушевленность (предметность)» и т. п. Эти внутрисистемные отношения могут проявляться и в речи, при столкновении в узком контексте языковых средств, выражающих противопоставленные СК, при этом противопоставление либо актуализируется, либо нейтрализуется.

В одних случаях происходит процесс, аналогичный тем, которые известны лингвистам под названием нейтрализацией фонем и нейтрализацией граммем, и заключающийся в снятии смыслового противопоставления членов одной категории. В этих случаях семантика одних элементов оппозиционного ряда поглощает, перекрывает семантику других его элементов. См., например, проанализированный Т. И. Стексовой [Стексова, 2001] текстовый фрагмент, в котором оказалось снятым смысловое противопоставление языковых средств по признаку присутствие волевого начала в осуществлении действия:

Ноги меня не держат; я опускаюсь на скамейку; я задыхаюсь; я всплескиваю руками и мотаю головой, как актриса Камерного театра в трагической сцене. (А. Мариенгоф) У глаголов активного, целенаправленного действия опускать, мотать, всплескивать, поставленных в один ряд с глаголом невольного действия задыхаться и синтаксической конструкцией двусоставного предложения с неличным субъектом, интерпретирующей ситуацию как происходящее помимо воли человека: Ноги не держат, нейтрализуется семантический компонент невольности.

Подобные процессы наблюдаются и в словообразовании — это «зачеркивание» категориальных смыслов, выраженных разными морфемами, при синтезе значения многоморфного слова, см., например, категориальное, предметное, значение деривата жалость как результат последовательного снятия противоречия между морфемами, несущими разные категориальные смыслы: жалость- (категориально не определен) -ость- (значение предмета) -лив- (признак) -ость- (предмет) = категориальное значение слова в целом.

В других случаях имеет место целенаправленная актуализация смыслового противопоставления: сталкиваясь, члены оппозиции накладываются друг на друга и образуют сложные смысловые комплексы. В подобных случаях мы имеем дело с особым коммуникативным ходом, позволяющим говорящему сформировать у адресата сообщения необходимую модель ситуации и вызвать запланированную реакцию. Так, ситуация ухода человека с работы, описываемая известным выражением Его ушли с работы, получает принципиально иную интерпретацию, нежели в высказываниях Его уволили или Он ушел с работы. Бросающаяся в глаза смысловая противоречивость, создаваемая за счет употребления глагола активного, самостоятельного действия в составе пассивной конструкции (ориентированной на инактивность носителя предикативного признака), которая противоречит его грамматическому значению (непереходный глагол управляет вин. падежом имени), представляет ситуацию как результат вынужденного решения: действие совершено субъектом осознанно, самостоятельно, однако не по собственной воле [Стексова, 2001, с. 136].

3. Усиление (интенсификация) определенного категориального смысла, выраженного одновременно несколькими языковыми средствами, также представляет собой особый прием, используемый в речевой практике. Актуализированная целым комплексом средств, СК формирует прагматически значимый языковой образ предмета речи. Обратимся к примеру. Психическое, интерпретируемое как активное, осознанное человеком действие получает свое регулярное воплощение в предложениях, построенных по глагольной модели, в которых субъект состояния занимает грамматически независимую синтаксическую позицию самостоятельно действующего лица — агенса, распространяющего свою активность на внешние объекты (Я полюбил тебя; Она обдумывает наше предложение). Однако помимо этих регулярных языковых средств выражения СК в речи используются и другие, контекстуальные, позволяющие усилить семантику активности, осознанности осуществления и сформировать таким образом у адресата желаемую модель психологической ситуации. Вот некоторые из средств и способов интенсификации грамматически «заявленного» категориального смысла осознанности «внутренних» действий человека, обнаруживаемые в художественной речи:

Метафорическое обозначение предиката внутреннего состояния (психическое состояние как манипулирование предметами) и его постановка в один ряд с предикатами физического действия, самостоятельного перемещения:

Вот Бенедикт: с утра из дому по солнышку шел, снегом поскрипывал, мысли всякие хорошие вертел, и все ему было нипочем. (Толстая Т. Кысь) В данном высказывании ментальный процесс (обдумывание) представлен как манипуляционное действие человека с «предметами» психики и подводится под одну категорию с самостоятельным передвижением (идти), вызывающим шумовой эффект (поскрипывать).

Введение

в предложение сравнительного оборота, основная цель которого — уподобление «внутреннего» события целенаправленному внешнему действию человека:

Она почувствовала острый укол в сердце, но отогнала от себя тревогу, как назойливую муху (М. Юденич. Я отворил пред тобою дверь…). В данном высказывании с весьма будничным занятием (отгонять мух) сравнивается действие человека во внутреннем мире, направленное на достижение психологического комфорта, спокойствия (регуляция мыслительного процесса). На основе интенсификации СК может быть построено не одно высказывание, целый текст, пример тому — стихотворение Н. Заболоцкого «Не позволяй душе лениться…», в котором СК активности, осознанности действия, использованная в концептуализации отношений человека со своей душой и отображенная целым комплексом языковых средств, в том числе образных, является ключом к пониманию идеи автора: только контроль своих внутренних процессов, готовность что-то изменять в себе обеспечивает душевное здоровье личности.

4. Под превращением (метаморфозой) мы понимаем переход от одной СК к другой СК, сопровождающийся полной переменой ракурса изображения в процессе речевой концептуализации определенного фрагмента действительности. Вообще-то категоризация и концептуализация как особые когнитивные процедуры обработки информацию мире разводятся лишь как объекты научного изучения, в повседневной же практике, по мнению самих ученых, они не существуют врозь, а тесно переплетены друг с другом [Фрумкина 2001, с. 62−63; Лукашевич, 2002, с.69]. Эта связь легко обнаруживает себя в детской речи, когда ребенок пытается осмыслить новый для него предмет с помощью взрослых, последовательно подводя в своих вопросах объект под рубрики своего опыта с тем, чтобы, определив его сходство или тождество с уже известным, поместить его на определенное место в картине мира. Представленная ниже серия вопросов, заданных ребенком, впервые увидевшим ананас, демонстрирует взаимосвязь категоризации и концептуализации (наблюдение Р.М. Фрумкиной):

Он настоящий? (Подведение под категории «съедобное» — «несъедобное» .).

А он сладкий или кислый? (На языке ребенка, по-видимому, означает отнесение к одной из рубрик опыта: «вкусное» — «невкусное» .).

А мне можно? (Сигнал того, что осмысление объекта закончено: поняв, что перед ним нечто, похожее на хорошо знакомые вкусные вещи, ребенок просит разрешения полакомиться им.).

Траектория перемещения объекта осмысления внутри категориальной системы человека обусловливается целым рядом факторов: объективных (прежде всего особенности сложившейся ситуации; в нашем случае местонахождение фрукта подсказывает направление категоризации: на тарелке актуализируются категории, формирующие фрагмент картины мира «пища») и (субъективных (индивидуальный опыт человека, его ментальные привычки и т. п.). Так, количественный набор элементов категориальной системы у ребенка, только открывающего мир, безусловно, будет иным, чем у взрослого человека, накапливающего на протяжении всей своей жизни опыт познания действительности. Актуальность одних и тех же категорий, задействованных в формировании определенного фрагмента картины мира, у них также будет различной: в рассмотренной ситуации для ребенка наиболее значимыми оказались категориальные признаки, связанные со вкусом фрукта, в то время как для взрослых приоритетными могут оказаться категории полезности, экологичности, энергетической ценности и т. п.

Язык предоставляет на выбор говорящего целый арсенал инструментов категоризации, позволяющих репрезентировать один и тот же объект по-разному, в зависимости от выбранной точки зрения. В процессе реализации своего речевого замысла мы всякий раз делаем такой выбор. Пропозиция высказывания о мире представляет собой результат концептуализации определенного, изначально недискретного человеческого опыта в процессе выделения в нем некоторого количества дискретных элементов и подведения их под определенные категории мышления, воплощающиеся в семантике языковых средств и их определенных комбинациях. Семантическая категоризация объекта в процессе реализации речевого замысла неизбежно сопровождается редукцией наших представлений о нем, ибо, как уже было сказано, категоризация по своей сути есть сжатие многообразия. Прибегая к использованию определенного комплекса языковых средств, реализующих в своей семантике некую когнитивную категорию, мы тем самым акцентируем внимание на какой-то одной, существенном с нашей точки зрения, стороне предмета, и затемняем все прочие аспекты нашего опыта, неактуальные в свете конкретного речевого замысла. Так, мы легко «маскируем» способность субъекта к самостоятельному активному действию, грамматически представляя его как пассивного участника ситуации, объекта воздействия некой субстанции (другого человека, предмета, внешней силы и др.), ср.: В опросе приняли участие сто тысяч человек. — Было опрошено сто тысяч человек. Выбирая определенный способ семантической категориации, говорящий сохраняет за собой право изменить ракурс изображения ситуации. Категориальная метаморфоза как раз и представляет собой реализацию этого права в пределах определенного высказывания, текстового фрагмента. В этом проявляется специфическая особенность человеческого мышления, получившая в когнитивистике название принципа обратимости позиции наблюдателя. Автор данного термина, Е. С. Кубрякова, объясняет его суть следующим образом: «…при рассмотрении любого объекта в мире и вселенной выбор перспективы его рассмотрения хотя субъективен, но, будучи установленным, он в дальнейшем может быть всегда изменен, причем позиция наблюдателя может смениться на обратную» [Кубрякова, 1999, с.8]. Такое произвольное изменение позиции, и даже целый ряд метаморфоз, возможно в пределах одного высказывания, например:

Любил он страстно, до безумия и ничего не мог сделать с этой своей любовью — никак не отпускала она его, только сильнее мучила. Ситуация любви в процессе языковой концептуализации претерпевает целый ряд изменений: сначала любовь представлена как процессуальный признак, приписанный лицу — самостоятельно действующей субстанции (субъекту состояния), занимающей агентивную позицию, затем, грамматически опредмечиваясь, она сама превращается в субстанцию — объекта воздействия (грамматически зависимая форма твор. п.), а после — в результате олицетворения — в агенса (грамматически независимая форма им. п.), распространяющего свою активность на объект (реального субъекта состояния). Категориальная метаморфоза, таким образом, — это особый речевой прием, коммуникативный ход, позволяющий формировать концепты как сложные, динамически развивающиеся смысловые образования.

Выделенные типы взаимоотношений СК в языке и речи схематично могут быть представлены следующим образом:

Комплементарность: А + В = АВ Противоречие: нейтрализация, А — В = А, усложнение смысла, А — В = = С.

Интенсификация: А * А * А *… = Аⁿ

Превращение: А В С …= Х Примечание. В левой части уравнений представлены СК, вступающие друг с другом в определенные отношения (разные СК обозначены разными буквами), в правой — их результат, воплощенный в языковой семантике. Знак «плюс» указывает на отношения взаимодействия (смысловой кооперации), «минус» — на смысловые оппозиции, «умножить» — на нанизывание однотипных СК, их взаимное усиление, знак степени свидетельствует о предельной актуализации категориального смысла, стрелки означают переходы-превращения.

В качестве рабочего определения межуровневой СК, учитывающего особенности объекта семантического моделирования (мир в работе используется следующее. Межуровневые СК внутреннего человека — это разнообразные образно-ассоциативные представления о психике, конвенционально (стереотипно) или окказионально (индивидуально) интерпретируемые языковым сознанием наивного носителя языка как частные случаи репрезентации (и соответствующего воплощения средствами лексики, фразеологии, грамматики, текста) абстрактных сущностей, аналогичных столь же абстрактным субстанциям — образам непосредственно (сенсорно) воспринимаемых реалий внешнего по отношению к человеку мира, таким, как пространство, субъект, объект, инструмент.

Прежде чем обратиться непосредственно к рассмотрению системы семантической категоризации разнообразных явлений психической сферы личности, определим содержание прагмастилистического аспекта категориально-семантического описания языкового образа внутреннего человека.