Синтаксические особенности поэтики а. Ахматовой

Особенности поэтического строя синтаксиса А.А. Ахматовой

Б.М. Эйхенбаум, обращая внимание на синтаксис А. А. Ахматовой, пишет: «Я считаю синтаксис особенно характерным для поэзии А. А. Ахматовой. Недаром подражателей А. А. Ахматовой узнаешь сразу не столько, по словам, сколько по синтаксису. Части предложений, которые в более распространенной и последовательной речи естественно стушевываются и играют подчиненную роль, выступают в поэзии А. А. Ахматовой как носители большой смысловой энергии и придают ее стилю совершенно своеобразный характер» [31, с. 459].

«Лаконизм и энергия выражения — основные особенности поэзии А.А. Ахматовой» [126, с.425]. Б. М. Эйхенбаум обращает внимание на короткость и дробность фраз в художественной речи поэтессы. «А. А. Ахматова утвердила малую форму, сообщив ей интенсивность выражения. Образовалась своего рода литературная «частушка». Это сказалось как на величине стихотворений, так и на их строении. Господствуют три или четыре строфы — пять строф появляется сравнительно редко, а больше семи не бывает. Особую смысловую спрессованность и законченность получают восьмистишия, которые выделяются у А. А. Ахматовой, как по числу, так и по самому своему характеру. Интереса к изысканным строфам у поэтессы нет. На протяжении всех ее ранних сборников имеется один сонет («Тебе покорной? «в «Anno Domini»), притом не строгой формы.

От четырехстрочной строфы А. А. Ахматова отступает редко — преимущественно в стихах торжественного стиля. Строфа эта получает у нее несколько необычный вид благодаря наполнению неполными предложениями. Быстрая смена фраз дробит ее на части и придает интонации подвижный, прерывистый характер. На эту «короткость дыхания» обращал внимание и Н. Гумилев. Особенно это характерно для «Четок»: «У меня есть улыбка одна:/ Так, движенье, чуть видное губ» [2, с. 53], «Я пришла к поэту в гости./ Ровно полдень./ Воскресенье» [2, с. 72].

Очень часто мы находим у А. А. Ахматовой точки среди строки — ритмическая и интонационная цельность строки, таким образом, разбивается, но именно поэтому ощущается сжатость и разговорная выразительность речи. Обычно излюблены поэтессой точки перед концом строки — последнее слово, относящееся уже к следующей фразе, благодаря этому выступает из ритмического ряда со своей особой интонацией и приобретает особую выпуклость: «Так холодно в поле. Унылы/ У моря груды камней» [2, с. 32], «Я только вздрогнула: этот/ Может меня приручить» [2, с. 45], «Я только сею. Собирать/ Придут другие. Что же! » [2, с. 74].

Для стиля А. А. Ахматовой этот прием важен. Короткость фраз поддерживается общим характером синтаксиса. Синтаксис неполного предложения характеризуется отсутствием при глаголе местоимения. Прием распространившийся в русской прозе под влиянием польской литературы (Пшибышевский, Тетмайер и др.) У Ахматовой мы имеем: сжала руки, поклонился, подошел, коснулся, села, шутил, наметил, ходили и т. д. Часто, даже неясно, какое именно местоимение должно здесь подразумеваться:

Как велит простая учтивость,

Подошел (он?) ко мне, улыбнулся,.

Полуласково, полулениво

Поцелуем руки коснулся…

Отошел ты…[2, с. 45].

Стремление к лаконической энергии выражается также в резких синтаксических переходах. Очень редко фразы идут в последовательном и связном порядке; большей частью связи отсутствуют — образуются резкие скачки, делающие поэтическую речь поэтессы судорожно-напряженной: «Сжала руки под темной вуалью… / Отчего ты сегодня бледна? « [2, с. 28], «Он мне сказал: «Я верный друг! «-/ И моего коснулся платья./ Как не похожи на объятья/ Прикосновенья этих рук» [2, с. 47], «О, как сердце мое тоскует!/ Не смертного ль часа жду?/ А та, что сейчас танцует,/ Непременно будет в аду» [2, с. 48].

Эта сжатость и прерывистость речи делает синтаксическое движение фраз необыкновенно выпуклым, ощутимым.

«Лирическое стихотворение, — пишет Т. И. Сильман, — есть, прежде всего, разговор лирического героя «с самим собой» [23, с. 18]. Это не значит, что условного адресата в тексте стихотворения нет. Поэт обращается к природе, к предметному миру, к человечеству в целом. Он обращается не только к живой возлюбленной, но и к мертвой. Очевидно, что условности, связанные с активностью лирического субъектного начала, отражаются и в строе поэтической речи и в ее функционировании.

В поэзии активнее, чем в прозе и драме, проявляются фигуры «поэтического» синтаксиса: синтаксические повторы, параллелизмы, градации, противопоставления, инверсии, эмоционально-экспрессивные («риторические») вопросы, обращения, восклицания, бессоюзие, многосоюзие, неполные предложения и др.

Для поэтического языка А. А. Ахматовой характерны междометные восклицания: «Ах, дверь не запирала я» [2, с. 37], «Ах, пусты дорожные котомки» [2, с. 38], «Ах! Кто-то взял на память» [2, с. 49], «О, я не была уверена» [2, с. 28], «О, как сердце мое тоскует! « [2, с. 48], «О, она, наверное, ответит» [2, с. 38], «О, сказавший, что сердце из камня» [2, с. 42], «О, как красив ты, проклятый!» [2, с.45]. Заметим, что данные междометия встречаются достаточно часто и подчеркивают аффективное состояние героини (гнев, страдание, страсть и т. п.), что в целом свидетельствует о повышенной экспрессии художественного текста.

В художественной речи А. А. Ахматовой можно встретить противопоставления: «Не с теми я, кто бросил эту землю,…/ А здесь… » [2, с. 147], «Ты дышишь солнцем, я — луною» [2, с. 52], инверсии: «Зла, мой ласковый, не делай/ В мире никому» [2, с. 88], риторические вопросы: «Для того ль тебя я целовала,/ Для того ли мучилась любя,/ Чтоб теперь спокойно и устало/ С отвращеньем вспоминать тебя?» [2, с. 28]. Пример целого стихотворения, построенного на риторических вопросах, несущих соответствующую экспрессию: «Что? И ты не хочешь спать,/ В год не мог меня забыть,/ Не привык свою кровать/ Ты пустою находить?// Не с тобой ли говорю/ В остром крике хищных птиц,/ Не в твои ль глаза смотрю/ С белых, матовых страниц?// Что же кружишь, словно вор,/ У затихшего жилья?/ Или помнишь уговор/ И живую ждешь меня? « [2, с. 101].

Н.П. Васильева, например, пишет: «Момент кульминации идейно — эмоционального напряжения, лежащий в основе стихотворения, обладает протяженностью и сам по себе и в силу речевых возможностей его выражения. Иными словами, во-первых, сильное чувство ищет повторного выражения даже тогда, когда оно достаточно просто, чтобы быть вполне обозначенным краткой словесной формой. Во-вторых, сильное чувство часто содержательно синкретично, и повторное выражение его связано с содержательной конкретизацией. Вот почему одной из основных категорий стихотворной поэтической речи является повтор. Он проявляется как в содержательно-функциональном, так и в структурном плане, как на уровне макроструктуры, так и на уровне микроструктуры, как в аспекте сходства, так и в аспекте противопоставления, он функционально активизирует элементы «чистой формы» [7, с. 213].

Очень многочисленны повторы у поэтессы:

«Скажи, скажи, зачем угасла память/ И, как томительно лаская слух,/ Ты отняла блаженство повторенья? « [2, с. 158], «Только страшно так, что скоро, скоро… » [2, с. 48], «Но сердце знает, сердце знает/ Как от предсмертной боли бьется, бьется» [2, с. 43].

Нередки такие повторы в восклицательных конструкциях: «Что сделал с тобой любимый,/ Что сделал любимый твой! » [2, с. 51].

Необходимо отметить еще одну синтаксическую особенность ахматовской речи. Это ослабление роли глагола как такового в предложении, возобладание иных форм сказуемости: тенденция, вообще характерная для современной поэзии. Наиболее обыкновенное и привычное явление — простое отсутствие глагола, мотивированное формой перечисления, общей сжатостью речи или особой интонацией:

«Не тот ли голос: «Дева! Встань… / Удары сердца чаще, чаще…/ Прикосновение сквозь ткань/ Руки, рассеянно крестящей» [2, с. 65]; «Пустых небес прозрачное стекло,/ Большой тюрьмы белесое строенье/ И хода крестного торжественное пенье/ Над Волховом, синеющим светло» [2, с. 96]; «Двадцать первое. Ночь. Понедельник./ Очертанья столицы во мгле» [2, с. 112].

Характерны другие случаи. Часто появляется творительный образ действия. Приведем только наиболее интересные примеры: «Только в спальне горели свечи/ Равнодушно-желтым огнем» [2, с. 31], «Пусть камнем надгробным ляжет/ На жизни моей любовь» [2, с. 45], «Звенела музыка в саду/ Таким невыразимым горем» [2, с. 47], «Серой белкой прыгну на ольху/ Ласочкой пугливой пробегу,/ Лебедью тебя я стану звать» [2, с. 115], «Я к нему влетаю только песней/ И ласкаюсь утренним лучом» [2, с. 117], «А тайная боль разлуки/ Застонала белою чайкой» [2, с. 54].

«Она сначала обожжет,/ Как ветерок студеный,/ А после в сердце упадет/ Одной слезой соленой» [2, с. 74]; «Лежал закат костром багровым,/ И медленно густела тень» [2, с. 79].

Ослабление роли глагола как такового выражается у Ахматовой и в других формах. Чрезвычайно широко пользуется она краткой формой прилагательных и причастий, а также наречиями в сравнительной степени в роли сказуемого: «Был светел ты, взятый ею… « [2, с. 27], «Желтей трава» [2, с. 28], «Руки голы выше локтя,/ А глаза синей, чем лед… « [2, с. 40], «Был скуп на похвалы,/ Но чужд хулы и гнева» [2, с. 38] и т. д. Кажется, что А. А. Ахматова всеми силами избегает употребления глаголов — получаются странные синтаксические движения, глагол выглядит очень ослабленным и как бы мешает интонации, выпадает из цепи фраз:

Весенним солнцем это утро пьяно,

И на террасе запах роз слышнен,

А небо ярче синего фаянса.

Тетрадь в обложке мягкого сафьяна,

Читаю в ней элегии и стансы,

Написанные бабушке моей [2, с. 33].

В других случаях употребление глагола как бы мотивируется рифмой и, выступая в этом качестве, ослабляется как грамматическая величина. К этому еще присоединяется иногда намеренная его прозаичность, что придает его появлению особый стилистический смысл, с глаголом как таковым не связанный:

«Перо задело верх экипажа./ Я поглядела в глаза его» [2, с. 46]; «Настоящую нежность не спутаешь/ Ни с чем, и она тиха./ Ты напрасно бережно кутаешь/ Мне плечи и грудь в меха… « [2, с. 53].

Давая структурную характеристику художественной речи в целом, следует, прежде всего, отметить нейтрально-книжную основу ее строя. В ее синтаксическом строе и порядке слов отражается и выражается «программируемый писателем поток образно-эмоциональных впечатлений, из которых вырастает и развивается рационально-аналитическое начало» [5, с. 252]. Этот строй не отвечает полностью синтаксическому строю исходного языка, хотя он приближается к литературной разновидности описательно-повествовательной устной речи в нем, — правда, и сама она формируется под влиянием художественной литературы. Этот строй складывается на основе «взаимного приспособления реального строя „потока впечатлений“ и синтаксических „правил“ исходного языка, и в процессе такого приспособления неизбежны те или иные отклонения от „правил“ одного в пользу „правил“ другого» [5, с. 252]. Это один из важнейших факторов специфики строя художественной речи.

Таким образом, к особенностям поэтического строя синтаксиса А. А. Ахматовой мы можем отнести короткость и дробность фраз, ослабление глагола, что придает синтаксису сжатость и лаконизм. Средствами усиления экспрессивной выразительности уникального стиха А. А. Ахматовой являются фигуры поэтического синтаксиса: синтаксические повторы, параллелизмы, градации, противопоставления, инверсии, эмоционально-экспрессивные («риторические») вопросы, обращения, восклицания, бессоюзие, многосоюзие, неполные предложения.

Стремление к лаконической энергии выражается также в резких синтаксических переходах, образуя резкие скачки, придают поэтической речи Ахматовой судорожно-напряженный характер. Следовательно, использование неполных синтаксических конструкций придает синтаксису сжатость и лаконизм. В четырехстрочной строфе поэтессы, благодаря наполнению неполными предложениями, происходит быстрая смена фраз, что придаёт интонации подвижный, прерывистый характер.