Всадник с собакой (символика животных в фольклорной сказочности удмуртов, мари и мордвы)

Символика царства животных — одна из самых разветвленных символических систем в культурном наследии народов. В сказочном фольклоре, отражающем в образной форме неразрывно связанную с природной средой жизнь предков, животный мир представлен очень широко и полно. Образы домашних животных в нем не уступают по частотности употребления образам их диких собратьев. Даже в волшебных и новеллистических сказках, не говоря уже о сказках о животных, трудно отыс. кать повествование, в котором домашние животные как персонажи не сопровождали бы повсюду персонажей-людей. В сказочных сюжетах это, прежде всего, собака и лошадь, символически многозначные понятия, традиционно реализующие в сказочном фольклоре смыслосимволики, являющиеся самыми распространенными культурными универсалиями.

Многие символы в сказках имеют характер семиотических блоков, то есть включают несколько отдельных семиотических единиц, каждая из которых, обладая набором самостоятельных символических значений, реализует в данном контексте только некоторые из них (либо вовсе одно), между тем как вместе они образуют единый по смыслу неразрывный символический комплекс. Примером такого образования является характерный для сказок многих этнокультур (славянских, тюркских, угро-финских) собирательный семиотический образ всадника с собакой. В сказочной прозе угро-финских народов — удмуртов, марийцев и мордвы — он тоже постоянно присутствует, неразрывно связывая три образа — человека, коня и собаки — и неся тройственную смысловую нагрузку. Образный символизм здесь прозрачен: человек в трудном пути не может обойтись без верных друзей-животных, которыми являются собака и конь. У него отсутствует такое тонкое чутьё, как у собаки, которую сознание народа наделило вещим знанием [1, 55], так что она способна предугадать грозящую опасность. Не обладает человек и выносливостью коня, что позволяло бы ему скрыться от превосходящего его по силе врага. Собака и конь выполняют охранную функцию, защищают своего всадника и хозяина, помогают ему в беде, дают возможность выиграть тяжелую битву. Оба эти образа в названном контексте имеют в мировых культурах стойкую и древнюю символику, ярко проявляющуюся и в сказочном фольклоре удмуртов, марийцев и мордвы.

В целом данный тройственный образ трактуется в угро-финских сказках как символ удачного пути и достижения желаемой цели путешествия. Эта символика основана, возможно, на том, что лошадь в сказках, например, марийских, обладает особыми знаниями, способностью ведать, предвидеть будущее и предупреждать об опасности [2, 127]. Более того, она знает, как человеку надо действовать в трудных ситуациях, какие решения принимать в тех или иных случаях: «Вот теперь Иван царевич берёт самую лучшую лошадь, берёт собаку и пускается в путь искать жену. Лошадь говорить не умеет, но всё же понимает. Шибко бежит лошадь. Ну, — говорит он лошадке, — лошадка! Я не знаю, куда ехать. Вези меня!» [2, 104]. «Подите, спросите у доброго коня, когда нам ехать ему вслед?» [2, 85]. Эти необыкновенные способности определяют особое, проникновенное, доверительное отношение человека к этому животному. В сказке всадник во всем полагается на своего «доброго», превосходящего его самого по мудрости коня. Иметь доброго коня — честь для героя марийской сказки, и чтобы им завладеть, богатырь на многое может пойти: «Где ты достал этого доброго коня? — Я, — отвечает он, — из-за этого доброго коня три года пастушил» [2, 88]. То же определение встречаем и в мордовской сказке: «Дал он ему пару добрых лошадей» [6, 254].

Основное предназначение лошади в этих сказках — для битвы, поэтому она символизируется в них как животное, которое ничего не боится [2, 99, 100]. Упоминание же её как тяглового животного, применяемого для пахоты и других хозяйственных работ, в текстах единичны: «Дашь кому лошадь в работу — доглядывай» [3, 213].

Очевидно, что символика образов лошади и собаки формируется в сказках не самостоятельно, а только во взаимосвязи с отношением к человеку, поскольку, являясь в сюжетных линиях его постоянными спутниками, они составляют с ним одно неразрывное целое, и потому более всех других антропоморфных животных приближены к нему по своему поведению.

Собака в этом треугольнике однозначно положительный символ преданности и дружелюбия, бдительности, охраны и оберега. Она незаменимый помощник на охоте и в других делах человека. Все эти смыслосимволики четко прослеживаются, например, в удмуртских сказках: «Дел объявилось столько, что не только взрослым, но и малым хватало. Собаке нравились эти работящие люди, и она научилась во всём помогать им: и охотиться, и сторожить от диких лесных зверей их соты, и с малышами забавляться, оберегая их от проделок вумуртов» [5, 36].

Особенно подчеркивается в сказках удмуртов у этого домашнего животного символика взаимопонимания — собака отлично понимает хозяина, разве что не говорит: «Собака любила слушать, когда Уд говорил с ней, понимала, что от неё требуется на охоте, но говорить так и не научилась» [5, 35]. фольклорный сказка символизация животное О происхождении и природном изначальном предназначении собаки — сторожить хозяйское добро, покой и жизнь — рассказывается в сказке-предании «Сотворение первой живности» [5, 14−15], где описывается, как верховный бог древних удмуртов Инмар «вдохнул в неё жизнь, полюбовался на четвероногое создание, которое, сделав круг возле него, тёрлось у ног и смотрело преданными глазами» и определил ей назначение: «Ишь ты! Настоящая тварь, хоть и малая. Назову-ка я её собакою. Пусть покой сторожит на земле» [5, 15].

В мордовской сказочности символика собаки охранять дом, служить человеку также находит активное применение: «Сбежала она от медведя и пошла к человеку. — Человек, человек, давай дружить, вместе жить! Согласился человек, накормил собаку, теплую конуру ей построил возле своей избы. Ночью собака лает — дом охраняет. А человек не ругает её за это — спасибо говорит. С тех пор собака и человек живут вместе» [6, 26].

Охотничья символика этого образа здесь менее употребительна: «Стал Юртай охотничьей собакой. Уж столько дичи отцу натаскал, что по всей округе пошел слух о собаке, которая старика со старухой кормит» [6, 91]. В марийских сказках, где собака-постоянный персонаж с той же символикой собаки для охоты [3, 263] и собаки-сторожа [3, 265], первое из значений обыгрывается значительно реже последнего. Символика охраны здесь обычно у дворовой собаки [6, 34], в этой роли её боится даже сам сатана [3, 22]. В сказочных текстах особо подчёркивается, что собака — домашнее животное, не приспособленное к самостоятельному существованию, без человека ей тоскливо, и смысл её жизни в его охране [3, 265].

В обязанности собаки входит также защищать людей от нечистой силы, и она с готовностью выполняет это порученное ей дело. Инмар, сотворив мужчину и женщину, боясь, что в его отсутствие вдруг явится хозяин водоемов Вукузё и испортит его создания, зовет собаку: «Эй, собака! Сторожи! Смотри, чтоб косматый не тронул! — распорядился хозяин неба. Обрадовалась собака, ей давно хотелось Инмару службу сослужить» [5, 17]. В мордовской сказке собаки, защищая людей, раздирают змея на кусочки [6, 263]. Маленькое животное из другой мордовской сказки — «Семь сирот и Баба-Яга» [6, 80−82], рискуя собой, проявляет беспримерную преданность и мужество, выполняет свой долг до последнего, пока для этого есть хоть малейшая возможность, защищает своих хозяев, детей, от Бабы-Яги, хотя те, обманутые хитрой ведьмой, и жестоко предают своего четвероногого защитника. Когда всё проясняется и становится очевидным, кто враг, а кто друг, «уж они были рады! Все вместе побежали скорей на гумно, откопали собачку. Ноги ей развязали, глаза расшили, из ушей вынули мочёные горошины, а из ноздрей глину» [6, 83]. Собачка всё прощает и готова опять выполнять свою работу охранника: «Ав-ав, — сказала собачка. — Вам жить-поживать, а мне дом охранять!..» [6, 83].

В этой же сказке подчёркивается символика проницательности, интуиции, владение повышенным чувством опасности и необыкновенным чутьём — собака чувствует врага даже без всяких видимых признаков, когда никто об этом ещё и не подозревает.

Этот образ в мордовских сказках приобретает ещё одно смысловое приращение — вестника, — раньше всех узнавая о новостях, собака спешит сообщить добрую или злую весть, например, в сказке «Чёрные онучи» [6, 87−89], она первой оповещает об удачном возвращении домой падчерицы и о плачевном — родной дочки [6, 89].

В марийской сказке при общей позитивной картине семантического поля этого животного в целом все же присутствует и оппозиционный символический смысл: с одной стороны, защита человека — хозяина, с другой, нападение на постороннего человека, чужака, в этом случае происходит актуализация негативной символики злобы, агрессии и человек уже сам вынужден защищаться от собаки: «Сшил парень шубу. Вышел на улицу, а про палку забыл. Набежали тут окрестные собаки, все полы у шубы порвали» [3, 213]. Аналогичная символика встречается и в контекстах мордовской сказки: «Взял старик скрипку и играет. На дороге собаки. Ему нужно было посторониться или кинуть в них палкой. А он играет и играет. И разорвали собаки на нем всю одежду, только лоскуты оставили» [6, 371].

В числе негативных символик у этого животного есть и типично сказочная, состоящая в том, что собака выполняет те же функции и в отношении отрицательных персонажей, поскольку хранит верность любому своему хозяину, независимо от того, злодей он, или добрый человек, или вообще сказочное существо. Так, в мордовской сказке она служит нечистой силе, в частности, многоголовому змею: «Ивашка Приметлев взял палаш и пошел дожидаться под мост. Сидит там час, сидит три часа, слышит: земля дрожит, мост гудит, — едет пятиглавый змей Прямярялья. Ступ — споткнулся конь под ним, у-у-у — завыла его собака, ш-ш-ш — зашипел его сокол» [6, 254]. В марийской сказке похожий сюжет и аналогичная негативная символика — чёрная собака всегда сопровождает змея, это его постоянный спутник во время битвы с богатырём: «Как вошёл змей на мост, — затрещали все балки у моста. Впереди с лаем бежит чёрная собака; чёрный ворон с криком поднялся вверх; чёрный конь падает, споткнувшись» [2, 156]. Тройственный образ в этом случае традиционно дополняется четвертым элементом сказочной композиции — вороном или соколом.

Последний из приведенных контекстов показывает, что образ всадника с собакой имеет в рассматриваемых сказках и другую ипостась — животные здесь служат противоположным, сказочным злым силам. Нечистая сила, нечистый дух, изображаемые в виде змея, появляются в повествовании в обязательном сопровождении спотыкающегося черного коня, бегущей впереди него черной собаки и кричащего черного ворона над ними. Черный цвет символически усиливает негативную символику, способен передавать нагнетание враждебности, угрозы, устрашения. Интересно отметить, что негативная окраска собаки и коня определяется тем хозяином, которому они в данном случае служат — змеем, символика же самих животных при этом остается прежней, нейтральной, даже позитивной — службы, помощи.

Отметим, что при общей позитивной символической идентичности этого понятия в фольклорном сказочном наследии трех народов для удмуртских сказочных текстов отрицательная смыслосимволика не характерна.

Притом, что главная роль животных в сказках — помогать человеку, из всего животного царства на первом месте в этом плане всегда конь. Это друг, более чуткий и верный, чем сам человек: «Вышел и пешком отправился дальше, а навстречу ему идут лошадь с собакой. Увидев его, лошадь и собака заплакали» [2, 51]. В марийских сказках, отличительной чертой которых является обилие в них символики полета [7, 166], коня называют крылатым другом [4, 5]. Из всех животных только лошадь в марийских сказках наделена способностью летать: «» В полночь всё кругом осветилось, к могиле спустился белый крылатый конь с серебряной гривой" [3, 4]. Появляется и образ, близкий к русскому сказочному коньку-горбунку, который служит человеку смекалкой и своими волшебными умениями, подсказывая ему правильные действия в трудноразрешимых случаях: «Опять Иван тихонько крадётся. В час появляется лошадь-то. Эту он сразу за уши поймал. Сама она аршин длины, с двумя спинными хребтами, а уши в пол-аршина длиной» [2, 92]. В той же самой сказке лошадь выступает и как вредоносное для человека существо, в качестве ночного вора, топчущего посевы и губящего урожай [2, 92].

Сказочный герой всегда одиночка. Он борется со злом один. Остальные персонажи, даже если это тоже богатыри, ему не помощники, а иногда и помеха. Надеяться он может только на своего коня, который участвует наряду с ним в битве со змеем и при этом всегда его выручает: «Опять схватились. Его лошадь что-то почувствовала. Вырвав дубовый столб, прибежала вместе со столбом. Омельян Сучкин раздробил три змеиных головы, а лошадь — остальные головы. Победили вдвоём» [2, 147]. Конь способен убить змея даже в одиночку, так, в сказке конь Ивана царевича советует коню змея: «Вот, если хочешь хорошо жить, подними его (змея) вверх, стряхни, и он расшибётся» [3, 90].

Для коня в сказках характерна символика жертвенности, подвига — ради своего хозяина он совершает самое невероятное, невозможное, например, переплывает море: «Спрашивает жеребца. — Сможешь ли через это море переплыть? — Наверное, смогу. Жеребец поплыл. Добрались до острова…» [3, 36].

Конь, с ним ещё надо сладить, он часто выступает как проверка для богатыря, становится критерием ценности самого персонажа сказки, человеческие качества которого определяются отношением коня к своему хозяину, способностью его владельца управлять им. Например, марийская девушка в сказке говорит: «Если они меня хотят сватать, так пусть Иван царевич прокатится на богатырском коне, — тогда, что уж будет! Если может он управлять конём, — есть душа, если нет, — то нет» [2,149]. Степень зрелости мордовского юноши определяется тем, скакал он уже на коне или еще нет: «В одном царстве кто-то похитил солнце и луну, а с ними и звезды. Быть может, сто, а может, и триста лет не было в том царстве никакого света. Однажды царь собрал народ, да и говорит: — Кто достанет и вернет обратно солнце, луну и звезды, тому дарю полцарства. Вышел тогда из народа Ивашка Приметлев, тот, что и сам недавно родился. — Я пойду за светилами, — говорит он царю. — Тебе не достать, ты недавно родился, еще и верхом на коне не сидел, — ответил ему царь» [6, 254].

Существующий в марийской сказочности культ красоты распространяется и на коня: в текстах ему сопутствуют определения «красивый», «золотохвостый», «золотогривый» [2, 14, 98, 133]. Конь и сам обладает способностью восстановления утраченной человеком красоты: «Опять кличет лошадку, она появляется. Иван влезает к ней в правое ухо, вылезает в левое. Опять сияет красотой, как золото» [2, 132].

Аналогии есть и в мордовской сказке — с помощью коня простой парень становится добрым молодцем: «Свистнул он (дурак) в чёрный волос, прискакал вороной конь с золотой уздечкой. Дотронулся дурак до уздечки и мигом превратился в молодца, золотой кафтан, кудри смоляные. Приехал к царскому дворцу» [6, 66].

Наделённая в сказках большими возможностями в волшебстве, лошадь может выполнять множество подобных чудесных действий, например, участвовать в традиционных сказочных превращениях людей в лошадей и обратно [2, 121]. В марийской сказке «обернулся он в красивого коня, и привел его отец на ярмарку. Собрались вокруг покупатели. Каждому хочется купить такого коня» [3, 14]. По сюжету мордовской сказки, старик-колдун превращает своих учеников в жеребцов одной масти и предлагает отцу узнать среди них своего сына [6, 90].

Отметим, что текстовые материалы сказок мари содержат указания на все возможные масти лошадей (пегая, сивая, гнедая, вороная, саврасая, белая, каурая, сивая) и их разновидности (кобыла [2, 210], жеребец [3, 209], мерин — «Ставит лошадь, красного-то мерина, заходит в избу» [2, 81]).

В удмуртских сказках название масти коня способствует дифференциации его отдельных смыслосимволик. При этом в целом в них актуализируетсяположительная коннотация выносливости, силы, стремительности, преодоления всех препятствий на пути, спасения хозяина. Подобная характеристика даётся лошадям батыра в сказке «Идна-батыр»: «Таких лошадей поискать — не найти: сильные, выносливые, быстрые. Они всегда спасали Идну от преследователей. Для них ничего не стоило проскакать сто вёрст без передышки» [5, 66].

Боевым конём, который не подведёт в битве, считается в сказках удмуртов только красновато-рыжий, гнедой, конь — «огненно-рыжий могучий красавец» [5, 81]. Это богатырский конь, быстрый, cильный и мощный, гордость хозяина. Только за рыжими лошадьми признаётся право считаться настоящими конями, только они высоко ценятся. Когда батыру, собравшемуся воевать за свой народ с врагами, понадобился конь, «да такой, чтобы летал подо мной, как орёл, чтоб земля дрожала, и горы качались от его бега», и он горевал, что нигде не может его отыс. кать, вумурт (водяной) научил, как добыть лучшего коня: «Засядь сегодня ночью в камышах вон у той излучины и жди. В полночь придёт на водопой табун коней самого Вукузё. Вожак в нём — рыжий жеребец. Вот он-то как раз и есть тот, о котором ты кручинишься. Ты лови его, когда табун начнёт пить воду. Если сумеешь поймать — доволен будешь» [5, 78−82, 80]. В качестве боевого коня вумурт предлагает батыру именно рыжего, причём по значимости и ценности он приравнивается в сказке к красавице девушке (после битвы вумурт требует у батыра отдать взамен красивую татарскую пленницу):" Ровно в полночь задрожала земля, закачались деревья, и к водопою подошёл табун. Впереди табуна выступал могучий красавец конь. Глаз не оторвать, вот каким был этот жеребец! У Эштэрека дух перехватило от радости. Вот вожак зашёл в воду, начал пить… Изловчившись, одним махом Эштэрек вскочил на коня, обхватил руками его шею, в гриву вцепился зубами. Рванулся жеребец, поскакал от реки… И вот уже не скачет, а летит жеребец, как орёл, по небу. Эштэрэк на нём удержался, не дал себя сбросить. И чувствует: признал его рыжий красавец за хозяина, откликается на каждое его движение…" [5, 81]. Как видим, символика полета и красоты, сопутствующая образу коня в марийской сказочной прозе, и здесь тоже является определяющей.

Рыжий конь соотносится с войной в системе символических понятий многих культур: так, в «Откровении» Иоанна Богослова говорится о четырёх конях, где конь рыжий означает войну. В цветосимволике удмуртских сказок рыжий цвет соотносится с воинственностью, агрессией, защитой своего племени. Например, из трёх сыновей сказки «Батыры из племени чудь» из трёх сыновей таков только средний сын, воин и защитник, который «был с отцом, когда он в последний раз взмахнул мечом и, раненный смертельно, завещал ему свои доспехи, лук и колчан со стрелами»: «Рыжие волосы его спускались на могучие плечи, борода, такая же рыжая, густо прикрывала подбородок и щёки…» [5, 58].

У вороного коня в сказках рассматриваемых этносов другая направленность — как можно судить по текстам марийской прозы, он незаменим в хозяйстве, при полевых работах. О таком же разграничении говорит и пример из удмуртской сказки «Гидмурт»: Один мужик умел прибыточно держать лошадей. Каждое лето в хозяйстве прибавлялся новый жеребёнок — резвый, крепкий и похожий на мать, вороную работягу. Когда жеребята подрастали, он продавал их соседям. Те были довольны покупкой, а мужик стал выбираться из нужды" [5, 161−163]. Отношение хозяина-земледельца к вороной лошади заботливое, доброе, он хорошо ухаживает за ней, обеспечивает ей достаточный отдых, так как она его «кормилица-работница»: «Как-то осенью собрал он урожай, вспахал озимь, поставил скотину на зимнее стойло, а кормилицу-работницу свою — вороную кобылу — определил в конюшню вместе с жеребёнком-стригунком» [5, 161−162].

В сказках лошадь неотделима от крестьянского хозяйства, и, как его необходимый и неотъемлемый компонент, выражает символику зажиточности, определенной степени богатства и достигнутого благополучия: «Привез бедняк домой целый мешок денег, купил хорошую избу, лошадь, корову» [6, 63]. В других контекстах наличие в хозяйстве лошади имеет прямо противоположную символику нищеты, бедности, что подчёркивается экспрессивно-просторечной формой слова — «клячонка»: «Из скотины-то у нас и была всего одна плохонькая клячонка, а из птиц — две-три курочки и один петух» [6, 333].

В сказках мордвы символика вороных коней не только бытовая. Они тоже носят на себе сказочных добрых молодцев, но предназначены не для военных подвигов, а для чудес в мирной жизни: «Разогнался вороной конь, прыгнул — до кончика пальца царевны дотронулся дурак, а до перстня не достал. Никто не знает молодца в золотом кафтане, а его и самого след простыл. Только пыль в поле вьется от вороного коня» [6, 68].

Однако у вороных коней в сказках всех трех народов читается и другая, отрицательная, символика — они могут служить и нечистой силе: тройка вороных коней, посланных вумуртом, доставляет человека до дома и тут же исчезает, возвращается к своему хозяину [5, 87].

Относительно пегих коней в удмуртской сказке делается вывод, что «пегая лошадь только на безлошадье лошадь», вариант поговорки — «пегая лошадь не лошадь, вторая жена не жена» [5, 65−66].

Таким образом, традиционный сказочный образ всадника с собакой является типичным и излюбленным в сюжетах фольклорных сказок мордвы, марийцев и удмуртов. В составе этого комплексного образования у образов животных формируется и реализуется ряд характерных ситуативных символик, по преимуществу позитивного характера.

• 1. Аникин В. П. Русская народная сказка / В. П. Аникин. — М.: Учпедгиз, 1959. — 256 с.
• 2. Марийские народные сказки / Записи, перевод и комментарии К. А. Четкарева. — Йошкар-Ола: Марийское книжное издательство. — 1956.
• 3. Марийские народные сказки / Сост. В. А. Акцорин. — Йошкар-Ола: Марийское книжное издательство. — 1984.
• 4. Марийские народные сказки. — Йошкар-Ола: Марийское книжное издательство, 2009. — 272 с.
• 5. Мифы, легенды и сказки удмуртского народа / Лит. обр. Н. Кралиной. — Ижевск: Удмуртия, 1995. — 200 с.
• 6. Мордовские народные сказки / собр. и обраб. К. Т. Самородов. — Саранск: Мордов. кн. изд-во, 2006. — 384 с.
• 7. Cимонова О. Е. Символика полёта в марийской сказочности / О. Е. Симонова // Социально-гуманитарные знания. — 2011. — № 9. — С. 165−179.