Проблема национального самоопределения и цивилизационной идентичности после распада Советского Союза

План.

• Введение
• 1. Проблема национального самоопределения
• 2. Национальное самоопределение как ресурс модернизации
• 3. Проблема цивилизационной идентичности России после распада СССР
• Заключение
• Список литературы

Распад СССР, произошедший в рамках общего процесса дезинтеграции коммунистических многонациональных славянских федераций, связал стадиально проблемы граждан стран, рассматривавших собственную страну как свое национальное государство, заставив их искать новые формы национального самоопределения.

Ключевой вопрос, на который нет ответа у нас, жителей бывшего СССР: к какой цивилизации мы принадлежим? После распада СССР прошло достаточно много времени, чтобы выработать осмысленный ответ на этот вопрос, однако разрешить кризис цивилизационной идентичности российскому обществу, ее духовным и политическим элитам не удалось. А после 11 сентября 2001 года нам пришлось самоопределяться практически, присоединившись к глобальной антитеррористической коалиции. Но можно ли рассматривать эти события в качестве важнейшего шага на пути разрешения кризиса цивилизационной идентичности? Нет, пока сама природа доминирующего в настоящее время проекта глобальной цивилизации, англоглобализма, остается «тайной за семью печатями» для нас! Вышеизложенное определяет актуальность темы реферата.

Цель реферата — проанализировать проблему национального самоопределения и цивилизационной идентичности после распада СССР.

Задачи:

Изучить литературу по теме исследования;

Рассмотреть проблему национального самоопределения после распада СССР;

Охарактеризовать национальное самоопределение как ресурс модернизации;

Определить проблему цивилизационной идентичности России после распада СССР.

1. Проблема национального самоопределения.

Национальное самоопределение — ключевой принцип национальной политики, наиболее полное выражение демократизма в национальных отношениях. Как принцип оно родилось из опыта национальных движений и формирования национальных государств XVIII — XIX вв., из мирового опыта решения национального вопроса. Национальное самоопределение нашло воплощение в образовании национальных государств в Европе, в мирном, добрососедском сожительстве наций в федеративном государстве (Швейцария), в демократическом решении вопроса о выходе нации из состава единого государства и образовании самостоятельного национального государства (отделение Норвегии от Швеции) и т. д.

Проблема национального самоопределения крайне сложная в теоретическом и острая в политическом отношениях. Националистические тенденции и силы всегда настаивали на безусловном и немедленном отделении, добиваясь методами сепаратизма и национальной вражды распада многонациональных государств. Имперское же мышление и великодержавные политические силы стремились любой ценой, в т. ч. и при помощи насилия, сохранить имперские структуры и насилием сколоченное многонациональное государство с его отношениями неравноправия и иерархией соподчинения наций и народов. Единственный же путь добровольного объединения народов в едином многонациональном государстве или в др. — более широком федеративном или конфедеративном образовании — это подлинно демократическое решение национального вопроса, реализация права народов на свободное самоопределение.

Что же такое национальное самоопределение, каково его демократическое содержание? Сегодня, в условиях распада союзного по названию, но унитарного на деле и бюрократически организованного многонационального государства и роста центробежных тенденций в Российской федерации, наблюдается некоторая настороженность в отношении самоопределения. Нередко появляются концепции, сводящие этот принцип исключительно к праву на отделение, сепаратизму. На самом деле национальное самоопределение выступает в трех важных аспектах. Во-первых, самоопределение может деле привести к государственному отделению, созданию самостоятельного национального государства. Для многонациональных обществ и государств это может означать распад, расчленение. Но это происходит в самых крайних случаях, в империях, где навсегда отравлено дело мирного сожительства наций насилием и гнетом, где наглухо закрыты все иные пути и возможности демократического и согласованного решения проблем межнациональных взаимоотношений.

Во-вторых, национальное самоопределение может означать на практике и добровольное, на основе демократического выражения воли народов, вхождение наций в союзное государство, образование федеративных многонациональных государств. Наконец, в-третьих, ныне происходит интеграция давно живущих своей самостоятельной жизнью национальных государств в крупных образованиях (напр., в ЕЭС), в которых совмещается, согласуется национальный суверенитет с прогрессивными процессами интернационализации и интеграции. Такие образования лучше отвечают интересам национального прогресса, не ущемляя государственного суверенитета наций.

Собственно, национальное самоопределение и есть демократическое право каждой нации самой определять судьбу, как жить, какие выбрать формы государственного существования, какие связи установить с др. народами в интересах общественного прогресса. Быть за национальное самоопределение — значит быть против насильственного удержания любой нации в границах данного многонационального государства, перестать сверху определять судьбу нации, не считаясь с демократически выраженной ее волей. Нельзя сегодня искренне радеть за процветание Российской Федерации, не выставляя и не поддерживая активно права каждого, пусть самого малого, народа на самоопределение. Нельзя молодому национальному государству (Грузия, Эстония, Молдова и т. д.) искренне рассчитывать на общественный прогресс, если игнорируются права др., живущих на данной территории, национальных групп.

Образование национальных государств — это объективная историческая и общемировая тенденция, ее можно сдержать, но отменить, приостановить нельзя. Право на национальное самоопределение как раз и отвечает на сложный вопрос: как, какими средствами и путями направить эту тенденцию на объединение народов, на использование в интересах всех наций преимуществ интеграции? Ибо национальное самоопределение — это национальная свобода, свободное выражение нацией своей воли и свободная ее реализация.

Право на национальное самоопределение признается практически всеми, кто себя искренне считает демократом. Как только в обществе берут верх имперские настроения, ностальгия о «великом прошлом», решимость не допустить «дальнейший распад» страны и т. д., возникает подозрительность в отношении национального самоопределения, желание, с одной стороны, превратить его в «пустой лозунг», с другой — вообще отбросить. История Союза ССР показывает, что чем более демократичным будет многонациональное общество, чем больше реальных прав и полномочий получат его национально-государственные компоненты, тем мощнее будет стремление всех наций и народов к единению и интеграции.

2. Национальное самоопределение как ресурс модернизации.

Общество не может устойчиво существовать и развиваться без того, чтобы его граждане ощущали свою принадлежность к определенной культуре, к нации в ее современном понимании, к родине. Ощущение причастности только к определенному этносу или клану ведет к межэтническим и социальным конфликтам. Таким образом, идентичность в зависимости от ее преобладающих характеристик может стать как важным ресурсом развития, использование которого обеспечивает модернизацию общества, так и ее серьезным тормозом.

Россию к поиску обновленных основ собственной идентичности активно побуждают, с одной стороны, радикальная трансформация общества и его институтов, сопровождавшаяся в 1990;е годы размыванием устойчивых ориентиров национального развития и ценностных оснований социальной идентичности, а с другой стороны — идущие во всем мире процессы политической и социокультурной глобализации. За постсоветский период Россия в силу ряда причин не сумела в полной мере осуществить переход к современному обществу и государству, утвердить российскую идентичность как основу коллективной самоидентификации национального сообщества. Сегодня переживающая фазу депопуляции Россия стягивает на себя львиную долю региональной миграции так называемого постсоветского пространства и испытывает на себе наряду со старой Европой практически все издержки этого и других неконтролируемых социальных процессов. Страна не справляется с валом нелегальной миграции и болезненно ощущает ее «демографический натиск», травмирующий российское массовое сознание.

На рубеже ХХI века Россия столкнулась с проблемой выбора стратегического партнерства, вышла к новой развилке цивилизационного самоопределения. Сложность нового самоопределения России и выработки ее новой национально-цивилизационной идентичности состоит в том, что она находится между Европой и Азией, между Западом и Востоком, не только в географическом, но и в геополитическом и культурном плане. Разнонаправленные внешнеполитические импульсы поощряют тенденции дезинтеграции страны и препятствуют становлению единого российского экономического, социально-политического и культурно-информационного пространства. В ряде регионов набирают силу процессы утверждения собственных региональных идентификационных моделей, усиливается осознание локальной особости в ущерб представлениям об общей идентичности российского гражданина. Утверждение локальных характеристик идентичности в противостоянии общероссийским представляет серьезную угрозу для продвижения ее национальных интересов.

Состояние России сегодня по-прежнему характеризует неопределенность самоидентификации. Так, согласно социологическим опросам, в массовом сознании россиян укоренились представления о российской «евразийской», «евро-азиатской» идентичности, хотя содержательное наполнение этих понятий остается неопределенным. Она разрывается между ощущением самобытности, своей историко-культурной причастности Европе и перспективности взаимодействия с динамичным Востоком. Поиски новых оснований идентичности осуществляются как бы на стыке глобализирующегося мира и общества, увязшего в состоянии незавершенной модернизации, которая часто сопрягается с реально идущей демодернизацией.

Ввиду полиэтничности и низкого уровня экономической интеграции российских регионов само понятие «российская нация» пока что слабо наполняется позитивными смыслами, а «национальное» отождествляется в массовом сознании с этническим. Отсюда, в частности, вытекает неоднозначность и даже конфликтность взаимоотношений между «русской» и «российской» составляющими, а понятия «россияне», «граждане России» так и не вошли в широкий повседневный оборот. Важный фактор в оформлении русских великодержавных настроений — опережающие темпы утверждения этнической идентичности в ряде субъектов Федерации (Татарстан, Чечня и др.), которые порождают противоречия в соотнесении этнорегиональной и гражданской идентичности.

В то же время можно полагать, что общими ориентирами формирования новой российской идентичности останутся, с одной стороны, общность территории и исторической судьбы народов, населяющих Россию, и латентный пока запрос на поддержание общего культурного поля. С другой — важную роль будет играть утверждение новых институтов регулируемого рынка и обновленной демократии. Реальной угрозой на этом пути могут стать процессы деградации общества и государства, очередной срыв в решении задачи модернизации и, как следствие, распад России. Кроме того, слабость горизонтальных хозяйственных связей и углубляющиеся диспропорции в развитии целого ряда российских регионов ставят под вопрос нахождение ряда территорий (Дальний Восток, Северный Кавказ, Калининградская область, Татарстан) в общем экономическом и политическом пространстве. В качестве реакции на эти процессы в России может установиться и жесткий авторитарный режим, принудительно насаждающий и поддерживающий единую идентичность (великодержавную, неосоветскую). Наконец, возможно умеренное усиление или частичное смягчение социальных и межэтнических конфликтов при сильной регулирующей роли государства, которое будет сочетаться с медленным, волнообразным формированием основ новой российской идентичности, синтезирующей современные и традиционные ценности, представления и ориентации.

В недалекой перспективе, если не будут предприняты эффективные шаги по развитию и укреплению общероссийской идентичности, вероятно дальнейшее обострение кризиса идентичности и, как следствие, потеря нравственных и ценностных ориентиров у молодежи и других слоев общества. Для того чтобы предотвратить подобное развитие событий, способное привести общество и государство к распаду, необходима целенаправленная и последовательная государственная политика, предусматривающая разумное сочетание этнического и общероссийского компонентов идентичности, формирование у жителей России, прежде всего у молодежи, чувства принадлежности к единому обществу и государству. Такая интегративная государственная политика осуществляется во многих европейских, азиатских и других странах — например, в Великобритании, США, Канаде, Китае. Этот опыт можно отчасти адаптировать и к российским реалиям. Самая сложная проблема при этом состоит, однако, в том, что у большинства жителей России, отстраненных от реального участия в политике, в деятельности некоммерческих организаций и других структур гражданского общества, слабо сформировано ядро общей политической идентичности, ее гражданская составляющая — ощущение себя гражданами своей страны, способными повлиять на происходящие в ней события.

Однако в условиях глубокого экономического и социально-политического кризиса, который наряду со многими другими странами переживает Россия, ситуация буквально вынуждает людей обращаться к общественной активности и к политическому участию. Примерами могут служить многочисленные сборы подписей и акции протеста в столицах и особенно в регионах против закрытия предприятий, невыполнения обязательств строительными фирмами перед дольщиками — соинвесторами жилищного строительства, введения новых поборов с автомобилистов, строительства экологически грязных и опасных объектов, разрушения памятников архитектуры и несанкционированного сноса частного жилья и т. п.

Существует опасность того, что рост протестной активности в условиях кризиса будет использован радикальными и экстремистскими силами. Национальная идентичность может быть редуцирована на волне социального разочарования до этнической составляющей. Нечто подобное происходило на рубеже 1990;х годов и закончилось распадом Советского Союза. Распад страны может сопровождаться масштабными кровавыми столкновениями, разгулом преступности, потерей контроля государства над огромными запасами оружия, в том числе ядерного. Кроме того, в этом случае природные ресурсы России неизбежно станут яблоком раздора между сопредельными мировыми державами.

В то же время в случае резкого углубления кризиса существует и опасность формирования «во имя спасения народа и государства» новой идентичности великодержавного и автаркического типа, хотя и в смягченных в сравнении с советским или дореволюционным периодом формах. Толчком может стать чрезмерный и непродуманный нажим на Россию со стороны западных стран; это может возродить в массовых группах российского общества ощущение пребывания во враждебном окружении, усилит негативную идентичность в отношении окружающего мира, создаст условия для поиска внешнего врага и для утверждения жесткого авторитарного режима. В свою очередь, такой режим будет целенаправленно конструировать новую идентичность, весьма вероятно — с ярко выраженными антизападными чертами.

Однако в современном российском обществе просматриваются и тенденции, связанные с постепенным формированием новой российской национально-цивилизационной идентичности, основанной на ценностях, в целом согласующихся или коррелирующих с ценностями европейской цивилизации, и предполагающей (наряду с другими, «незападными» компонентами) европейскую самоидентификацию россиян как естественную составляющую. Перспективы формирования новой российской идентичности связаны прежде всего с интенсивным экономическим, политическим, культурным и информационным взаимодействием России с европейскими и другими культурно близкими странами. В то же время в случае реализации таких тенденций в рамках новой российской идентичности скорее всего будут переплетаться как современные, так и традиционные или полутрадиционные ценности и стереотипы поведения при общем доминировании современных. Одними из важных условий реализации подобных тенденций являются трансформация механизмов формирования самой европейской идентичности, новое понимание в Европе контуров европейского пространства, отказ от образа врага в лице России. Толчком может послужить появление у европейских стран новых сплачивающих их угроз, например, в лице осуществляющего широкую экспансию Китая.

Приоритеты социальной идентичности формируются на общем социокультурном поле. Стратегия идентификационной ломки с ориентацией на радикальную «смену идентичности», избранная идеологами и практиками российских революций начала и конца ХХ века, целенаправленно разрушала условия такой преемственности. При этом власть последовательно эксплуатировала архетипические черты национального сознания («общинный дух», патерналистские упования на государство, ориентацию в первую голову на ценности, а не рациональные цели при выборе индивидуальных и групповых моделей поведения) для конструирования коллективной идентичности сугубо в интересах государства. Но разрыв привычных социальных связей и подавление личности обернулись утратой традиций, составлявших уникальный ресурс национального развития. С распадом советской общности, державшей под спудом этнические, конфессиональные и культурные различия, на постсоветском пространстве возобновились разнонаправленные социокультурные процессы. Важнейшим фактором формирования социальной идентичности стал рост религиозного сознания и активности религиозных общин. В российском контексте это одно из возможных оснований трансформации цивилизационных основ развития в его национальный ресурс. Практики диалога между различными конфессиями и этнонациональными сообществами, в том числе взаимодействие на уровне низовых социальных и культурных инициатив, могут способствовать утверждению общих больших целей национального развития. В этом отношении в некоторых российских регионах (например, в Пермском и в Забайкальском крае, в Томской области) существует интересный опыт. Каждый регион, несмотря на противодействие чиновников или радикально настроенных националистических сил, должен найти собственные формы взаимодействия граждан разной национальности и при этом не замыкаться на себе, а взаимодействовать с другими регионами.

Если будущее за большими социокультурными сообществами (а такой надэтнической и поликультурной общностью всегда была Россия), то их консолидация не может не основываться на позитивно ориентированной идентичности. Такая идентичность предполагает поддержание широкого консенсуса вокруг выбора модели общественного развития, готовность к диалогу в публичной сфере, гражданскую лояльность и согласие вокруг необходимости «самостояния» России как уникальной социальной и культурной общности. Очевидно, что подобное согласие будет вырабатываться медленно и с большим трудом, но другого пути, если мы хотим избежать крупных катастроф, просто не существует. Для того чтобы этот процесс шел быстрее и не прерывался, очень важно, чтобы Россия в ближайшие годы избежала крупных социальных и политических потрясений и вместе с тем развивалась динамично, а не впадала в очередной застой, чреватый полной деградацией общества и государства.

3. Проблема цивилизационной идентичности России после распада СССР.

О России как особой цивилизации стали писать сравнительно недавно и явно под воздействием происшедших в ней перемен (распада СССР). Предпринятая с 90-х годов прошлого века попытка ее модернизации по образцу развитых стран, названная «вхождением в современную цивилизацию», заставила распространить на нее так называемый «цивилизационный подход», поставить вопрос об ее цивилизационной идентичности. При этом мнения полярно разделились: для одних Россия — часть западной цивилизации, для других — особая, отличная от нее цивилизация, для третьих — то и другое вместе. Подобное расхождение свидетельствует о том, что вопрос о цивилизационной идентичности России остается открытым, не имеет однозначного решения. Применительно к России этот вопрос традиционно решался либо посредством обращения к тому, что несет с собой европейская цивилизация (западники), либо к тому, что противостоит ей — равным образом как в России, так и в Европе (славянофилы). Но никто из них не считал Россию особой цивилизацией.

Не будучи ни первым, ни вторым Римом, Россия попыталась превзойти их в попытке создания третьего Рима, которая завершилась, однако, не возникновением новой цивилизации, а противоречивым сочетанием элементов византизма и европеизма, ставшим причиной ее глубокого внутреннего раскола. Россия и хочет попасть в Европу, и упорно сопротивляется этому, не будучи в состоянии сделать окончательный выбор. До сих пор непонятно, какое из этих желаний перевесит. Подобная амбивалентность характерна не для ставшей, а только становящейся цивилизации, которая находится еще в состоянии брожения, не отлилась в законченную форму, не застыла в своей определенности. Пожалуй, в этом и состоит главное отличие России от любой сложившейся цивилизации. Если Европа давно осознала себя цивилизацией, то Россия для ее образованной элиты всегда была не столько безоговорочно принимаемой реальностью, сколько «идеей», существующей более в голове, чем в действительности. Россия для них — не в настоящем, а в будущем, в замысле, в каком-то еще не реализованном проекте. В своем диалоге с Европой русские интеллектуалы постоянно апеллировали не к данным эмпирического опыта или доводам разума, а именно к «идее» .

Сама по себе попытка русских философов сформулировать «русскую идею» говорит об их близости европейскому мышлению. Ведь только европейцы, начиная с греков, отличают себя от других народов не только по своей религиозной вере, но и по идее. Гуссерль, например, определял «духовный облик» Европы как «явленность философской идеи», берущей начало у греков. В Древней Греции человек впервые вышел из-под власти мифа, осознав себя принадлежащим к царству «логоса» и, следовательно, к образующему это царство миру идей. Только благодаря своей принадлежности к этому миру греки, а за ними последующие поколения европейцев оказались способными вступать в диалог друг с другом. В царстве мифа такой диалог практически исключен. Верующие в миф, как правило, в диалог не вступают, им и без диалога все ясно.

Иное дело, что «русская идея», будучи также философской, не порывала связи с религией, строилась на принципах «цельного знания», органически сочетающего в себе веру и знание. Религиозное происхождение «русской идеи» не отрицалось ни одним из русских философов. В ней, как они считали, выражено то, что нельзя обнаружить на эмпирическом уровне, посредством изучения реальной истории России. Она заключает в себе то, что содержится в замысле Божьем о России. В этом смысл «идеи нации», как ее определял Владимир Соловьев: она «есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности». Соловьев не сомневался, что Россия уже сложилась как мощное национально-государственное образование и в таком качестве не нуждается ни в какой идее. «Русская идея» в его интерпретации — отражение не существующей реальности, а стоящей перед Россией религиозной и нравственной задачи жить в соответствии не только со своим национальным интересом, но и с теми моральными заповедями и принципами, которые общи всему христианскому миру, образуют суть христианства. Она есть осознание Россией своей ответственности перед Богом, требующей от нее быть не только национальным, но и христианским государством. В таком виде русская идея не заключала в себе никакого национализма, не призывала к обособлению России от Европы, к ее изоляционизму. Наоборот, величие России она связывал с преодолением ею своего национального эгоизма во имя сплочения и спасения всех европейских народов на базе общехристианских ценностей.

Собственно, диалог России с Европой и был разговором о том, какой идеей должна руководствоваться нация, если хочет жить не только «по разуму», но и «по совести», сочетать в своем общественном бытии закон и порядок с моральными заповедями христианства. Если Европу вдохновляла идущая от первого Рима идея универсальной цивилизации, способной объединить народы мира системой «всеобщего законодательства» с ее равными для всех правами и обязанностями (ее потому и называют «римской идеей»), то «русская идея» предлагала положить в основу человеческого общежития принципы христианской морали. Заключенный в ней общественный идеал воспроизводил не гражданские структуры античной демократии, а изначальные формы христианской «духовной общины», связующей всех узами братской любви.

Каждый народ живет в России на своей исторической территории, сохраняет связь со своими богами, языком, традициями и культурой, так и не успевшими переплавиться в одном общем котле. Что может заставить их жить вместе в одном государстве? Переход к национальному (унитарному или федеративному) государству, без чего немыслим никакой либерализм, неминуемо бы привел к распаду Российской империи. Либерализм несовместим с длительным существованием многонациональных империй, примером чему служит их судьба в Европе. Образованный по воле большевиков СССР явился попыткой сохранения территориальной целостности бывшей Российской империи, но и эта попытка, как известно, не увенчалась успехом и была далека от всякого либерализма. После распада СССР тот же вопрос стоит и перед современной Россией.

Любая реформа, проводимая волевым усилием государства без согласия и одобрения граждан страны, безотносительно к провозглашенной цели не является и не может считаться либеральной, она означает конец либеральной политики, выхолащивает сам дух и смысл либеральной идеи. Кризис 1993 года, закончившийся расстрелом здания Верховного Совета и положивший начало попятному движению России от демократии к авторитаризму, был вызван именно действиями правительства, проводившего свою якобы либеральную политику нелиберальными средствами (что вообще характерно для всей, начиная с Петра, истории российской модернизации). Либералы эпохи 90-х гг. ХХ столетия в этом смысле мало чем отличались от царских реформаторов и большевиков. С них и начался очередной закат либерального движения в России.

Национализм, исключающий из себя либерализм, обретает черты политически консервативного национализма (или национального консерватизма). И это самое опасное его проявление, чреватое разными превращениями, вплоть до фашизма. Такой национализм противостоит не только либерализму, но и свойственному каждому нормальному человеку естественному чувству его связи со своей нацией — с ее историей, культурой, преданиями и традициями. Он требует от человека нечто большего — полного подчинения государству, его существования не как свободного гражданина, а как только верноподданного. Родина отождествляется здесь с государственным строем, а преданность этому строю называется патриотизмом. Патриотом в данном случае называется не тот, кто борется за свободу и независимость своей Родины от чужого владычества (что во все времена и считалось патриотизмом), а кто приносит в жертву государству, каким бы оно ни было, свою свободу, исключает для себя возможность какой-либо борьбы за нее внутри собственного государства. Такой патриотизм всегда назывался казенным, официальным, лишенным чувства личной привязанности к собственному государству. Как любить государство, угнетающее тебя и попирающее твое личное достоинство? Именно этот вид патриотизма и национализма бывает наиболее востребован недемократической властью.

Сегодня диалог России с Европой, начавшийся когда-то с диалога русских западников и славянофилов, предстает, к сожалению, в виде не столько диалога, сколько непримиримого противостояния либералов и националистов (как бы их не называть), не желающих сосуществовать в едином политическом пространстве. Можно ли перевести это противостояние в состояние диалога? В этом, на мой взгляд, и состоит проблема дальнейшей судьбы не только русских либералов и национально ориентированных патриотов, но и самой России. Чем более они в своей взаимной политической ненависти сживают друг друга со свету, тем более Россия оказывается в положении страны, кружащейся на одном месте, мечущейся из стороны в сторону, впадающей в периодически повторяющуюся инверсию. Тем не менее будущее России изображается в ней либо как выбор «в пользу европейской или, шире, западной цивилизации второго осевого времени», либо как сохранение традиционной идентичности. Нет смысла становиться здесь на чью-либо сторону: каждая из них по-своему бесперспективна, поскольку утрачивает понимание общей для европейской и русской культуры установки на универсальный характер человеческой истории, сводя ее либо к европоцентризму, либо к этнонационализму. То и другое делает невозможным какой-либо диалог между ними.

России, как и Европе, не принадлежит вся истина о том, в каком направлении движется история. Очевидно, что каждый народ идет в ней своим особым путем, но куда приведет его этот путь — к общему для всех или тоже разному результату? Способствует ли история сближению народов или, наоборот, их все большему удалению друг от друга? Этот вопрос и стал основным в диалоге России с Европой. Хотя европейская мысль искала ответ на него в ratio, а русская запрашивала у христианского Бога, до определенного времени они сходились между собой в признании некоторого общего для всего человечества направления этого развития. Пока Россия, пусть и в споре с Европой, придерживалась этой линии, она более или менее успешно развивалась без особого ущерба для собственной самобытности. Но как только она склонялась к мысли о своем особом пути, ничем не похожим на западный путь развития, ее отбрасывало в состояние, которое можно называть «азиатчиной», «скифством», «византизмом», но точнее — рецидивом варварства. Пережитый нами тоталитаризм — ведь тоже плата за особый путь, не желавший считаться с тем, что уже было выработано в ходе развития цивилизации. Никто и никого не обязывает ограничиваться результатами этого развития, успокаиваться на них, но опасно и вредно вообще не принимать их в расчет.

Главным в любом диалоге является отказ его участников от претензии на монопольное владение истиной. Диалог рождается в ситуации незнания истины, ее сокрытости от человека. В нем все имеют право на истину, но сама истина не принадлежит никому. Граница между истиной и заблуждением проходит не между спорящими сторонами, а внутри каждой из них, побуждая постоянно удостоверяться в собственной правоте. Вот чего не могут понять наши либералы-западники и противостоящие им русские националисты. Истиной для них является только их собственное мнение, тогда как чужое по большей части ошибочно. Согласно этой логике, истина одна и, следовательно, одна из сторон — естественно, противоположная — заблуждается. С такой логикой диалог, конечно, невозможен.

В своем отрицании либерализма русские националисты находит поддержку у той части российского общества, которая вполне обоснованно озабочена угрозой потери своей национальной идентичности и государственного суверенитета. Из правильного посыла делается, однако, ложный вывод, ибо никому еще свобода в ее либеральном понимании не мешала быть патриотом своей страны и ценителем ее культурной самобытности. Но ничем не лучше те либералы, которые видит в России только отставшую в своем развитии страну, не способную ни к чему другому, как только учиться у Запада. Даже в самой Европе многие ее выдающиеся интеллектуалы признают наличие в русской культуре с ее повышенной чуткостью к религиозной и морально-этической проблематике ценность, имеющую общемировое значение, а вот в самой России — для тех, кто называет себя здесь западниками, — это не столь очевидно. А если на словах они и признают эту ценность, то никак не считаются с ней в своей политической практике. Потому они и отвергаются здесь той же частью российского общества, дискредитируя в его глазах саму идею либерализма, что опять же, повторим, для России совсем не благо.

С этой точки зрения, диалог России с Европой — это выяснение не того, кто из них лучше — Россия или Европа, кому из них принадлежит вся истина, а того, что является истиной для всего человечества, к чему должны стремиться все народы, при всем, конечно, многообразии их культурного и духовного опыта. В любом случае речь должна идти не о врастании России в Европу, а об их взаимном вхождении в цивилизацию, способную объединить человечество в планетарном масштабе, освободить его от остатков варварства, сталкивающего народы в непримиримой борьбе друг с другом. Только сознавая свою прямую причастность не только к собственной судьбе, но и к судьбе всего человечества, к судьбе цивилизации, все более обретающей универсальный характер, Россия сохранит себя в качестве самостоятельного и неповторимого в своей самобытности исторического субъекта.

Заключение.

С распадом многонационального государства, каким был СССР, неизбежно начинается новый этап национального самоопределения. Он включает в себя новое осознание своей нации, совей национальности, своего государства. Поиск этого самоопределения идет разными путями и в разных формах. Происходят абсолютизация той или иной исторической стадии ил государственной формы процесса национального самоопределения, перенос традиционных принципов в современность, поиск в прошлом ответов на проблемы нынешнего и будущего развития.

Разные части населения произвольно выбирают в прошлом свой объект для подражания — период в истории или народ — и начинают его абсолютизировать.

Происходит и региональное самоопределение каждого народа. В современном российском сознании соперничают две основные тенденции — европейская и антиевропейская. Во многом это связано с тем, что Россия не сделала внутренний выбор — быть ли ей государством одного народа или сообществом народов, быть ли национальным моноэтническим государством или государством национальностей.

Очевидно, что проблема национального самоопределения и цивилизационной идентичности после распада СССР является одной из наиболее актуальных и острых тем отечественного публичного и интеллектуального дискурса.

1. Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко В. История России: конец или новое начало? — М., 2005. С. 696.

2. Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия // Культурология. ХХ век. Антология. — М., 1995. С. 159.

3. Малинкин А. Н. Патриотизм и социальные общности // Социологический журнал. — 1999. — №¾. С.70−72.

4. Межуев В. Идея культуры. Очерки по философии культуры. — М., 2002.

5. Соловьев В. С. Сочинения в 2-х т. Т.2. С. 220.

6. Франк С. Л. Русское мировоззрение. — СПб., 1996. С. 99.