Марина Цветаева и Винсент Ван Гог. 
Жажда солнца

МАРИНА ЦВЕТАЕВА И ВИНСЕНТ ВАН ГОГ. ЖАЖДА СОЛНЦА

Кокурина Е.М.

Марина Цветаева и Винсент Ван Гог — неистовый поэт и неистовый художник. Два творца, два человека, так любивших солнце, источник творчества, жизни и света, и — добровольный уход во тьму. И она, и он покончили с собой — трагедия гения.

Талантливые люди с трагической судьбой, получившие настоящее большое признание только после смерти. Валентина Чирикова, лично знавшая Цветаеву, писала: «Цветаеву можно сравнить с Ван Гогом по ее одержимости творчеством и неуклонной ему преданности. Ван Гог жил в нищете и был презираем обывателями… Оба они не хотели и не умели жить ни по законам мещанства, ни по законам буржуазии. Оба страдали от унижений со стороны „благополучных“, но изменить своему призванию, изменить себе не могли»¹.

Чтобы понять или постичь творчество поэта или художника, нужно знать его детство. М. Цветаева придавала огромное значение именно детским годам в формировании личности человека: «Детство — пора слепой правды». Особенно сильные впечатления детские переживания оставляют в душе поэта или художника — людей повышенно эмоциональных.

…О, как солнечно и как звездно Начат жизненный первый том, Умоляю — пока не поздно, Приходи посмотреть наш дом…

Дом в Трехпрудном переулке и личность матери — вот истоки. В своей автобиографической прозе «Мать и музыка» М. Цветаева силой любви и таланта воскрешает образ матери, чье влияние на себя считает главенствующим. «Главенствующее влияние матери — музыка, природа, стихи»². Вспоминая уход из жизни своей матери, М. Цветаева писала: «Последние слова ее были: «Мне жалко только музыки и солнца»³.

М.А. Цветаева умерла 5 июля 1906 г. Может быть поэтому, 12 лет спустя, Цветаева напишет в записной книжке: «Июльское солнце я чувствую черным»⁴. Июль действительно окажется черным, трагическим месяцем в жизни семьи Цветаевых. В июле 1944 г. погиб Георгий Эфрон, в июле 1975 г. умерла Ариадна Эфрон. Единственный человек, которого любила Ариадна, Самуил Гуревич, был расстрелян в июле 1952 г.

Последние слова матери запомнились на всю жизнь. В своей записной книжке она повторит их, добавив: «О господи, не я ли?!»⁵ В память горячо, ревностно любимой матери Цветаева всю свою жизнь неистово любила солнце. «Если бы Бог знал, как я радуюсь его солнцу, он бы каждый день посылал светить его над Борисоглебским переулком…»⁶

Дом в Борисоглебском Цветаева ощущала диккенсовским, из «Лавки древностей», где чудеса растут от пола. Дом этот — цветаевский: чудеса не только растут от пола, но иногда заглядывают в окно. В окно «чердак-каюты», где на стене можно увидеть «солнечный крест»:

Высоко мое оконце!

Не достанешь перстеньком!

На стене чердачной солнце От окна легло крестом.

В дневниковых записях тех лет жизни поэта, которые прошли в Борисоглебском переулке, немало размышлений о солнце, обращений к солнцу, ощущения слияния неистового существа с неистовостью солнца.

Даже собственное сердце она чувствует солнцем, поселившимся в ее груди:

Два солнца стынут, о господи, пощади! ;

Одно — на небе, другое — в моей груди.

Как эти солнца — прощу ли себе сама? ;

Как эти солнца сводили меня с ума!

И оба стынут — не больно от их лучей!

И то остынет первым, что горячей.

4 октября 1915 г.

Движение жизни в собственных жилах — кровь — то же, что поток солнечного света для нее:

Солнцем жилки налиты — не кровью ;

На руке коричневой уже.

Я одна с моей большой любовью К собственной моей душе.

Жду кузнечика, считаю до ста, Стебелек срываю и жую…

Странно чувствовать так сильно и так просто Мимолетность жизни и свою.

9 мая 1913 г.

В этих строках — настоящее чувство гармонии с внешним миром, ощущение радости Бытия, наконец, простого человеческого счастья. И дает это чувство поэту наполненность, напоенность солнцем. Из записной книжки: «Сейчас лежу во мху, колючая, сухая трава колет руки, на кудрявом стебельке — шмель. Солнце на самой голове. Тела нет, души нет. Есть одно горячее облако — я»⁷.

Для поэта Цветаевой всегда чрезвычайно важно было быть, а не казаться. Несомненно, именно это определяет масштаб поэта.

Настоящий поэт — поэт Божьей милостью — редкий гость на Земле. Настоящему поэту дано знать свыше (неважно, обласкан он при жизни или нет) своего назначения в этом мире, своего масштаба.

Размышляя об этом еще в 1919 г., М. Цветаева сказала свое слово «маленьким поэтам»: «Для того чтобы воспевать японские вазы или край ноготка Вашей возлюбленной… достаточно казаться. Чтобы С. 268. говорить о Боге, о солнце, о любви — нужно быть»⁸.

О любви, о Боге — целые россыпи в ее стихах и прозе, но это отдельный серьезный разговор. Сегодня мы говорим о второй главной составляющей творчества поэта Цветаевой — о солнце.

Солнце всегда было неким эмоциональным импульсом к творчеству. Начинала день — улыбкой солнцу, заканчивала день — улыбкой солнцу. Возвращаясь в 1939 г. на пароходе «Мария Ульянова» вопреки себе самой на родину, писала: «Вчера 15-го дивный закат… Пена волн была малиновая, а на небе… стояли золотые письмена, я долго старалась разобрать — что написано? Потому что — было написано — мне. Нынче 16-го опять провожала солнце, село в чистом небе… и такого пылания уже не было…»⁹

Это отрывки из записных книжек, долгое время бывших на хранении в ЦГАЛИ. Записные книжки — быт и бытие поэта Цветаевой. Быт терпеливо и отчужденно преодолевался, бытие было смыслом ее жизни.

«Жизнь души… Алиной и моей — вырастает из моих стихов — пьес — ее тетрадок», — писала М. Цветаева.

Тетрадки Ариадны Сергеевны Эфрон (Али), дочери поэта, и записи М. Цветаевой о ее первенце донесли до нас удивительное свидетельство: Аля унаследовала чувство любви к солнцу от матери.

В раннем детстве языческое обожание солнца: «Мне кажется, что солнце — это Бог»¹⁰. Точно такое обожествляющее чувство — по отношению к матери: «В первый раз выглянуло солнышко. Оно мне напомнило Вас. С какой глубокой радостью я смотрела на него!» «…Мама! Вы воплощенный солнечный луч»¹¹.

Несколькими годами раньше Марина Цветаева — Але: «Я тебя очень люблю, ты — мое солнышко»¹².

В детстве Ариадна была удивительно созвучна матери. Семи лет (в 1919 г.), глядя в окно: «Чудесная погода. Солнце»¹³. И, целуя солнечный луч, пытаясь удержать его в своих руках: «Луч наконец-то получил то, зачем лился в комнату»¹⁴.

В этом же 1919 г. М. Цветаева напишет свое удивительное признание в любви к солнцу, свою попытку удержать в руках целое солнце:

Солнце одно, а шагает по всем городам, Солнце — мое.

Я его никому не отдам.

Ни на час, ни на луч.

Ни на взгляд. — Никому. ;

Никогда.

Пусть погибают в бессменной ночи города.

В руки возьму, чтоб не смело вертеться в кругу!

Пусть себе руки, и губы, и сердце сожгу!

В вечную ночь пропадет — побегу по горячим следам.

Солнце мое! Я тебя никому не отдам!

цветаева художник трагический творческий Будучи человеком безмерным, безудержным и бесконечным, ощущала в себе присутствие энергии солнца: «Прекрасно понимаю влечение ко мне Али и Сережи. Существа лунные и водные, они влекутся к солнечному и огненному во мне. Луна смотрит в окно (любит одного), солнце — в мир (любит всех). Луна — ищет вглубь, солнце идет по поверхности, танцует, плещет, не тонет».

Ариадна и ее отец Сергей Эфрон, по большому счету, — однолюбы. Маринина душа — безмерная, безудержная, бесконечная — в вечном поиске:

«…Безмерность моих слов — только слабая тень безмерности моих чувств».

«…Руки даны мне — протягивать каждому обе. Не удержать ни одной…».

«…Лишь когда достигнешь предела (нежности ли, другой ли силы), познаешь ее неисчерпаемость…» Неисчерпаемость, то есть беспредельность.

Солнце тоже безмерно, безудержно, бесконечно. Солнечную суть чувств матери прекрасно понимала и Ариадна: «Марина! У Вас даже ночь — солнечная!» «Испепели меня, черное солнце — ночь», — напишет поэт.

Неискоренимый романтизм цветаевской души… Обычная ноша романтиков — разрыв между мечтой и действительностью. Человек-романтик (природный романтизм) и поэт-романтик невероятной, неистовой силы. Созвучные Цветаевой поэты — Гете, Гейне, Гельдерлин, Гофман. Человек долга и большой поэт: «Первая мысль при пробуждении — исполнить свой долг, который у меня равен гречневой каше, вторая — записать все, что теснится в моей голове. Потом — я улыбаюсь солнцу».

О страсти Цветаевой к солнцу знала давно: 25 лет читаю ее и думаю о ней — любимый поэт. Винсента Ван Гога знала, но у нас мало его работ, да и, поглощенная интересом к Клоду Моне, по-настоящему глубоко о личности художника не задумывалась.

Несколько лет назад еду в гости в Германию к моим близким друзьям, едва ли не в первый вечер — галерея Креллер-Мюллер в Оттерло, Ван Гог…

Поля Арля, неистовое солнце и неистовое желание художника поймать это солнце, запечатлеть на своих полотнах — жажда солнца.

Оттерло — удивительное место на земле: сосны, вереск, песок, звенящая тишина… Огромная деревянная рама на въезде, в ней — вечно меняющийся пейзаж. Галерея. «Закат солнца» Ван Гога.

Из письма художника к брату Тео: «Последнее, что я сделал, — это довольно большая штудия тополиной аллеи с желтой листвой: тут и там солнце бросает на опавшие листья светящиеся пятна, которые чередуются с длинными тенями стволов. В конце аллеи — маленький крестьянский дом, над ним, в просвете между осенней листвой, — голубое небо». И еще: «Я начинаю работать каждое утро с восходом солнца…».

Удивительные «Подсолнечники». И вдруг — «Сеятель»: бескрайнее поле, фигура человека, на горизонте — спелые хлеба. Желтое небо, желтое щедрое солнце — пейзаж, наполненный солнцем. «Я уже давно хочу написать сеятеля, — признается Винсент Ван Гог брату в 1888 г. — Пробудилось воспоминание детства… тоска по той бесконечности, символом которой являются сеятель и сноп. Фигуры сеятеля и жнеца становятся символами восходящей и завершающейся жизни»²¹.

Я возвращалась к этой картине несколько раз, не в силах уйти. Потом совсем тихо, чтобы не помешать другим, стала читать подруге цветаевские стихи: «Солнце одно, а шагает по всем городам…» Круг замкнулся. Марина Цветаева и Винсент Ван Гог — жажда солнца.

Коктебельское солнце в 1911 г. (первый приезд Марины в дом друга, Максимилиана Волошина) согрело ее душу: «Коктебель 1911 г. — счастливейший год в моей жизни, никаким российским заревам не затмить того сияния», — напишет Цветаева в письме 30 августа 1921 г. к Елене Волошиной. «Одно из лучших мест на земле», — определяет она это выжженное солнцем побережье.

Дом поэта и художника М. Волошина станет для нее родным. Дружба с Волошиным была уникальной. Узнав о его смерти в 1932 г., М. Цветаева напишет эссе «Живое о живом» — лучшее, что написано об этом удивительном человеке.

Волошин скончался в Коктебеле 11 августа 1932 г., по старому стилю — в конце июля. Снова — июль! Его уход, по Цветаевой, — прощание с солнцем Коктебеля: «В свой час суток и природы, в полдень, когда солнце в самом зените… и достоверно — в самый свой час Коктебеля, из всех своих бессчетных обликов, запечатлевающегося в нас в облике того солнца, которое, как Бог, глядит на тебя неустанно…»²² — доброе и сильное солнце проводило М. Волошина в последний путь. Его похоронили на горе — ближе к солнцу.

М. Цветаева помнила о солнце Коктебеля всегда. Коктебель — место ее души, где она нашла самою себя.

Так Арль стал для Ван Гога землей обетованной. Арлезианское солнце наполнило радостью его душу — раскаленное солнце, его ослепительный свет — невероятные краски! Яркое желтое солнце, изумрудная зелень полей, небо глубокой голубизны, красные черепичные крыши домов… Но доминирующий цвет — желтый. Им наполнены все картины (37!), написанные Ван Гогом в Арле одна за другой, без передышки. Все полотна заряжены энергией солнца.

Но силы художника почти иссякли. Картина «Стая ворон над хлебным полем» — это уже прощание. Желтое поле и черные птицы, заслонившие солнце жарким июльским днем… Ван Гог покончил с собой. Предсмертной записки не оставил — художник попрощался с этим миром красками. Его похоронили в Овере. Вокруг могилы растут подсолнухи, их освещает горячее солнце.

Любовь к солнцу сопровождает Цветаеву почти до конца. Последнее упоминание о нем в записной книжке 1939 г., запись была сделана на борту теплохода, везущего ее с сыном в СССР. После возвращения на родину упоминаний о солнце нет.

Марина Цветаева покончила с собой в последний день лета, в 1941 г.

Так, когда-нибудь, в сухое Лето, поля на краю, Смерть рассеянной рукою Снимет голову — мою.

Светило ли солнце в этот день в Елабуге?

Достоверных свидетельств нет.

Могила затерялась.

Мне рассказывали, что в той части кладбища, где стоит памятник М. И. Цветаевой, растет земляника.

Сорви себе стебель дикий И ягоду ему вслед:

Кладбищенской земляники Вкуснее и слаще нет…

Как луч тебя освещает!

Ты весь в золотой пыли.

И пусть тебя не смущает Мой голос из-под земли…

И Цветаева, и Ван Гог были удивительно самодостаточными людьми. При всем обилии литературных течений в русской поэзии начала XX в. Цветаева всегда стояла особняком: усвоив какие-то уроки других поэтов, нашла абсолютно свой путь и заняла свое место в мировой поэзии.

Винсент Ван Гог сумел забыть и мысли Сезанна об изображении твердых тел, и Лотрековы линии, и проповеди Гогена о декоративности примитивов. Он нашел свой путь и занял свое место в мировой живописи.

В ее стихах и прозе так же, как на его картинах, — солнце. И она, и он, довольствуясь малым, не могли без творчества, без «дуновения вдохновения».

Слово поэта — пророчество, и Цветаева знала, что ее «стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед».

Самый близкий Ван Гогу человек, Тео сохранил все работы, все письма брата, зная, что придет черед его искусству. Придет время, и мир поймет, что хотел сказать Винсент Ван Гог своими красками. Картины будут жить в лучших музеях мира, о его творчестве напишут книги. И это сбылось.

Свои размышления мне хотелось бы завершить почти словами М. Цветаевой: закончить о поэте или художнике невозможно, ибо где поэт и художник кончаются? Можно только пресечь — пресекаю.