Введение. 
Средневековая риторика и ее особенности

Риторика — одна из самых древних наук. Она сложилась в IV веке до н. э. в Греции. Понятие «риторика» означало «ораторское искусство или учение об ораторском искусстве». Наука подразделялась в античности на три области: физику, этику и логику. В основе образования лежали именно логические науки, или органон, как их называли в античности и средневековье, поскольку, прежде всего, должен быть освоен метод, на основе которого возможны теоретическое знание и практическая деятельность. Органон включал в себя тривиум и квадривиум — семь свободных искусств. В тривиум входили грамматика, диалектика, риторика. B квадривиум, который завершал общее образование, входили математические науки: арифметика и музыка, геометрия и астрономия.

В истории средневековой риторики разделяют две географическо-исторические области: византийскую риторику и западноевропейскую. Между ними можно найти много общего, но существуют и свои особенности в каждой области. Этой теме и посвящена моя работа.

Общая характеристика риторики эпохи Средневековья

В теоретическом смысле средневековая риторика почти ничего не прибавляет к античным разработкам, держится правил Аристотеля и поздних теоретиков (на Западе — Цицерона) и лишь перерабатывает их в расчёте преимущественно на сочинение писем (посланий) и проповедей. В средневековой риторике сохранялось также учение об убеждении как об основной задаче и о трёх задачах («учить, побуждать, развлекать»).

Современное мышление начинает с дефиниции предмета: прежде чем рассуждать, необходимо договориться, о чем рассуждать. Зрелая античная мысль обрела, в свое время, в дефиниции мощный механизм сохранения накопленного опыта, возникших идей, набор однозначно употребляемых терминов. Античные дефиниции были предметом заучивания и растолковывания в школе, легко передавались от поколения к поколению. Итоги умственной работы античности в изменившейся общественной и духовной обстановке при переходе к средним векам, выжили благодаря организованным системам дефиниций с их внутренней установкой на системность, заложенной в структуре каждой отдельной дефиниции. Борьба христианства с язычеством повлекла за собой во многих областях жизни и культуры частичное вытеснение греко-римских навыков поведения и осмысления жизни библейскими; но это никак не коснулось роли дефиниций.

Например, типичный завершитель и кодификатор патристического богословия, давший наиболее общезначимый, общеобязательный образец школьного богословствования византийскому и не только византийскому средневековью, как Иоанн Дамаскин, начинает свое рассуждение об Иисусе как молитвеннике именно с дефиниции: «Молитва есть восхождение ума к Богу или испрашивание потребного от Бога». Вот еще несколько его дефиниций в качестве примеров средневековой речи: «Философия есть познание сущего, поскольку оно сущее, то есть познание природы сущего. Ибо о жизни можно говорить в двояком смысле: во-первых, это естественная жизнь, которой мы живем; во-вторых, произвольная, которой мы страстно привязываемся к настоящей жизни.

Христианство, изменив облик жизни и культуры, не поколебало, а упрочило роль логической дефиниции. Чем более ортодоксальной, регламентированной, стабилизированной становится церковная доктрина, тем охотнее она выражает себя в системных дефинициях.

На противоположном полюсе средневекового христианства, у мистических авторов, писавших для монашеской среды о своем интимном, «неизъяснимом» внутреннем опыте, встречается то же увлечение дефинициями. средневековый риторика схоластика дефиниция Таким образом, дефиниция как содержательная форма мышления обеспечивала непрерывное преемство элементарных форм культуры на переходе от античности к средневековью. Благодаря ей, христианская вера могла сделать себя пригодной для новой социальной роли в качестве верховной санкции средневекового порядка, в качестве принятого всеми, обязательного для всех авторитета, обращающегося уже не к душам новообращенных, как в первохристианские времена, но к обществу как целому. Христианская вера стала теологией, т. е. перевела себя на язык дефиниций. Ее язык стал поистине общим языком, на котором могли объясниться между собой различные сферы средневековой культуры теология, право, риторика.

Это можно наблюдать с наглядностью на примере «Риторики» Алкуина. Изложив собственно риторические сведения, автор с чрезвычайной легкостью переходит к дефинициям и классификации предметов нравственного богословия. «Приведи, однако, философские определения добродетелей и прежде всего, скажи, что есть собственно добродетель?». В этой фразе характерно то, что работа дефинирования движется сверху вниз, от предельно общего к частному: сначала надо сказать, «что есть собственно добродетель», затем дать дефиниции четырех «кардинальных» добродетелей, после чего произвести разветвление подвидов каждой из них, определить каждый подвид и таким образом исчерпать тему. Такой способ изложения воспринимается как убедительный, научно корректный, рациональный, но одновременно он действует на средневекового человека своей иерархичностью.

По этому принципу позднеантичная и средневековая риторика описывала все на свете, в том числе и самое себя. Нисходящая система дефиниций, стройно движущаяся oт первопринципа к родовому понятию, от рода к виду, от вида к подвиду, от подвида к конкретному явлению, была единственно научным способом, в то время, приводить материал в логический порядок. Она так же была одновременно репрезентативным, парадным оформлением мысли, отвечавшим идеализированному образу общественной иерархии; она апеллировала и к рационализму эпохи, и к авторитаризму эпохи. И латинский Запад и Византия знали аналогичные явления.

Вера также нуждалась в логике как раз потому, что она была авторитарной: на «принудительность» дефиниций и силлогизмов были возложены примерно те же надежды, что на прямое принуждение насилием, на религиозное законодательство и репрессивные меры.

Соединительным звеном между теологией и риторикой была в то время логика, или, как предпочитали выражаться в средние века, «диалектика». И риторика, и «диалектика» учили столь необходимому для церкви умению спорить и убеждать, ни без первой, ни без второй не могло осуществлять себя церковное «учительство»; в эпоху патристики.

Попробуем установить некоторые точки соприкосновения между риторикой и богословско-вероучительной сферой. Теология требует от человека готовности к славословию как единственно правильного ответа на величие божие, но «похвальное слово» — одна из специальностей риторики. Теология проникнута пафосом изумления перед непостижимостью божьих дел; но априорное изумление перед любым предметом — необходимая черта ритора. И теология, и риторика идут при рассмотрении мира сверху вниз, от абстракций через уточняющие дистинкции к эмпирии; так человек для них — прежде всего «человек вообще», «человек некий», отвлеченная субстанция, по отношению к которой любая конкретность пола, возраста, места в обществе и т. п. суть вторичные акциденции. В основе как теологии, так и риторики лежит силлогистически-дедуктивное мышление, сформированное античным типом рационализма, но в средние века дополнившее собой веру в «откровение» , — последнее воспринималось как источник аксиом, из которых выводятся цепи умозаключений по типу теорем. Наконец, если культ вместе со всей совокупностью служивших ему литературных форм (гимн, проповедь) стремился представить любое событие «священной истории» как вновь и вновь возвращающееся, то подобное отношение к категории времени также находило полное соответствие в риторическом принципе «наглядности». Для риторики нет временной дистанции, нет ничего, что по заклинающему слову ритора не являлось бы перед глазами здесь и сейчас.

Отмечено влияние средневековой риторики на литературу. Уже к IV веку сфера действия риторических норм совпала с самим понятием литературы: в латинской литературе средних веков риторика заменяет поэтику, прочно забытую средневековой традицией. В компетенцию риторики по крайней мере до XIII века входил любой материал. Следуя этому искусству, автор, прежде чем создавать произведение, должен был составить себе ясное и рациональное представление о предполагаемом материале. Создание произведения, в свою очередь, подразделялось на три части или ступени: Инвенция, Диспозиция, Элокуция.

Инвенция есть собственно нахождение идей как творческий процесс. Она извлекает из предмета весь его идейный потенциал. Она предполагает наличие у автора соответствующего таланта, но сама по себе является чисто техническим приемом. Ее законы определяют отношение писателя к своему материалу. В своем главном аспекте, называвшемся «амплификация», она описывает способы переходить от имплицитного к эксплицитному. Вначале амплификация понималась как качественный сдвиг, но в средневековой теории и практике она обычно обозначала количественное расширение. Диспозиция предписывала порядок расположения частей. Здесь общие тенденции системы обозначались с трудом. Элокуция, облекает «идеи», найденные и эксплицированные посредством инвенции и организованные посредством диспозиции, в языковую форму. Она служила чем-то вроде нормативной стилистики и подразделялась на целый ряд частей; наиболее разработана из них та, что посвящена, украшению, украшенному слогу, то есть преимущественно теории риторических фигур.

В целом, перенимая идеи античных наставников, создатели риторик XI—XIII вв.еков сосредоточивают основное внимание на амплификации и на учении об украшенном слоге, в котором они видят самую суть письменного слова: их деятельность сводится главным образом к перечислению и упорядочению тех способов выражения, какие в своем первозданном виде уже существуют в обыденном языке: они описывают их в функциональных понятиях, как код типов слога с высокой степенью вероятности. В иерархии сфер средневековой культуры доминирующее место принадлежало богословию (теологии). Другие сферы культуры — философская и научная мысль, система образования, искусство — призваны были служить богословию и рассматривались прежде всего как средства приобщения человека к Богу, постижения его сущности. В XI в. именно теология породила такой феномен средневековой науки, как схоластика — философия, неразрывно связанная с теологией, но не тождественная ей. Схоластика — прежде всего метод познания Бога и созданного им мира. Она исходила из убеждения, что веру и знание, откровение и разум можно примирить между собой, а, опираясь на них, постичь Бога и мир. Схоласт в своих рассуждениях должен был, с одной стороны, не отступать от буквы Библии, с другой — не допускать ни единой ошибки в длинной цепи строгих логических доказательств. Отсюда то огромное внимание, которое уделялось схоластами логике как технике рассуждений. Таким образом, сутью схоластики было осмысление христианской догматики с рационалистических позиций с помощью логических методов. Этим обусловлено то, что в схоластике центральное место заняла разработка разного рода общих понятий, классификаций (универсалий). Схоласты, обсуждая проблемы синтеза языческой рациональной философии и христианской доктрины, не только изучали античное наследие, но и познакомили Европу с оригинальными сочинениями исламских ученых. Схоластика стала широким интеллектуальным движением, объединив наиболее выдающихся философов своего времени. Вершиной средневековой схоластики стало творчество Фомы Аквинского (XIII в.). Утверждая гармонию разума и веры, он сумел осуществить синтез философии Аристотеля и христианской догматики.

Именно эта техника примирения того, что казалось непримиримым, усовершенствованная до уровня высокого искусства с помощью Аристотелевой логики, определила форму академического обучения и ритуала публичных «диспутов всякого рода» и она определила пути развития аргументации в самих Схоластических писаниях.

Несмотря на то, что Схоласты постоянно вступали между собой в споры, в XII и XIII вв. они были едины в принятии «авторитетов» и гордились, прежде всего, не оригинальностью своей мысли, а своим умением понимать и использовать их. Таким образом, в средневековой риторике можно выделить три составляющие: наследие античности, теологию и схоластику.