Наследие святителя Иннокентия Херсонского в контексте социокультурной обстановки XIX века

Через 30-лет после смерти святителя Иннокентия Херсонского профессором-протоиереем Т. Буткевичем была написана первая биография иерарха-подвижника. В предисловии автор в нескольких предложениях дает наиболее точную характеристику этого великого человека. «С именем Иннокентия, архиепископа Херсонского связывается одна из самых ярких страниц в истории духовной литературы и жизни русского общества. Личность святителя Иннокентия представляет поистине изумительный образ духовного великана, который не только в проповедничестве (где он справедливо по заслугам назван „Русским Златоустом“), но и во всех других сферах своей деятельности проявил поражающую силу ума и таланта, того духовного гения, который как озаряющий факел не только освещает целую эпоху, но и указывает дальнейшее направление…» (23, 2).

В Новгороде на памятнике «Тысячелетия России» в числе других знаменитых исторических деятелей русской государственности изображен и Иннокентий Херсонский. Повсюду, во всех уголках России, были люди, искренне оплакивавшие смерть Херсонского архипастыря. И это вполне понятно, так как влияние Иннокентия далеко не ограничивалось теми епархиями, где он святительствовал. Он поддерживал оживленную дружескую переписку с большинством русских архиереев, находился в близких отношениях с четырьмя следовавшими один за другим оберпрокурорами. Вообще он был связан самыми неразрывными узами с современными ему русскими деятелями.

Еще при жизни Иннокентий заслужил славу истинно образованного человека. Так, профессор Н. И. Барсов по этому поводу говорил следующее: «Это был в полном смысле слова doctor universalis: не было науки, в которой он не был бы компетентным судьею и руководителем. Его изумительная память с легкостью воспринимала в себя все богатство постоянно приобретаемых новых знаний не только в области богословия, но науки вообще, его творческий ум с такой же легкостью усваивал и перерабатывал эти знания, комбинируя их в систему и классифицируя по соответственным научным группам; затем под влиянием их в его голове создавались новые построения научных теорий, блиставшие своеобразными воззрениями и идеями. И вот на любой кафедре он является одинаково компетентным, и из уст его всегда льется вполне самобытная вдохновенная речь, блистающая и новизною воззрений и обилием фактическим данных» (8, 54). Именно такая «софийная» личность могла стоять во главе сначала Санкт-Петербургской духовной академии, затем Киевской духовной академии.

Поэтому неудивительно, что из учеников и слушателей именно такого человека образовался контингент свежих умственных сил в русской церкви (Дм. Муретов, Ф. Сидонский, Ф. А. Голубинский, Филарет Гумилевский и др.). Проникнутые любовью к своему «великому учителю», как обыкновенно они его называли, исповедовали сердцем и устами учение Иннокентия, которое всецело было направлено на пользу церкви, на разумную научную интерпретацию православного вероучения. Именно святитель Иннокентий, по словам его современников, освежил и вновь возбудил в России деятельность Церкви учащей, сообщил новую энергию деятельности русских богословов.

Митрополит Московский Макарий (Булгаков), так отзывался о таланте своего учителя как профессора — богослова: «Это был человек в собственном смысле гениальный: высокий, светлый, проницательный ум, всегда богатое, неистощимое воображение, живая обширнейшая память, легкая и быстрая сообразительность, тонкий и правильный вкус, дар творчества, изобретательности и оригинальности, совершеннейший дар слова — все это в чудной гармонии совмещено было в нем» (85, 211). Это является подтверждением того, что святитель был чужд всякой односторонности и поистине был «лучшим сыном своего времени».

В лице Иннокентия ушел из жизни ревностный пастырь, истинный отец своего стада, одним словом — живое воплощение всего лучшего, что можно себе представить в лице русского человека и архипастыря.

И как был прав преемник Иннокентия по Херсонской кафедре епископ Никанор, когда в своем слове у могилы сказал: «Славный вития, великий мыслитель, благородное, благожелательное сердце и высокий дух, святитель, признанный красою нашей Церкви и славою нашей русской епархии, Святитель Иннокентий был и великий богослов, и пастырь добрый, право правивший слово истины, и истинно образованный, в полном, христианском смысле этого слова, человек» (Цит. по: 8, 54). Современники изумлялись обширности и глубине познаний святителя в различных областях человеческой деятельности. Военные утверждали, что он замечательный тактик (по итогам Крымской войны. — А.З.), медики с удивлением отзывались о его видениях по физиологии и патологии, а естествоиспытатели и физики — о его колоссальных познаниях в математике, астрономии, географии, статистике, химии и других науках.

После смерти Иннокентия митрополит Московский Макарий (Булгаков) писал: «…архиепископ Иннокентий был человеком в собственном смысле гениальным, он был великий проповедник, оригинальный и вдохновенный, и как писатель русский архиепископ Иннокентий по справедливости должен занять одно из первых мест в истории русской литературы, и как проповедник он займет одно из первых мест между духовными ветками не только нашего времени и Отечества, но и всех времен и народов. Имя Иннокентия навсегда останется бессмертным» (Цит. по: 24, 51).

Отношение к наследию святителя в контексте XIX века, по словам современников, было весьма противоречивым. «Одни хотели видеть у Иннокентия лишь недостатки, другие только одни достоинства… Одной же из главных причин такого разделения воззрений опять-таки служила сама личность высокопреосвященного Иннокентия, о которой ни в коем случае нельзя было судить только по одной какой-либо стороне. Сам Иннокентий был чужд всякой односторонности. При этом он был лучший сын своего времени в полном смысле этого слова» (23, 5). Так, в свое время историком М. Погодиным по поводу этих отношений, был напечатан отзыв в «Одесском Вестнике», в котором он с одной стороны указывает на то великое значение, которое принадлежит святителю в истории, науки, а с другой — на неблагодарное или даже враждебное отношение к нему современников.

Несмотря на это, по словам Погодина, Иннокентий был более чем только архиерей, профессор-богослов и вития. Прежде всего, он был великий русский гражданин, душа которого с горячим участием отзывалась на все вопиющие вопросы отечества, ум которого постоянно был занят мыслями об исцелении душевных ран. Святитель отличался способностью не столько к слову, сколько к делу. При первом известии о вражеском нападении на Крым, несмотря на все опасности, он поспешил туда благословить русское войско на святые подвиги, одушевив их верой. В Одессе, осыпаемый бомбами, он бестрепетно совершал богослужения около соборного храма, удерживая с собой целый народ на священной страже. На протяжении трех лет он посещал все больницы, бастионы, возбуждая дух, разнося всюду слова жизни, надежды и веры. Это был брат, пылавший любовью к меньшей братии, принимавший активное участие в ее возрождении. Именно Погодин называет Иннокентия «другом человечества», который горячо желал ему везде законного преуспеяния в деле христианской веры. Наконец, по словам Погодина, святитель Иннокентий был человек государственный, который в затруднительных обстоятельствах всегда мог подать благой совет и указать на новые стороны вопроса, потому что он был — и это главное — человек просвещенный, стоявший с веком наравне, для которого в области познаний не было ничего незнакомого, которому геология была так же близка; как гомилетика, и анатомия, военное искусство, политическая экономия известны наравне с патристикой (23, 401).

Несмотря на это, Погодин говорит о том, что о сочинениях Иннокентия в современной ему литературе нельзя найти и нескольких страниц, что современники были очень придирчивы к напечатанным произведениям. Он с сожалением указывает на то, что «внимательных» к наследию и самому Иннокентию было «немного» (Цит. по: 23,402).

Возможно, по словам Т. Буткевича, мнение Погодина о том, что современники уделяли мало внимания такой личности как Иннокентий связано с тем, что тяжелое известие о смерти горячо любимого друга оттенило это мнение мрачными красками, «затемнившими» истинное положение дела.

Существовало в то время и другое мнение по поводу отношений современников к наследию Иннокентия. Согласно мнению Т. Буткевича, произведения Иннокентия напротив, всегда служили предметом всеобщего внимания почти всей прессы того времени. «Журнал министерства народного просвещения» сообщал на своих страницах о каждой проповеди Иннокентия, появлявшейся в печати, как о событии первостепенной важности в умственной жизни общества, так же, как и Академия Наук в своих «Известиях по отделению русского языка и словесности». В «Москвитянине», где сам М. Погодин всегда печатал или перепечатывал лучшие из проповедей Иннокентия, первый русский мыслительпублицист XIX века И. В. Киреевский, а также C.B. Шевырев писали рецензии на его проповеди. Тоже делали журналы и газеты: «Маяк», «Современник», «Молва», «Финский вестник», «Санкт-Петербургские Ведомости», «Отечественные Записки», «Северная Пчела», «Справочный энциклопедический словарь» Крайя (23, 402). Не это ли говорит об истинном отношении современников к наследию святителя.

Отзывы печати о произведениях Иннокентия были всегда восторженные и благодарные, «так что, — замечает по поводу этих отзывов профессор Н. И. Барсов, — вся печать наша, вообще мало расположенная к произведениям духовной литературы, отдала должную дань хвалы нашему великому оратору (нам не известно ни одной критической статьи, которая в проповедях Иннокентия указывала бы какие-либо слабые стороны, тем более недостатки)» (Цит. по: 23,404).

С большим интересом относилось к произведениям святителя и современное ему русское общество. Эти отношения прекрасно описаны тем же профессором Н. И. Барсовым в «Христианском Чтении» за 1884 год № 3−4, в статье — «Несколько слов об архиепископе Иннокентии Борисове, по поводу его новых материалов для его биографии». Как уже было сказано в предыдущем параграфе, Иннокентий, будучи ректором Киевской духовной академии, издал два сборника своих проповедей, произнесенных на страстную и светлую седмицы. «Трудно представить себе, говорит Н. И. Барсов, тот энтузиазм, какой возбуждали эти и последующие проповеди Иннокентия… не только в обществе, но и среди самого духовенства и иерархии. Обаяние его проповеди было всеобщее, всеобъемлющее. Иннокентий имел обыкновение, по выходу каждого тома его проповедей, рассылать по экземпляру своим друзьям и высшим гражданским и церковным сановникам, прежде чем новый том появлялся на книжном рынке. Этот экземпляр обыкновенно обходил весь город, прежде чем кто-либо успевал выписать книгу из Москвы, где изданием проповедей Иннокентия заведовал М. П. Погодин, его друг, в продолжение всей жизни Иннокентия не перестававший восторгаться им и всячески радеть о нем. Том распределялся для прочтения по часам между городскими „сановниками“; делались нарочитые собрания кружков, для прочтения его в этих собраниях. Для книги, таким образом, в продолжение незначительного времени успевавшей порядочно поистрепаться, выдумывались особенные переплеты; воображение энтузиастов обыкновенно истощалось в изобретении эмблематических украшений на них; устраивались особые столики, на которых книга полагалась в гостиной, на самом почетном месте. Были примеры, что книга списывалась и распространялась в рукописных экземплярах, за невозможностью иметь новые ее экземпляры по причине медленности тогдашней почты. А когда она успевала разойтись из книжных лавок путем продажи, из самых отдаленных захолустьев, как из столиц и городов, неслись в Киев или Вологду, позже — в Харьков и Одессу, к Иннокентию от совершенно неизвестных ему лиц иногда безыменные письма, наполненные чувствами восторга и благоговейного уважения к нему, в которых говорилось, что книга его вся залита слезами читавших, слезами умиления и скорби о грехах, что она обратила на путь истины такого-то и т. п…» (Цит. по: 8, 75). Мастистый митрополит Серафим в качестве первенствующего члена Святейшего Синода, незадолго до своей кончины, прочитав его проповеди, написал Иннокентию: «Бог дал вам великий дар слова; употребляйте оный ко славе Его, в назидание в вере, и благочестии», и затем за каждый том проповедей его благодарил его особым собственноручным письмом… Даже сам митрополит Филарет Московский, желавший, «чтобы спокойный рассудок прошел по работе живого и сильного воображения» в проповедях Иннокентия, не мог не сознаться, что в них «отлично много способности…» (8, 76).

Были, впрочем, действительно, и лица, которые не всегда относились с доверием к проповедям Иннокентия, произнося иногда над ним «приговор осуждения». «Придирки» этих лиц, по словам современников, были пусты и безосновательны, и вполне могут быть объяснены умственною незрелостью самих «придирчивых» судей Иннокентия. Так, сам М. Погодин описывает нам, в своей «Простой речи о мудреных вещах» (издание 3-е, 1875 года, стр. 99), один довольно интересный случай. «Покойный Иннокентий, — говорит он, — доставлял мне иногда свои проповеди для помещения в «Москвитянине». В проповеди о весне одно место, при исчислении благодеяний Божиих, о предоставлении Богом человеку земли со всеми угодьями, лесами, лугами, водами, показалось мне двусмысленным, и я побоялся, чтоб его не растолковали в пользу коммунизма, о котором тогда пошли у нас толки. Я передал тотчас свое замечание в Одессу к преосвященному, и он отвечал мне: «исправьте, как хотите». Между тем, проповедь возвратилась ко мне из Троицкой цензуры вполне пропущенная. Представлять ее вновь с исправлением в цензуру, подумал я, отнимет много времени. Цензура встретит может быть, новые затруднения, и журнальная книжка задержится: лучше напечатать как есть, авось замеченное место пройдет без хлопот. Но оно не прошло. В Петербурге это место обратило на себя внимание князя Меншикова, вследствие этого, у Иннокентия было потребовано объяснение, на что он отвечал: «Я учу и учил всегда, чтоб неимущим имущие давали добровольно, но никогда не учил, чтоб неимущие брали у имущих насильно. Я учу давать, а не брать». Случай этот нашел себя подтверждение и в записках графини Блудовой, напечатанных в «Русском архиве» за 1873 год. Ясно, что причина придирчивости к проповедям Иннокентия в подобных случаях заключалась лишь в одной умственной незрелости тех, которые ставили себя судьями великого проповедника. Бывали, впрочем, случаи и совершенно иного рода, когда поводом к резким замечаниям о проповедях Иннокентия служила неточность выражений самого проповедника, действительная неверность некоторых мыслей, зависевшая единственно оттого, что «спокойный рассудок» недостаточно «прошел по работе живого и сильного воображения».

Весьма противоречива в отзыве историка М. Погодина, на наш взгляд та мысль, что к Иннокентию были «внимательны» только немногие из его современников. В настоящее время мы знаем, что с Иннокентием находились в частой и дружественной переписке многие представители русского общества XIX века. И их нельзя отнести к числу «немногих». Так, с ним вели переписку из высочайших особ: Императрица Александра Федоровна, Великий князь Константин Николаевич и принц П. Г. Ольденбургский; из иерархов — Филарет Киевский, Филарет Московский, Макарий, митрополиты: Серафим, Антоний, Григорий, Филарет, архиепископ Харьковский, Антоний, архиепископ Казанский, Евсевий, архиепископ митрополит Новгородский и Санкт-Могилевский, Смарагд, архиепископ Рязанский, Гавриил, архиепископ Тверской, Илиодор Курский, Кирилл, архиепископ Подольский, Иринарх Кишиневский, Иустин Владимирский, Иеремия Нижегородский, Леонид Екатеринославский, Моисей Старо-Русский, Гедеон Полтавский, Евлампий Орловский, Евгений Ярославский, Парфений Иркутский, Игнатий Донской, Иоанн Смоленский, Антоний Воронежский и многие другие. Кроме того — профессор Н. И. Барсов, в распоряжении которого находилась целая масса писем к Иннокентию от различных лиц.

В среде духовенства сочинения Иннокентия сразу получали значение настольной книги и руководства в проповеди. Очень часто их заучивали наизусть и произносили с церковной кафедры, иногда даже как свои собственные. Далее следовали подражания ему. Самым близким подражателем Иннокентия в проповеди был одесский протоиерей М. Павловский: его проповеди еще при жизни Иннокентия, весьма часто повторяют все приемы проповеднической манеры Иннокентия, не только мысли, но и фразы. Другим подражателем и последователем можно считать вологодского протоиерея В. П. Нордова. Оба были близкими людьми к Иннокентию и искренними его почитателями (8, 58).

В числе корреспондентов Иннокентия насчитывается около двух десятков высших государственных сановников того времени, около пятидесяти лиц из высшей родовой аристократии России и множество других лиц — ученых, литераторов, профессоров. Чтобы не быть голословным назовем эти лица: председатель Государственного совета граф Д. Н. Блудов, министры народного просвещения: князь А. Н. Голицын, граф С. С. Уваров, A.C. Норов, министр внутренних дел граф JI.A. Перовский, министр финансов В. Княжевич, министр государственных имуществ П. Д. Киселев, министры военные: Н. О. Сухозанет, князь Меншиков и князь В. А. Долгоруков, министр иностранных дел Нессельроде, фельдмаршал И. Ф. Паскевич, главный начальник военно-учебных заведений Я. И. Ростовцев, знаменитый устроитель Крыма и Кавказа князь М. С. Воронцов, Киевские генерал-губернаторы: Д. Г. Бибиков и князь И. И. Васильчиков, обер-прокуроры Святейшего Синода: С. Д. Нечаев, граф H.A. Протасов и граф А. П. Толстой; графы А.Г. и С. Г. Строгановы; князь П.А. Ширинский-Шихматов и др.

Далее следует ряд «дельцов» в разных министерствах, стоявших на иерархической лестнице, на второй ступени: А. Н. Муравьев, А. Щербинин, К. С. Сербинович, А. Г. Тройницкий, Е.Ф. фон Брадке, Ф. А. Дурасов, А. Красовский и др. Так, в свою очередь A.C. Струдза, один из лучших дипломатов-стилистов своего времени, превосходно перевел проповеди Иннокентия на французский язык («Первая седмица» переведена им, будучи в Италии и напечатана в Париже в 1846 г., часть других проповедей издана на французском языке им же и издана в СанктПетербурге в 1848 г.). В иностранной литературе талант русского проповедника нашел беспристрастную оценку и восторженные похвалы, вопреки обычному в ней в то время игнорированию самых замечательных явлений русской жизни и даже неприязненному к ним отношению.

Так, например, одновременно с изданием проповедей Иннокентия на французском языке в журнале der Katholik была напечатана статья, весьма неприятная для православия и России, в которой К. С. Сербинович писал: «все уже привыкли к той мысли, что враги России считают для себя позволительной всякую клевету против нее» (8, 61). Несмотря на это, проповеди Иннокентия печатались в журналах: Semeur и Revue critique, издательство Cherbuliez. Таким образом, сочинения Иннокентия стали известны на Западе едва ли не раньше, чем главнейшие произведения наших великих поэтов.

Из литераторов и ученых корреспондентами Иннокентия были: М. Погодин, И. В. Киреевский, В. Н. Карпов, Ф. А. Голубинский, И. М. Скворцов, А. Н. Савич, П. В. Хавский, Ф. П. Литке, И. М. Снегирев, A.B. Терещенко, О. М. Бодянский, К. И. Невоструев, князь М. Оболенский, М. А. Максимович, барон С. И. Шодуар, A.C. Уваров, А. Б. Ашик, А. Будберг, H.H. Мурзакевич, С. О. Мазох, О. Новицкий. Кроме вышеперечисленных, корреспондентом Иннокентия был Н. В. Гоголь. Следует на наш взгляд более подробно остановиться на взаимоотношениях Иннокентия с Гоголем, ибо это немаловажный эпизод в истории русской культуры. В своих письмах Гоголь рассуждает о великом призвании и будущем России, именно ему в своих письмах он поверяет свои мучительные думы в самые тяжелые для него времена — после издания «переписки с друзьями» и после отрицательной критики на эту «переписку» Белинского. Когда до Гоголя дошел нелицеприятный отзыв преосвященного Иннокентия о его книге «Выбранные места из переписки с друзьями», в котором он упрекнул писателя в чрезмерном выставлении наружу «набожности», которая любит «внутреннюю клеть», а так же в «неумеренности» его голоса в защиту религии, автор «Мертвых душ» смиренно принял эти замечания. «Благодарю Вас много и от всего сердца моего за то, что Вы не скрыли от меня мнения Вашего, — писал Гоголь отцу Иннокентию. ;

Очень вижу, и не без сильного стыда за свои грехи, выступившие в этой книге" (30, 37). Далее Гоголь именно Иннокентия просит сказать ему «слово», очень нужное ему сердцу.

Дело в том, что, решив совершить паломничество по святым местам, Гоголь первым делом встретился с Иннокентием и получил его благословение. Вот как рассказывает об этой встрече С. Т. Аксаков: «…Вдруг входит Гоголь с образом Спасителя в руках и сияющим, просветленным лицом. Такого выражения в глазах у него я никогда не видывал. Гоголь сказал: „Я все ждал, что кто-нибудь благословит меня образом, и никто не сделал этого; наконец Иннокентий благословил меня. Теперь я могу объявить, куда я еду: ко Гробу Господню“. Гоголь провожал преосвященного Иннокентия, и тот на прощание благословил его образом. В этом благословении он увидел повеление свыше» (Цит. по: 30,38).

Существует такое предположение, что во время этой встречи Гоголь с владыкой Иннокентием, по-видимому, условился увидеться с ним в Иерусалиме. В мае 1842 года, накануне своего отъезда за границу, он послал Иннокентию экземпляр только что вышедших «Мертвых душ» с письмом, в котором выражал надежду на встречу у Гроба Господня: «Всемогущая сила над нами. Ничто не совершается без нее в мире. И наша встреча была назначена свыше. Она залог полной встречи у Гроба Господня. Не хлопочите об этом и не думайте, как бы ее устроить. Все совершится само собою. Я слышу в себе, что ждет нас многозначительное свиданье. Посылаю вам труд мой! Взгляните на него дружелюбно. Это бледное начало того труда, который светлой милостью небес будет много не бесполезен… Ваш образ, которым вы меня благословили, всегда со мною!» (30, 38).

С этим образом Спасителя Гоголь не расставался, а после его смерти хранился у Анны Васильевны, сестры писателя. Позднее, весной 1845 г., Гоголь (как бы отвечая на этот подарок) обращается к Александре Осиповне Смирновой со следующей просьбой: «На выставку Академическую в Петербург прибудет в числе других картин из Рима головка Спасителя из „Преображения“ Рафаэля, копированная Шаповаловым и принадлежащая мне. Отправьте ее от его имени преосвященному Иннокентию в Харьков» (Цит. по: 30, 38). Такое трепетное и почтительное отношение Н. В. Гоголя к преосвященному Иннокентию зримо свидетельствует о той важной роли, которую он играл, как иерарх Церкви и ревностный проповедник благочестия в русском обществе и русской культуре.

Протоиерей о. К. Бречкевич по случаю 50-летия со дня кончины святителя Иннокентия, подчеркнул что «талантливые произведения преосвященного Иннокентия — оставленные им сокровища русской духовной словесности и русского церковно-ораторского красноречия и доныне сохраняются потомством, как дорогая святыня, из которой и теперь многие боголюбивые души черпают истины веры, находят разъяснение своих сомнений и тревожных вопросов и вместе удовлетворения своему эстетическому чувству, что имя Иннокентия останется бессмертным в потомстве» (Цит. по: 43, 181).

Из вышесказанного видно, что все эти лица, начав с восторга к проповедям Иннокентия переходили к личным отношениям с ним, вводили его в свою частную жизнь и в сферу своих общественных отношений, просили его советов о предметах своей личной духовной жизни, о делах совести и семейных, в большинстве случаев, конечно же, о делах своей служебной и официальной деятельности. Отношения к Иннокентию этих лиц не были отношениями простой любезности и какого-либо официального «высокопочитания». Это были отношения самой искренней любви и симпатии этих лучших деятелей своей эпохи к замечательной и благородной личности святителя Иннокентия, безграничного уважения к нему и его глубокому и проницательному истинногосударственному уму.

Подводя итоги, отметим, что общество, несмотря на противоречивость взглядов, высоко ценило этого истинно образованного, просвещенного, высоконравственного человека, его ум и способности, его наследие, заслуги и труды для нашей Церкви и нашего Отечества. Оно ясно видело то значение, которое по всей справедливости всецело принадлежит Иннокентию в истории русской культуры. Очень важно, на наш взгляд то, что святитель Иннокентий нашел свободный доступ не только в «вышестоящие» круги, но и в необразованную среду русского народа, среду, которая была так близка ему с рождения. И не только посредством прессы, но и посредством личных взаимоотношений с этой средой. И не только русского народа. Святитель Иннокентий был известен и за границей как замечательный проповедник и богослов. Сочинения Иннокентия были известны на Западе ранее некоторых сочинений более известных русских поэтов. Все это иной раз подтверждает то «неоценимое» значение, которое принадлежит святителю Иннокентию в первой половине XIX века и до наших времен.

В связи с этим, духовное наследие святителя Иннокентия рассматривается нами в данной главе как педагогическое явление. Так как наследие святителя Иннокентия Херсонского — нечто большее, чем просто преломление православно-христианского вероучения в области образования. Его следует рассматривать как конкретное явление педагогической культуры, сформировавшееся в России к середине XIX века и тесно связанное с общественными и духовными процессами.

Поэтому, говоря о возрождении православной педагогики, мы имеем в виду не схоластическое, а творческое использование ее наследия, той ее части, которая приемлема для нашего современного образования. Необходимо, на наш взгляд преодолеть то искусственное отчуждение от этого наследия, которое основывается на элементарном незнании основ христианской антропологии. Поэтому весьма важно не искусственно связать истины Православия с проблемами и построениями современной педагогической мысли, а раскрыть внутреннюю связь подлинных достижений современной педагогической мысли с тем глубоким пониманием человека, какое развивает христианство, учителя Церкви и их духовное наследие, которое обладает огромным педагогическим потенциалом.