Должен ли каждый больной знать всю правду о своем заболевании и своем прогнозе?

В недавнем прошлом считалось обязательным скрывать от пациента наличие у него злокачественной опухоли, например вместо диагноза «рак желудка» ему сообщали, что у него «язва или полип желудка», вместо «рак легкого» говорили о туберкулезе или нагноительном процессе и т. д. Далеко не всегда такой обман служил на пользу больному, который мог отказаться от необходимой операции или длительного и изнуряющего химиолучевого лечения. Кроме того, больной, узнав различными путями об истинном положении дел, терял доверие к врачу, что всегда идет во вред лечебному процессу.

Однако не ударились ли мы в другую крайность? Всегда ли следует информировать пациента о наличии у него неизлечимого, неизбежно приводящего к смерти заболевания? Да, пациент имеет право знать, что у него имеется злокачественный процесс, который угрожает его жизни, однако, сообщая об этом больному, необходимо тщательно выбирать не только объем, но и саму форму предоставления информации, привести ему данные о современных возможностях лечения, морально поддержать его. Нелишне напомнить, что «тон делает музыку». Но должен ли больной знать об исчерпанности всех методов патогенетического лечения, о том, что все, что ему делают, носит чисто симптоматический характер? А ведь по букве закона врач обязан сообщить больному эти сведения, хотя и «в деликатной форме», как сказано в цитированной статье 31. Твердо убежден, что сведения о неизбежно плохом прогнозе можно сообщать только отдельным пациентам со строгим учетом их психического и эмоционального статуса и многих привходящих обстоятельств, например, если они отказываются от операции, которая может оказаться радикальной, или специального лечения. Следует ли всегда идти навстречу требованиям больного рассказать ему об истинном положении дел? Как соотносится с понятием милосердия сообщение пациенту о том, что у него имеется злокачественная опухоль с многочисленными отдаленными метастазами, не поддающимися ни современным средствам химиотерапии, ни методам лучевого воздействия? Можно ли убивать в нем последнюю надежду? Нет, нельзя лишать врачей права на «святую ложь»! Подавляющее большинство людей, узнав о неизбежной смерти в ближайшем будущем, впадают в тяжелую депрессию, жизнь их самих и их родственников становится сущим адом. Только очень сильные натуры способны в оставшиеся им недели или месяцы жить по возможности активной жизнью, работать в меру своих сил и оставаться полноценными членами общества. Достаточно редким, исключительным примером такого мужественного поведения являлся один из крупнейших отечественных физиков-теоретиков, который, зная о наличии у него неизлечимого процесса (боковой амиотрофический склероз), в течение четырех лет жил в условиях постоянной искусственной вентиляции легких и продолжал творческую деятельность.

Возросшая в последние годы религиозность населения мало что изменила в этом отношении. Наличие крестика на груди или иконы в изголовье больничной койки в подавляющем большинстве случаев отнюдь не означает, что больной смирился с неизбежностью смерти и надеется на спасение души и существование в ином мире. Как правило, это — надежда на исцеление, на продолжение своего земного существования, на помощь высших сил, раз уж медицина оказалась бессильна. С другой стороны, мы знаем немало примеров, когда больным, в том числе и врачам, перенесшим операции по поводу онкологических заболеваний, при которых были обнаружены неудалимые метастазы, сообщали другие диагнозы (туберкулез, гепатит, панкреатит и т. п.), заводили дубликат истории болезни, где фигурировали ложные диагноз и данные обследования. В течение достаточно длительного времени эти люди жили с твердой надеждой на выздоровление, полноценной активной жизнью. В настоящее время это стало возможным благодаря целому комплексу мероприятий по улучшению качества жизни таких больных, в частности методам устранения хронического болевого синдрома. Ярким примером может служить судьба профессора А., которого оперировали по поводу рака Фатерова соска с множественными метастазами в печень, но убедили, что у него имеет место индуративный панкреатит и хронический гепатит. Больной прожил почти год после операции, постоянно работал, написал план новой монографии, за месяц до смерти выезжал на представительную конференцию, на которой делал два больших доклада, а, умирая, ругал лечащих врачей за неспособность вылечить его от «гепатита». Неужели информировать его о том, что ему осталось жить всего несколько месяцев, было бы актом милосердия?

Сторонники предоставления больному полной и правдивой информации о его здоровье ссылаются на право каждого человека на получение таких сведений, а также на то, что, зная о близкой кончине, больной успеет привести в порядок свои дела, в частности — распорядиться своим имуществом. Но давайте не забывать, что у юриста и врача несколько разные задачи. Для врача высшим приоритетом является благо больного, в том числе защита его от психической травмы, а интересы его родственников, сотрудников и друзей должны стоять на втором месте и ими можно иногда и пренебречь. Что же касается прав человека, то в «Основах законодательства РФ об охране здоровья граждан» записано, что гражданин имеет право «на отказ от медицинского вмешательства или на требование прекратить его» (статья 33). Это явно противоречит статье 45 тех же Основ, где четко указано: «Медицинскому персоналу запрещается осуществление эвтаназии — удовлетворение просьбы больного об ускорении его смерти какими-либо действиями или средствами, в т. ч. прекращением искусственных мер по поддержанию жизни». В Конвенции о правах человека и биомедицине (1996) сказано: «В случаях, когда в момент проведения по отношению к нему медицинского вмешательства пациент не в состоянии выразить свою волю, необходимо учитывать пожелания по этому поводу, выраженные им заранее» (статья 9). Однако психология человека в здоровом состоянии значительно отличается от таковой в минуту смертельной опасности. Нередко заявления типа: «когда я буду умирать, меня оживлять не надо!» носят характер бравады или легкомыслия. Ведь смерть кажется такой далекой! Никогда не забуду хирурга Л., страдавшего хронической обструктивной болезнью легких, который часто прилюдно утверждал, что просит ни при каких обстоятельствах не применять ему реанимационные методы. Последние полтора года своей жизни он провел безвыходно в отделении реанимации на вспомогательной вентиляции легких, причем малейший сбой в работе респиратора вызывал у него ужасную панику. Так что к пожеланиям, высказанным «заранее», следует относиться с большой осторожностью.

В заключение позволю себе напомнить общеизвестную истину: клиницист всегда имеет дело с отдельным человеком, его главной обязанностью является оказание помощи именно этому человеку, а не обществу в целом. Законы, конечно, исполнять надо. Но не во вред больному.