Практика и теория индивидуальной психологии

• Введение 3
• ИНДИВИДУАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ, ЕЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ И РЕЗУЛЬТАТЫ 4
• ПСИХИЧЕСКИЙ ГЕРМАФРОДИТИЗМ И МУЖСКОЙ ПРОТЕСТ — ЦЕНТРАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМА НЕРВНЫХ ЗАБОЛЕВАНИЙ 20
• ДАЛЬНЕЙШИЕ ТЕЗИСЫ К ПРАКТИКЕ ИНДИВИДУАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ 28
• ИНДИВИДУАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ЛЕЧЕНИЕ НЕВРОЗОВ 37
• Приложение (Из душевной жизни двадцатидвухлетнего пациента) 57

Альфред Адлер, один из классиков психодинамической психотерапии, создатель индивидуальной психологии, менее известен у нас, чем 3. Фрейд и К. Юнг. А между тем основные положения его подхода очень близки россий-ской ментальности. Одну из центральных идей своей теории сам Адлер сфор-мулировал так: «Мы не способны думать, чувствовать, желать, действовать, не имея перед собой цели… Любое душевное явление, если оно должно по-мочь нам понять человека, может быть рассмотрено и осмыслено лишь как движение к цели». Индивидуальная психология показала, что человеческое поведение обусловлено сочетанием чувства общности и стремлением к лич-ному превосходству. Адлер и его последователи изучали условия возникно-вения у человека комплекса неполноценности и средств компенсации под-линных и мнимых недостатков. Представители этого подхода стремятся из отдельных жизненных проявлений получить картину целостной личности.

Эта книга принадлежит к числу основных трудов А. Адлера. В ней пред-ставлены базовые положения индивидуальной психологии и многочислен-ные случаи из клинической практики, иллюстрирующие разные ее аспекты.

Врачам, психологам, психотерапевтам и другим представителям «помо-гающих» профессий эту книгу обязательно нужно прочитать — классику знать необходимо. Немало полезного извлекут из нее и те читатели, чей интерес к психологии не является профессиональным.

ИНДИВИДУАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ, ЕЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ И РЕЗУЛЬТАТЫ

Обзор большинства психологических учений демонстрирует своеобразное ограничение, когда речь заходит об области ис-следования и средстве познания. Создается впечатление, что из этой сферы с глубоким умыслом исключаются опыт и зна-ния человека и подвергается сомнению ценность художествен-ного, творческого познания, угадывания и интуиции. Если не-которые психологи-экспериментаторы наблюдают или вызы-вают феномены, чтобы сделать вывод о способах реагирования, то есть в сущности занимаются физиологией душевной жизни, то другие упорядочивают все формы выражения и проявления в традиционные или мало измененные системы. При этом они, разумеется, вновь обнаруживают в отдельных актах те же зави-симости и связи, которые уже заранее были привнесены ими в схемы души.

Порой же из незначительных отдельных проявлений физи-ологического характера они пытаются воссоздать душевные состояния и мысли, отождествляя одно с другим. Такие иссле-дователи считают достоинством своей психологической кон-цепции то, что из нее якобы исключено субъективное мышле-ние и вчувствование самого исследователя (а на самом деле они целиком пронизывают его теорию).

Методика этих направлений, как начальная школа челове-ческого духа, напоминает ныне устаревшую естественную на-уку с ее закостенелыми системами, которые сегодня в основ-ном заменены воззрениями, стремящимися осмыслить жизнь и ее проявления в их взаимосвязях, причем осмыслить с точки зрения биологической, философской и психологической. Такая же тенденция свойственна и подходу, который я назвал «сравнительной индивидуальной психологией». Представители этого подхода стремятся из отдельных жизненных проявлений и форм выражения получить картину целостной личности, предполагая целостность индивидуальности. При этом отдель-ные черты сравниваются друг с другом, выводится их общая направленность, и они собираются в один обобщенный порт-рет*.

Возможно, этот способ рассмотрения душевной жизни че-ловека покажется совершенно необычным или довольно дерз-ким. Помимо других направлений, он отчетливо проявляется в концепциях детской психологии. Но прежде всего таким обра-зом можно представить сущность и труд человека искусства — художника, скульптора, композитора и особенно писателя. По самым незначительным деталям его произведений наблюдатель способен распознать основные черты личности, его жизнен-ный стиль.

Когда я спешу домой, наблюдатель видит мою походку, осан-ку, выражение лица, движения и жесты, которые обычно мож-но ожидать от человека, возвращающегося домой**. Причем без учета рефлексов и какой-либо каузальности. Более того, мои рефлексы могут быть совсем другими, а причины могут варьи-ровать. Направление, в котором человек следует, — вот что мож-но понять психологически и что нас прежде всего и едва ли не исключительно интересует в практическом и психологическом отношении.

Далее: если я знаю цель человека, то я приблизительно знаю, что произойдет. И тогда я могу упорядочить и каждый из следу-ющих друг за другом актов, увидеть их во взаимосвязи и посто-янно корректировать или приспосабливать свое неточное зна-ние контекста. Пока я знаю только причины и, соответствен-но, только рефлексы и время реакции, возможности органов чувств и т. п., мне ничего не известно о том, что происходит в душе данного человека.

К этому надо добавить, что и сам исследуемый не знал бы, чего хочет, если бы он не был ориентирован на цель. До тех пор, пока нам неизвестна линия его жизни, определенная целью, вся система его рефлексов вместе со всеми причинными усло-виями не может гарантировать последующую серию его дви-жений: они соответствовали бы любому из возможных душев-ных побуждений. Наиболее отчетливо этот недостаток можно понять на примере экспериментов с ассоциациями. Я никогда бы не подумал про одного мужчину, испытавшего тяжелое ра-зочарование, что слово «дерево» вызовет у него ассоциацию с «веревкой». Но если я знаю его цель — самоубийство, то буду с уверенностью ожидать подобную последовательность мыслей, причем настолько определенно, что постараюсь убрать от него нож, яд и огнестрельное оружие. Только в выводах, которые делает человек, проявляется его индивидуальность, его аппер-цептивная схема.

Если посмотреть внимательнее, то можно обнаружить сле-дующую закономерность, характерную для любого душевного события: мы не способны думать, чувствовать, желать, действо-вать, не имея перед собой цели. Ведь живому организму недоста-точно причинности, чтобы преодолеть хаос будущего и устра-нить бесплановость, жертвой которой мы стали бы. Всякое де-яние осталось бы на стадии безразборного ощупывания, эко-номия душевной жизни оказалась бы недостижимой: без целостности и личной потребности мы сравнялись бы с суще-ством ранга амебы. Только неживое подчиняется очевидной каузальности. Но жизнь — это долженствование.

Нет сомнений в том, что предположение о целевой установ-ке в значительной мере соответствует требованиям действитель-ности. В отношении отдельного, вырванного из контекста фе-номена тоже, пожалуй, нет никаких сомнений. Подтверждение этому привести очень легко. Достаточно с позиций этой гипо-тезы посмотреть на попытки ходить, которые предпринимает маленький ребенок или роженица. От того же, кто пытается подходить к вещам без гипотез, чаще всего укрывается более глубокий смысл. Прежде чем делается первый шаг, уже имеется цель движения, которая отражается в каждом отдельном акте.

Таким образом, можно обнаружить, что все душевные дви-жения получают свое направление благодаря ранее поставлен-ной цели. Но все эти преходящие, осязаемые цели после крат-ковременного периода стабильности в психическом развитии ребенка оказываются подчинены фиктивным конечным целям, понимаемым или ощущаемым как fix-финал. Другими слова-ми, душевная жизнь человека, словно созданный хорошим дра-матургом персонаж, устремляется к своему У-акту.

Этот логически безупречный вывод индивидуальной пси-хологии подводит нас к одному важному тезису: любое душев-ное явление, если оно должно помочь нам понять человека, может быть осмыслено и понято лишь как движение к цели. Конечная цель у каждого возникает осознанно или неосознан-но, но ее значение всегда неизвестно.

В какой мере эта точка зрения способствует нашему пси-хологическому пониманию, проявляется прежде всего тог-да, когда нам становится понятной неоднозначность вырван-ных из контекста душевных процессов. Представим себе че-ловека с плохой памятью. Предположим, что он осознал это обстоятельство, а проверка выявила низкую способность за-поминания бессмысленных слогов. В соответствии с прежней традицией психологии мы должны были бы сделать заклю-чение: мужчина страдает врожденным или возникшим из-за болезни недостатком способности запоминать. Заметим, од-нако, что при подобном исследовании обычно делают вы-вод, который уже выражен в предположении, например, та-ком: если у кого-то плохая память (или кто-то запоминает всего несколько слогов), то он обладает низкой способнос-тью запоминать.

Индивидуальная психология в данном случае использует совершенно иной подход. Как только удается сделать опреде-ленный вывод об органических причинах, обязательно зада-ют вопрос: на что нацелена слабость памяти? Какое это имеет для нее значение? Эту цель мы можем раскрыть лишь на ос-нове знания об индивиде в целом, потому что понимание час-ти проистекает только из понимания целого. Мы обнаружили бы примерно следующее (что подходило бы ко многим случаям): этот человек может доказать себе и другим, что он по ка-ким-то мотивам, которые не называются или не осознаются, но благодаря слабости памяти оказываются особенно действен-ными, должен остаться в стороне от какого-либо дела или ре-шения (смена профессии, учеба, экзамен, женитьба). В таком случае мы выявили бы, что слабость памяти является тенден-циозной и служит орудием в борьбе против подчинения, и при любой проверке способности запоминать мы ожидали бы, что обнаружится именно такой дефект, относящийся к тайному жизненному плану данного мужчины. Следовательно, эта сла-бость имеет функцию, которая становится понятной только при рассмотрении системы всех жизненных отношений дан-ной личности. Остается еще вопрос, как формируются такие дефекты или недуги. Один «аранжирует» их, намеренно под-черкивая свои общие физические недостатки, считая их лич-ным недугом. Другим настолько удается подорвать веру в свои способности (с помощью вчувствования в ненормальное со-стояние или тревожных, пессимистических ожиданий и пос-ледующего психического напряжения), что они располагают едва ли половиной своей энергии, внимания и воли. Проду-цирование этой недостаточности я назвал «комплексом непол-ноценности».

То же самое мы наблюдаем и при аффектах. Приведем еще один пример. У одной дамы время от времени повторялись при-ступы страха. До тех пор, пока не удалось выявить ничего более существенного, можно было довольствоваться предположени-ем о наследственной дегенерации, заболевании вазомоторов, вагуса и т. д. Или же можно было подумать (а такая причина напрашивалась сама собой), что в жизненной истории этой женщины было какое-нибудь ужасное событие, травма и все дело в ней. Но если мы рассмотрим эту индивидуальность и проследим линию ее поведения, то обнаружим нечто вроде чрез-мерного стремления к господству, к которому в качестве «орга-на агрессии» присоединяется страх, как только другой человек перестает зависеть от нее или если она не получает ожидаемого отклика, как, например, в случае, когда супруг пациентки без ее согласия захотел уйти из дома.

Наша наука предполагает строго индивидуальный подход и поэтому не склонна к обобщениям. In usum delphini*, однако я хочу привести следующее положение: если я понял цель душев-ного движения или жизненного плана, то должен ожидать, что все отдельные акты будут соответствовать этой цели и жиз-ненному плану.

С небольшими ограничениями эту формулировку можно применять в самом широком масштабе. Она сохраняет свое значение и в том случае, если ее речь идет о противоположной зависимости: правильно понятые отдельные акты в своей взаи-мосвязи должны отобразить единый жизненный план и его конеч-ную цель. В соответствии с этим мы формулируем следующее утверждение: независимо от предрасположенности, среды и со-бытий, все психические силы целиком находятся во власти со-ответствующей идеи, и все акты выражения чувства, мысли, желания, действия, сновидения и психопатологические фено-мены пронизаны единым жизненным планом. Из этой само-довлеющей целенаправленности проистекает целостность лич-ности. Так в психическом органе проявляется телеология, ко-торая может быть понята как искусная уловка и собственная конструкция индивида, как окончательная компенсация вез-десущего человеческого чувства неполноценности. Возможно, краткий комментарий несколько пояснит и вместе с тем смяг-чит эти еретические положения:

Важнее, чем предрасположенность, объективное событие и среда, их субъективная оценка. Однако такая оценка находится в определенном, часто необычном отношении к реалиям. В психологии масс этот фундаментальный факт трудно обнару-жить, поскольку «идеологическая надстройка над экономичес-ким базисом» (Маркс и Энгельс) приводит к сглаживанию ин-дивидуальных различий. Но из оценки отдельного явления, которая чаще всего служит причиной устойчивого расположе-ния духа — чувства неполноценности, в соответствии с бессознательной техникой нашего мыслительного аппарата возникает фиктивная цель — упомянутая окончательная компенсация — и жизненный план как попытка ее добиться*.

Раньше я много говорил о «понимании» человека. Почти столько же, сколько некоторые теоретики «понимающей пси-хологии» или психологии личности, которые всегда умолкают, как только возникает необходимость показать, что же они, соб-ственно говоря, поняли. Весьма велика опасность недостаточ-но разъяснить эту сторону наших исследований и результаты индивидуальной психологии. Ведь нужно будет выразить жи-вое движение словами, образами, пренебречь различиями, что-бы прийти к единым формулам, и придется совершить ошибку, которую нам строго запрещено допускать на практике: подхо-дить с сухими шаблонами к индивидуальной душевной жизни, как пытаются делать представители школы Фрейда.

Этим замечанием я хочу предварить наиболее важные ре-зультаты нашего изучения душевной жизни. Следует подчерк-нуть, что обсуждаемая здесь динамика душевной жизни в рав-ной мере обнаруживается и у здоровых, и у больных. От здоро-вого человека невротика отличает более сильная защитная тен-денция, которой он «оснащает» свой жизненный план. Что же касается целевой установки и соответствующего ей жизненно-го плана, то здесь нет никаких принципиальных различий, кро-ме одного крайне важного факта: «конкретная» цель невротика всегда находится на «бесполезной» стороне жизни.

Следовательно, я могу говорить об обшей цели людей. При ближайшем рассмотрении оказывается, что нам очень легко понять разные движения души, признав в качестве самой общей предпосылки то, что они имеют целью достижение превосход-ства. Об этом многое сказано великими мыслителями, кое-что каждый знает по собственному опыту, большая же часть скры-вается в таинственном мраке и отчетливо проявляется только в экстазе или в бреду. Будь то художник, желающий быть первым в своем деле, или домашний тиран, беседует ли он с глазу на глаз со своим Богом или унижает других, считает ли он свое страдание самым большим, перед которым все должны преклоняться, стремится ли он к недостижимым идеалам или разрушает старых богов, старые рамки и нормы — на каждом участке пути им руководит страстное стремление к превосходству, мысль о собственном богоподобии, вера в свою особую волшебную силу. В любви он одновременно хочет ощущать свою власть над партнером, при выборе профессии это проявляется в преувеличенных ожиданиях и опасениях, даже в самоубийстве он видит победу над всеми препятствиями, испытывая жажду мести. Чтобы овладеть вещью или человеком, он может идти по прямой линии, властолюбиво, гордо, упрямо, жестоко и отважно приняться за дело. Или же, наученный опытом, он предпочтет довести свое дело до победы окольными и обходными путями, через послушание, покорность, кротость и скромность. Черты характера тоже не существуют сами по себе — они всегда соответствуют индивидуальному жизненному плану и представляют собой его наиболее важные средства борьбы.

Нередко эта цель всеобщего превосходства выглядит весьма причудливо. Если рассматривать ее саму по себе, мы должны отнести ее к «фикциям», или «воображениям». Файхингер (Философия «как если бы», 1913) справедливо говорит, что, сами по себе бессмысленные, такие цели тем не менее играют существенную роль в поведении. Это настолько верно для наших случаев, что мы имеет право сказать: эта фиктивная цель превосходства, абсолютно противоречащая действительности, стала основным условием нашей прежней жизни. Она учит нас различать, придает нам твердость и уверенность, формирует и руководит нашими действиями и поведением, заставляет наш ум заглядывать вперед и совершенствоваться. Однако есть и теневая сторона: она легко привносит в нашу жизнь враждебную, воинственную тенденцию, лишает нас непосредственности ощущений и постоянно стремится отдалить нас от реальности, настойчиво подталкивая к тому, чтобы совершить над ней насилие. Тот, кто рассматривает эту цель богоподобия как реальную и личную, воспринимает ее буквально, вскоре будет вынужден в качестве компромисса избегать настоящую жизнь, искать жизнь рядом с жизнью, в лучшем случае в искусстве, но чаще всего в пиетизме*, в неврозе или преступлении**.

Я не буду вдаваться в частности. Отчетливый признак этой сверхвысокой цели обнаруживается, пожалуй, у всех людей. Иногда она бросается в глаза в поведении и манерах человека, иногда выдает себя лишь в требованиях и ожиданиях. Иной раз ее след отыскивается в смутных воспоминаниях, фантазиях или сновидениях. Если всерьез попытаться ее выявить, то вряд ли можно об этом спрашивать. Однако физическая или духовная установка отчетливо свидетельствует о том, что она происхо-дит от стремления к власти и содержит в себе некий идеал со-вершенства и безгрешности. В случаях, близких к неврозу, все-гда будет обращать на себя внимание стремление сравнивать себя с окружающими и даже с умершими и героями прошлого.

Правильность этого положения можно легко проверить. Иными словами, если человек носит в себе идеал превосходства, что особенно часто наблюдается у невротиков, то столь же час-то должны обнаруживаться действия, направленные на подчи-нение, принижение и дискредитацию других. Такие черты ха-рактера, как нетерпимость, несговорчивость, зависть, злорадство, самомнение, хвастливость, подозрительность, жадность — ко-роче говоря, все качества, соответствующие состоянию борь-бы, должны проявиться в значительно большей степени, чем это требует, например, инстинкт самосохранения или чувство общности.

Наряду с этим одновременно или сменяя друг друга вслед за рвением и самоуверенностью, с которыми человек стремит-ся к конечной цели, иногда появляются честолюбие, соперни-чество, отвага, желание помогать, одаривать и руководить. Пси-хологическое исследование здесь должно быть настолько объек-тивным, чтобы моральная оценка не заслонила собой перспек-тиву. Следует также добавить, что разные черты характера, как правило, вызывают у нас симпатию или презрение. И, нако-нец, черты враждебности, особенно у невротиков, зачастую бывают настолько скрыты, что обладатель этих качеств спра-ведливо удивляется и негодует, когда ему на них указывают. Старший из двух детей, например, оказывается в весьма неприятной ситуации, потому что он пытается узурпировать власть в семье, проявляя упрямство и своенравие. Младший же ребе-нок делает это умнее, ведет себя как образец послушания и пре-успевает в этом настолько, что становится кумиром семьи, все желания которого исполняются. Когда же в нем пробуждается честолюбие и наступает неизбежное разочарование, то готов-ность к послушанию разрушается, возникают болезненные на-вязчивые явления, перечеркивающие любое распоряжение ро-дителей, несмотря на все их усилия заставить ребенка быть по-слушным. То есть послушание устраняется сменившими его навязчивыми мыслями. Очевиден обходной путь, избранный для того, чтобы выйти на ту же линию, что и у другого ребенка.

Вся сила личного стремления к власти и превосходству за-ранее приобретает у ребенка соответствующую форму и содер-жание, тогда как мышление может поверхностно воспринять из этого лишь столько, сколько ему позволяет бессмертное, реальное, заложенное в физиологии чувство общности, из ко-торого происходят нежность, забота о ближнем, дружба, лю-бовь. Стремление к власти проявляется завуалированно и пы-тается утвердиться на «территории» чувства общности тайным и хитрым способом.

Здесь я должен подтвердить один принцип, давно извест-ный всем знатокам души. Любую обращающую на себя внима-ние повадку человека можно проследить вплоть до ее истоков в детстве. В детстве формируются и подготавливаются будущие манеры человека, несущие на себе печать окружения. Принци-пиальные изменения происходят лишь благодаря высокой сте-пени самосознания или индивидуально-психологическому под-ходу врача при работе с невротиком, когда пациент начинает понимать ошибочность своего стиля жизни.

На примере другого случая, который тоже встречается очень часто, я хочу остановиться на целевой установке невротика более детально. Один весьма одаренный мужчина, добившийся благосклонности достойной девушки благодаря хорошим ма-нерам и любезному обращению, помышляет о помолвке. Вме-сте с тем в соответствии со своим идеалом воспитания он предъявляет к девушке большие претензии, требуя от нее поис-тине огромных жертв. Какое-то время она сносит его беспре-дельные требования, а потом прекращает испытания, разорвав отношения. И тут мужчина буквально начинает «разваливать-ся» в нервных приступах. Индивидуально-психологическое разъяснение этого случая показало, что цель превосходства у этого пациента, проявившаяся во властолюбивых притязаниях к невесте, не допускала брака, и он, сам того не ведая, должен был довести дело до разрыва, поскольку не считал себя гото-вым к открытой борьбе, которой ему представлялся брак. Эта неуверенность в себе проистекает из самого раннего детства па-циента, когда он, единственный сын рано овдовевшей матери, жил довольно замкнуто, отгороженный от внешнего мира. Из детских лет, проходивших в постоянной домашней борьбе, он вынес неизгладимое впечатление, в котором никогда себе от-крыто не признавался: он недостаточно мужественен, ему ни-когда не справиться с женщиной. Эта психическая установка сопоставима с постоянным чувством неполноценности и оп-ределенным образом вторгается в судьбу человека, заставляя его поддерживать свой престиж иным способом, а не в исполне-нии реальных требований на «полезной» стороне жизни.

Нельзя не заметить, что пациент добился того, что было це-лью его тайной подготовки к безбрачию и к чему подталкивали его страх перед партнером, сцены борьбы и тревожное отноше-ние к женщине. Равно как и то, что он относился к своей неве-сте как к матери, которую тоже хотел подавить. Такое отноше-ние, продиктованное стремлением к победе, было неправиль-но истолковано фрейдовской школой как инцестуозная влюб-ленность в мать. В действительности же детское чувство неполноценности пациента, подкрепленное болезненным от-ношением к своей матери, понуждает его второй в своей жиз-ни раз довести дело до борьбы с женщиной, опираясь на силь-нейшую защитную тенденцию. То, что мы обычно понимаем под любовью, в данном случае является не развитым чувством общности, а всего лишь ее видимостью, карикатурой — сред-ством достижения цели. Цель же сводится к тому, чтобы нако-нец-то добиться триумфа над подходящим существом женско-го пола. Отсюда постоянные испытания и требования, отсюда и ожидаемый разрыв отношений. Разрыв не «случился», он по всем правилам искусства был инсценирован, а при его «конст-руировании» были использованы старые испытанные средства, в которых мужчина упражнялся на своей матери. Теперь пора-жение в браке исключено, поскольку брак был им предотвра-щен. В этой установке видна гипертрофированная позиция «личности» по отношению к «целесообразности», естественно-сти. Объяснить это можно наличием боязливого честолюбия. Существуют две формы честолюбия, из которых вторая сменя-ет первую, как только человек утрачивает мужество в результа-те поражения. Первая форма стоит позади человека и гонит его вперед. Вторая находится перед человеком и оттесняет его на-зад: «Если ты перейдешь Галис, то разрушишь великое цар-ство"*. Вторая форма честолюбия свойственна прежде всего невротикам, первая же проявляется у них лишь в виде следов, при определенных условиях. Тогда они тоже говорят: «Да, рань-ше я был честолюбив». Однако они по-прежнему такие же, толь-ко из-за конструирования своего недуга, расстройства, безуча-стности преградили себе путь вперед. На вопрос: «Где же ты был, когда делили мир?» — они всегда отвечают: «Я был болен». Та-ким образом, вместо того чтобы заниматься внешним миром, они занимаются собой. Впоследствии Юнг и Фрейд ошибочно истолковали этот важнейший невротический процесс как врож-денные (?) типы: один как «интроверсию», другой — как «нар-циссизм».

Если в поведении этого мужчины вряд ли осталось что-ни-будь загадочное и в его властолюбивой установке мы отчетливо видим агрессию, выдающую себя за любовь, то нервный срыв пациента менее понятен и нуждается в некотором пояснении. Тем самым мы вступаем непосредственно на «территорию» пси-хологии неврозов. Вновь, как и в детстве, пациент потерпел крушение при отношениях с женщиной. В подобных случаях невротику хочется укрепить свою уверенность и укрыться на максимальном расстоянии от опасности*. Наш пациент нуж-дается в срыве, чтобы лелеять в себе причиняющее боль воспо-минание, чтобы поставить вопрос о вине и решить его не в пользу женщины, чтобы впоследствии подходить к делу с еще большей осмотрительностью. Сегодня этому мужчине 30 лет. Допустим, что лет 10—20 он будет носиться со своим горем и еще столько же будет оплакивать свой потерянный идеал. Тем самым он, пожалуй, навсегда застрахует себя от каких бы то ни было любовных отношений и, соответственно, от нового по-ражения.

Он опять конструирует нервный срыв с помощью старых, проверенных на опыте средств, подобно тому, как, будучи ре-бенком, отказывался, например, от еды, сна, работы и играл роль умирающего. Теперь чаша с виной возлюбленной опускает-ся, а сам он возвышается над ней по уровню воспитанности и силе характера. И вот он достиг того, к чему стремился: он выше, лучше, а его партнерша «плохая, как и все девушки». Они не могут сравниться с ним, мужчиной. Тем самым он исполнил долг, который ощущал еще ребенком, — показал, что стоит выше, чем женский пол, не подвергая испытанию свои силы.

Мы понимаем, что его нервная реакция не может оказаться слишком острой. Он обязан жить на земле как живой укор жен-щине.

Если бы он знал о своих тайных планах, то все его деяние было бы проявлением враждебности и злого умысла, поэтому поставленная цель — его возвышение над женщиной — была бы вообще недостижима. Ведь он увидел бы себя таким, каким его видим мы, он обнаружил бы, как фальсифицирует все и подводит к заранее намеченной цели. То, что с ним происходи-ло, не было бы больше «судьбой», не говоря уже о том, что для него это оказалось плюсом. Его цель, жизненный план, жиз-ненная ложь требуют этого плюса! Поэтому и «получается», что этот жизненный план остается в бессознательном. И таким об-разом можно думать о судьбе, за которую не отвечаешь, а не об осуществлении долго готовившегося, ухищренного плана, за который несешь ответственность.

Оставлю в стороне подробное изображение «дистанции», которую невротик устанавливает между собой и решением (в данном случае браком), а то, как он это делает, ограничу опи-санием «невротического конструирования». Следует только указать, что эта дистанция отчетливо проявляется в «боязли-вой установке» пациента, в его принципах, мировоззрении и жизненной лжи. Наиболее действенными для ее проявления всегда оказываются невроз и психоз. Необычайно велика так-же склонность к проистекающим из этих же источников пер-версиям и разного рода импотенции. Сделка и примирение человека с жизнью проявляются в конструкции, состоящей из одного или нескольких сослагательных предложений: «Если бы что-то было по-другому!..»

Вопросы воспитания, которым наша школа придает самое большое значение (см.: «Лечение и образование», 1929), строго вытекают из этих отношений.

Из плана данной работы следует, что наше исследование, как и лечение, идет в обратном направлении: сначала рассмат-ривается цель превосходства, затем разъясняется состояние борь-бы человека* (особенно невротика) и только потом делаются попытки понять источники этого важного душевного механиз-ма. Одну из основ этой психологической динамики мы уже рас-крыли: она заключается в исходной склонности психического аппарата обеспечивать приспособление к реальности с помо-щью уловки, фикции и целевой установки. Я должен вкратце ос-ветить, каким образом цель — богоподобное превосходство пре-образует отношение индивида к своему окружению, делает его воинствующим и как в борьбе человек стремится приблизить-ся к цели путем прямой агрессии или по направляющей линии предосторожности. Если проследить за ходом развития этой агрессии до раннего детства, то, как правило, можно обнару-жить фундаментальный факт, служащий ее причиной: в тече-ние всего периода развития ребенку присуще чувство неполноцен-ности по отношению к родителям, братьям и сестрам и окружа-ющим. Из-за незрелости органов, неуверенности и несамосто-ятельности, в силу потребности опираться на более сильного и болезненно переживаемого подчиненного положения среди других у ребенка развивается чувство ущербности, которое про-является во всех сферах его жизнедеятельности. Чувство непол-ноценности вызывает у него постоянную тревогу, жажду дея-тельности, поиск новых ролей, желание сравнивать свои силы с силами других, предусмотрительность, физическую и психи-ческую подготовку. От чувства неполноценности зависит вся познавательная способность ребенка. Таким образом, будущее становится для ребенка краем, который должен принести ему компенсацию. Состояние борьбы также отражается на чувстве неполноценности ребенка, и компенсацией для него является только то, что надолго упраздняет его нынешнее жалкое поло-жение и возвышает над всеми остальными. Таким образом, у ребенка возникают целевая установка и фиктивная цель пре-восходства, где его нищета превращается в богатство, подчине-ние — в господство, страдание — в радость и удовольствие, не-знание — во всезнание, а неумение — в мастерство. Эта цель устанавливается тем выше и удерживается тем принципиаль-нее, чем сильнее и длительнее ребенок испытывает неуверен-ность в себе и чем больше он страдает от физической или уме-ренной умственной слабости, чем сильнее он ощущает, что его оттесняют на задний план.

Тот, кто захочет раскрыть эту цель, должен понаблюдать за ребенком во время игры, за его занятиями в свободное время или фантазиями о выборе будущей профессии. Постоянные из-менения в этих устремлениях — это лишь видимость, в каждой новой цели он предвосхищает свой триумф. Необходимо ука-зать еще на один вариант такого построения планов, часто об-наруживающийся у менее агрессивных детей (у девочек и осо-бенно у тех, кто часто болеет): они научаются использовать свою слабость и тем самым заставляют других подчиняться себе. Та-кие дети и в дальнейшем будут постоянно пытаться это делать, пока их жизненный план и жизненная ложь не будут полнос-тью раскрыты.

Внимательному наблюдателю открывается особый аспект: характер этой компенсаторной динамики выдает неполноцен-ность половой роли и стремление к сверхмужским целям. В на-шей культуре, ориентированной на мужчину, от девочки, рав-но как и от мальчика, требуются совершенно особые усилия и уловки. Среди них, бесспорно, много полезных. Сохранить их, но при этом раскрыть и обезвредить бесчисленные руководя-щие линии, ошибочные и приводящие к болезни, является на-шей сегодняшней задачей, выходящей далеко за рамки врачеб-ного искусства, от которого наша общественная жизнь и сис-тема воспитания могут ожидать ценнейших ростков. Ведь це-лью этого жизненного воззрения является усиление чувства реальности, ответственность и замена скрытой враждебности взаимной доброжелательностью, чего можно добиться, лишь сознательно развивая чувство общности и сознательно разру-шая стремление к власти.

Мастерское изображение властолюбивых фантазий ребен-ка можно найти в романе Достоевского «Подросток». У одного моего пациента они проявлялись особенно ярко. В его мыслях и сновидениях всегда повторялось желание: пусть другие ум-рут, чтобы у него самого был простор для жизни, пусть другим будет плохо, чтобы он получил лучшие возможности. Такая манера поведения напоминает безрассудность и бесчувствен-ность многих людей, объясняющих все свои беды тем, что слиш-ком много людей живет на свете. Подобные побуждения сде-лали более приемлемой идею о мировой войне. Уверенность в таких фикциях заимствуется из других сфер, в данном случае из основополагающих фактов капиталистического производ-ства, при котором действительно чем хуже одному, тем лучше другому. «Я хочу стать могильщиком, — сказал мне один четы-рехлетний мальчик, — я хочу быть тем, кто закапывает других».

ПСИХИЧЕСКИЙ ГЕРМАФРОДИТИЗМ И МУЖСКОЙ ПРОТЕСТ — ЦЕНТРАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМА НЕРВНЫХ ЗАБОЛЕВАНИЙ

Когда в учении о нервных заболеваниях утвердилась единая точка зрения о том, что нервные нарушения вызываются душев-ными переживаниями и должны лечиться путем воздействия на психику, это стало большим шагом вперед. Решающим оказа-лось вмешательство таких авторитетных исследователей, как Шарко, Жане, Дюбуа, Дежерин, Брейер, Фрейд и др. Дополнитель-ным аргументом стали результаты проведенных во Франции гип-нотических экспериментов и гипнотического лечения, которые указали на изменчивость нервных симптомов и их подвержен-ность влиянию со стороны психики. Несмотря на эти достиже-ния, по-прежнему не было гарантии успешного лечения, так что даже именитые авторы, независимо от своих теоретических со-ображений, пытались лечить неврастению, истерию, неврозы навязчивых состояний и неврозы страха с помощью традицион-ных медикаментозных средств, электричества и гидротерапии. Весь итог расширенных знаний долгие годы представлял собой нагромождение модных слов, которые должны были исчерпы-вающе раскрыть смысл и сущность сложных невротических ме-ханизмов. Для одного ключ к пониманию лежал в «раздражи-мой слабости», «падающем напряжении», для другого — в «суг-гестивности», «подверженности потрясениям», «наследственной отягощенности». «Дегенерация», «болезненная реакция», «ла-бильность психического равновесия» и другие подобные понятия должны были раскрыть тайну нервных заболеваний. Для самого же пациента из всего этого получалось, в сущности, лишь нечто вроде обыкновенной суггестивной терапии, а чаще всего — бес-плодные попытки «выговорить» болезнь, «отреагировать защем-ленные аффекты» и не менее бесплодная попытка оберегать его от психических повреждений. Тем не менее, если пациент нахо-дился под руководством опытных врачей, обладающих интуи-цией, этот терапевтический метод нередко превращался в эффек-тивный «способ лечения». Однако среди неспециалистов появил-ся предрассудок, обусловленный поспешными выводами из на-блюдения за быстро увеличивающимся числом неврозов. Он сводился к тому, что невротик якобы страдает от «воображений» и повинен в произвольных преувеличениях; предполагалось, что он якобы может преодолеть болезненные явления, укрепив свою энергию.

Йозеф Брейер пришел к мысли выведать у самого пациента смысл и развитие симптомов его болезни, например, истери-ческого паралича. Поначалу они делали это совместно с 3. Фрей-дом без какого-либо предубеждения и при этом констатирова-ли обращающий на себя внимание факт пробелов в памяти, препятствовавших пациенту, а также врачу понять причину и течение заболевания. Попытка из знания психики, болезнен-ных черт характера, фантазий и грез пациентов сделать вывод о забытом материале оказалась успешной и привела к обоснова-нию психоаналитического метода и теории. С помощью этого метода Фрейду удалось проследить корни нервного заболева-ния вплоть до самого раннего детства и выявить множество постоянно действующих психических механизмов, таких, как вытеснение и смещение. При лечении постоянно вскрывались ранее неосознаваемые побуждения и желания пациента, при-чем при самых разнообразных формах невроза. Таких результа-тов достигали разные авторы, которые пользовались психоана-литическим методом и часто работали независимо друг от дру-га. Сам Фрейд искал причины нервных заболеваний в превра-щениях сексуальной энергии и в особой конституции полового влечения (эта теория не была связана напрямую с психоанали-тическим методом и часто подвергалась нападкам).

В качестве принципа применения индивидуально-психологи-ческого метода я хотел бы предложить сведение всех имеющихся у отдельного человека нервных симптомов к «наивысшей обще-ственной мерке». Правильность такой индукции, проведенной совместно с пациентом, подтверждается тем, что полученная в каждом случае психическая картина согласуется с действитель-ной психической ситуацией из самого раннего детства пациен-та. То есть психическая основа, схема нервного заболевания и симптома, в неизмененном виде перенимается из детства, но за многие годы над этим фундаментом возвышается надстрой-ка, имеющая много разветвлений, однако не меняющая своей основы. В эту надстройку входят также все тенденции разви-тия, черты характера и личные переживания, среди которых особо следует выделить следы переживания одной или несколь-ких неудач на главной линии стремлений человека — непос-редственный повод к тому, чтобы развилось нервное заболева-ние. Отныне помыслы и желания пациента направлены на то, чтобы компенсировать неудачу, жадно стремясь добиться дру-гих, чаще всего непригодных побед, но прежде всего — обезо-пасить себя от новых неудач и испытаний судьбы. А это как раз и позволяет ему вспыхнувший невроз, который тем самым ста-новится для него подпоркой. Нервный страх, боли, параличи и невротическое сомнение удерживают пациента от активного вторжения в жизнь, нервная навязчивость, с одной стороны, дает ему — в компульсивных мыслях и действиях — видимость утерянной активности на бесполезной стороне жизни, а с дру-гой стороны, предоставляет предлог для оправдания пассивно-сти благодаря засвидетельствованию болезни.

Мне самому не раз приходилось, применяя индивидуаль-но-психологический метод, распутывать болезнетворную дет-скую ситуацию; при этом я обнаруживал источники, образо-вавшиеся из отрицательных влияний организма и семьи. Но, кроме того, выявились причины, в какой-то мере способство-вавшие формированию этой вредной среды — семейной органи-ческой конституции. Я постоянно сталкивался с тем обстоятель-ством, что наличие у ребенка врожденного неполноценного органа, системы органов и желез внутренней секреции в нача-ле его развития создает для него такую ситуацию, в которой нор-мальное в других случаях чувство своей слабости и несамостоятельности чрезвычайно усугубляется и превращается в глубоко переживаемое чувство неполноценности*. Несвоевременное или неправильное, неадекватное вправление неполноценного орга-на влечет за собой появление указанного состояния слабости, болезненности, неуклюжести, уродства (зачастую вследствие внешних признаков дегенерации), неловкости и многочислен-ных детских недугов, таких, как моргание, косоглазие, левору-кость, тугоухость, заикание, дефекты речи, рвота, недержание мочи и аномалии стула, из-за чего ребенок очень часто испы-тывает обиду или подвергается всеобщим насмешкам и наказа-нию и становится непригодным для общества. В психической картине этих детей вскоре обнаруживается бросающееся в гла-за усиление обычно нормальных черт детской несамостоятель-ности, потребности в опоре и ласке, переходящих в боязливость, страх одиночества, нерешительность, робость, боязнь всего чужого и неизвестного, в чрезмерную чувствительность к боли, болезненную застенчивость и постоянный страх перед наказа-нием и последствиями любого поступка — черты характера, придающие в том числе и мальчикам как бы женский уклон.

Вскоре, однако, у этих предрасположенных к нервным за-болеваниям детей на переднем плане отчетливо проступает чув-ство обиды. В связи с этим появляется гиперчувствителъность, которая постоянно нарушает равновесие психики. Таким де-тям хочется всем обладать, все съесть, все услышать, все уви-деть, все узнать. Они хотят превзойти всех остальных и делать все самостоятельно. Их фантазия играет с разного рода идеями величия: они хотят спасать других, видят себя героями, верят в княжеское происхождение, считают себя преследуемыми, при-тесненными, золушками. Почва для жгучего, ненасытного чес-толюбия, крушение которого можно с уверенностью предска-зать, подготовлена. Теперь пробуждаются и усиливаются дур-ные инстинкты. Жадность и зависть из-за того, что ребенок не в состоянии обеспечить удовлетворение своих желаний, стано-вятся беспредельными. Алчно и стремительно мчится он за лю-бым триумфом, становится неуправляемым, несдержанным, грубым с младшими, лживым со старшими и поглядывает на всех с упорным недоверием. Понятно, сколько всего хороший воспитатель может исправить, а плохой усугубить в этом зарож-дающемся себялюбии. В самом благоприятном случае разви-вается неутолимая жажда знаний или вырастает тепличное ра-стение — вундеркинд, в неблагоприятном случае просыпаются преступные наклонности или же создается образ человека, с трудом решающегося на что-либо, который пытается замаски-ровать свое отступление перед требованиями жизни сконстру-ированным неврозом.

Таким образом, в качестве результата таких непосредствен-ных наблюдений из детской жизни можно заключить, что дет-ские черты подчиненности, несамостоятельности и послуша-ния, иначе говоря, пассивности ребенка очень быстро — а иногда при невротической диспозиции очень резко — допол-няются чертами упрямства и неповиновения, признаками за-таенной враждебности. Более тщательное рассмотрение вы-являет смешение пассивных и активных черт, но всегда преоб-ладает тенденция к прорыву от девичьего послушания к мальчи-шескому упрямству. Во всяком случае имеется достаточно оснований считать, что черты упрямства являются реакцией, протестом против побуждения к послушанию или вынужден-ного подчинения и направлены на то, чтобы ребенок смог быстрее удовлетворить свои желания, добиться признания, внимания, привилегий. Если эта чреватая последствиями по-зиция достигнута, то ребенку постоянно кажется, что его пы-таются заставить подчиняться и он устраивает обструкцию во всех проявлениях повседневной жизни: в еде, питье, сне, в испражнении мочи и кала, а также при умывании и купании. Требования чувства общности ущемляются. Стремление к вла-сти проявляется главным образом в пустом, жалком притвор-стве и стяжательстве.

У другого, пожалуй, самого опасного типа детей, предрас-положенных к нервным болезням, эта контрастирующая склон-ность к подчинению и активному протесту проявляется более связно, в виде средства достижения цели. Они как бы разгада-ли малое в диалектике жизни и стремятся удовлетворить свои беспредельные желания путем самого безграничного подчинения (мазохизма). Именно они хуже всего переносят унижения, не-удачи, принуждение, ожидание и особенно отсутствие победы и, как и остальные дети, склонные к нервным заболеваниям, страшатся действий, решений, чужого, нового. Благодаря со-зданному ими самими алиби болезни они, как правило, фик-сируются на сознании фаталистической слабости, чтобы затем отстраниться от требований общества и изолироваться.

Эта своего рода двойная жизнь, по сути замаскированное «стой!» или «назад!», остающееся у нормальных детей в умерен-ных пределах и даже формирующее характер взрослого, не по-зволяет невротику преследовать полезную цель в согласии с собой и, конструируя страх и сомнение, затрудняет его решения*.

Другие типы спасаются от страха и сомнений в навязчивых состояниях и постоянно гоняются за успехом, повсюду подо-зревают нападки, притеснение и несправедливость и судорож-но пытаются играть роль избавителя и героя, нередко направ-ляя свои силы на неподходящие объекты (донкихотство). Не-насытно и сладострастно, с видимостью силы они домогаются доказательств любви, не находя удовлетворения (Дон Жуан, Мессалина). В их стремлениях никогда нет гармонии, так как двойственный характер их сущности, как бы двойная жизнь не-вротиков («double vie», «диссоциация», «расщепление сознания» у разных авторов) прочно основывается на частях психики, воспри-нимаемых как женская и мужская, которые как будто стремят-ся к единству, но планомерно не достигают своего синтеза, что-бы предохранить личность от столкновения с действительнос-тью. Индивидуальная психология должна здесь принять реши-тельные меры и путем углубленной интроспекции и расширения сознания обеспечить господство интеллекта над дивергирую-щими, ранее непонятными, а теперь осознанными побуждени-ями.

То, что пронизывает дух народа в виде глубоко укоренив-шегося чувства, что с давних пор возбуждало интерес поэтов и мыслителей — насильственная, но по-прежнему согласующаяся с нашей социальной жизнью оценка и символизация через «мужское» и «женское"*, рано внедряется и в детские представ-ления. Таким образом, ребенку (в отдельных случаях по-разно-му) мужскими представляются такие понятия, как сила, вели-чие, богатство, знание, победа, грубость, жестокость, насилие, активность, а противоположные — женскими.

Нормальная потребность ребенка в опоре, чрезмерная под-чиненность детей, склонных к нервным заболеваниям, их чув-ство слабости и оберегаемое гиперчувствительностью чувство неполноценности, ощущение своей природной ущербности, своего постоянного оттеснения на задний план и обделенности — все вместе сливается в чувство женственности, тогда как их активное стремление, и у девочек и у мальчиков, их погоня за достижением удовлетворения, разжигание своих желаний и страстей брошены на чашу весов в качестве мужского протес-та. Так, на основе ложной оценки, которая, однако, обильно питается проявлениями нашей социальной жизни, развивает-ся психический гермафродитизм ребенка, «диалектически» под-держивающийся своей внутренней противоречивостью и сам по себе развивающий динамику, безрассудное навязчивое стремление к усиленному мужскому протесту для устранения дисгармонии.

Неизбежное знакомство с сексуальной проблемой особен-но усиливает мужской протест, питает дисгармонический ком-плекс сексуальными фантазиями и желаниями, формирует ран-нюю половую зрелость и из-за страха перед «женской» любов-ной зависимостью может дать толчок к разного рода перверси-ям. Если же половая роль остается для ребенка непонятной и неосвоенной, то психический гермафродитизм ребенка еще больше усугубляется, а тем самым возрастает и внутреннее пси-хическое напряжение**. В таком случае природная неуверен-ность, колебания, сомнения закрепляются, а психика гермаф-родита еще больше поляризуется. Справиться с возрастающим расщеплением сознания становится чрезвычайно сложно, это удается сделать лишь с помощью уловок — нервных симпто-мов, душевного отступления и изоляции.

Энергия и волевые усилия врача, пациента и воспитателя разбиваются об эту проблему. Тогда только индивидуально-пси-хологическому методу удается внести ясность в эти процессы бессознательного и произвести коррекцию неправильного раз-вития. Многое из того, что здесь сказано, впоследствии было изложено в качестве обоснования «комплекса кастрации».

ДАЛЬНЕЙШИЕ ТЕЗИСЫ К ПРАКТИКЕ ИНДИВИДУАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ

Таким образом, мы приходим к следующим положениям:

I. Любой невроз может пониматься как ошибочная с точки зрения культуры попытка избавиться от чувства неполноцен-ности, чтобы обрести чувство превосходства.

II. Путь невроза не ведет к социальной активности, он не направлен на решение имеющихся жизненных вопросов, а ско-рее упирается в малый круг семьи и приводит пациента к изо-ляции.

III. Вследствие аранжировки сверхчувствительности и не-терпимости большой круг общества оказывается полностью или в значительной степени исключенным. Поэтому в наличии остается лишь малый круг для уловок, способствующих достижению превосходства и проявлению соответствующих характер-ных особенностей. Тем самым становится возможной самозащита и уклонение пациента от требований общества и реше-ния жизненных задач, как правило, при сохранении видимости

его воли.

IV. В основном оторванный от реальности, невротик живет в воображении и фантазии и пользуется множеством уловок, которые позволяют ему уклоняться от требований действительности и добиваться идеальной ситуации, избавляющей его от работы для общества и от ответственности.

V. Привилегии, которые дает заболевание, заменяют невро-тику первоначальную, чреватую риском цель достижения ре-ального превосходства.

VI. Таким образом, невроз и невротическая психика представляются попыткой уклониться от всякого принуждения со стороны общества путем внутреннего противодействия. Оно оказывается достаточно эффективным, чтобы успешно проти-востоять своеобразию окружения и его требованиям. По фор-ме его проявления, т. е. по выбору невроза, можно сделать вы-воды, связывающие одно с другим.

VII. Внутреннее противодействие имеет характер бунта про-тив общества, оно получает свой материал из соответствующих аффективных переживаний или наблюдений, заполоняет мысли и сферу чувств такими побуждениями и пустяками, которые пригодны для того, чтобы отвлечь взгляд и внимание пациента от своих жизненных вопросов. Таким образом, в зависимости от ситуации в качестве предлога могут продуцироваться навяз-чивые состояния и состояния страха, бессонница, обмороки, перверсии, галлюцинации, болезненные аффекты, неврастенические и ипохондрические комплексы, а также психотические состояния.

VIII. Логика тоже оказывается под диктатом внутреннего противодействия. Этот процесс может идти вплоть до ее устранения, как, например, при психозе, и установления вместо ра-зума, здравого смысла частной логики.

IX. Логика, эстетика, любовь, забота о ближнем, сотрудничество и язык проистекают из необходимости совместной че-ловеческой жизни. Против них автоматически направлено поведение властолюбивого невротика, стремящегося к изоляции.