Творчество Коровина. 
Импрессионизм в России на примере творчества К.А. Коровина

Картины Коровина появились в тот самый момент, когда понятие красоты в русской живописи было наглухо и безоговорочно забыто — забыто под натиском темной и нравоучительной живописи передвижников. Пожалуй, один лишь Левитан еще помнил о красоте, но красота его была столь «грустна и полна печали», что была доступна пониманию немногих. Репин также дал несколько примеров отличных в колористическом отношении работ, по большей части этюдов с натуры, но редко кто любовался этими его произведениями. И даже его поклонники больше изумлялись верности передачи натуры, нежели красоте, получившейся благодаря этой верности.

О красоте вообще мало было разговора, и даже совсем забыли о ее существовании. Картины Коровина, в которых художник добивался одного только красивого красочного пятна, естественно, должны были смутить многих. Этому способствовала еще и сама живопись Коровина, его техника письма: дерзко-небрежная, грубая и, как казалось многим, просто неумелая. Никто тогда не подозревал, что и живопись, и краски в этих картинах — высокого достоинства, что автор их — настоящий живописец.

Некоторый успех Коровин имел только со своей довольно слабой и ничего не выражающей картиной Утро в мастерской, где всем понравился эффект серого дневного света, льющегося через огромное окно, да игривый сюжет: хорошенькая натурщица, потягивающаяся в кровати. Мало-помалу, впрочем, стали привыкать к «чудаку-художнику», согласились даже, что он не без таланта, но горько скорбели о том, что он занимается такими пустяками. Передвижники, разумеется, так и не допустили его в свой тайный союз, где, однако ж, нашлось место даже совершенно бесталанным натурам, вроде Киселева.

Между тем, значение Коровина для русской живописи столь громадно, что легко перевесит заслуги большей части передвижников (за исключением истинных гениев типа Левитана, Сурикова, Серова и Репина). Как же так получилось, что веселый и беззаботный юноша (каким он представлялся окружающим) достиг новых, небывалых высот в живописном мастерстве?

Константин Алексеевич Коровин родился в 1861 году. Его дед Михаил Емельянович, старообрядец, владелец «ямского извоза», купец первой гильдии, в свое время помог пейзажисту Льву Каменеву поступить в Академию художеств, заметив у него способности к живописи. В доме деда на Рогожской помимо Каменева бывал и известный передвижник Илларион Прянишников. Отец же будущего художника уже получил университетское образование, однако не унаследовал деловых качеств Михаила Емельяновича и после его смерти разорился. Семья вынуждена была переехать в деревню Большие Мытищи под Москвой. Маленьким Костей и его старшим братом Сергеем, тоже впоследствии художником, занималась мать, Аполлинария Ивановна, которая привила детям любовь к искусству — она рисовала акварелью, много музицировала, играя на арфе.

В 1875 году Коровин вслед за братом поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, сначала на архитектурное отделение. К этому времени семья Коровиных снова жила в Москве почти в полной нищете. Видимо, профессия архитектора казалась ему более материально перспективной, и потому было выбрано зодчество. Но любовь к живописи все-таки оказалась столь сильной, что с 1876 года юноша перешел на живописное отделение. Там он учился в пейзажном классе сначала у Алексея Саврасова, затем у Василия Поленова. Эти два художника оказали на формирование Коровина наибольшее влияние, хотя он внимательно всматривался, как в других классах преподавали Илларион Прянишников, Василий Перов, Евграф и Павел Сорокины.

Коровин учился у Саврасова находить во внешне незаметных уголках природы скрытую поэзию, лирику, учился верно схватывать и эмоционально передавать ощущение жизни в пейзаже. Несомненную связь с искусством Саврасова можно обнаружить в таких его работах, как Ранняя весна (1870-е) и Последний снег (1870-е). Игорь Грабарь в своей монографии 1909 года справедливо подметил, что Коровин первым из художников своего поколения обратился к излюбленному мотиву пейзажей Саврасова. «Коровин — автор первой Весны, появившейся после саврасовских грачей. Все то невероятное количество последних снегов, мартов и ранних весен, которыми так богата русская живопись последних пятнадцати лет, ведет свое начало, несомненно, от Коровина».

После ухода Саврасова, пейзажный класс в училище возглавил Василий Поленов. Позже, Коровин так отзывался о своем втором учителе: «Поленов так заинтересовал школу и внес свежую струю в нее, как весной открывают окно душного помещения. Он первый стал говорить о чистой живописи, как написано, говорил о разнообразии красок». Поленов стал рассказывать ученикам и об искусстве импрессионистов, а возможно, и показывать им фотографии с их работ. Во всяком случае, в 1883 году Коровин создал произведение, которое с полным правом будет названо впоследствии «первой ласточкой» импрессионизма в России — небольшой Портрет хористки, который произвел в свое время такое огромное впечатление на Репина. «Покажите мне, кто создал это?! Кто! Покажите мне…» , — восклицал изумленный мэтр. Острота цветового видения, пожалуй, превосходит здесь то, что к этому времени было создано как учителями, так и современниками молодого художника.

Несмотря на то, что училище отметило премиями выполнение им заданных тем, что в 1883 и 1884 годах он даже получил серебряные медали за этюд масляными красками и рисунок, консервативно настроенные преподаватели не могли простить ему пластических новшеств.

С юмором Коровин вспоминал, как Прянишников называл «антимониями» колористические искания молодого живописца. В 1884 году Коровин получил звание «неклассного» художника, но, хотя он пробыл в училище еще два года, высшее звание «классного» художника все же не получил, как, впрочем, и его товарищ по училищу Левитан.

Однако оба художника благодаря Поленову познакомились с Саввой Ивановичем Мамонтовым и в конце 1884 года вошли в его кружок. Здесь началась деятельность Коровина как театрального декоратора. К сожалению, почти не сохранилось эскизов декораций художника к постановкам Частной оперы Мамонтова, но, по свидетельствам очевидцев, на сцене появилась воздушность, пленэр. И, вероятно, уже в оформлении таких опер, как «Аида» Верди, «Лакме» Делиба, «Кармен» Визе, Коровин выработал те принципы, которые позже так сформулировал: «Искание гармонии цветов, колористические впечатления, краски и цвета — сами по себе дают высокое наслаждение зрителю театра… Художник своими декорациями делает то же, что и певец, окрыляющий своим звуком фразу автора… Его обязанность по отношению к исполнителю — это выделить меру последнего на фоне цвета».

Ученические годы, проведенные Константином Коровиным в Московском училище живописи, ваяния и зодчества с 1878 по 1886 год, принесли ему лишь звание неклассного художника живописи. Они текли в общем русле московской школы под руководством нескольких учителей: в общих классах — Е. С. Сорокина, И. М. Прянишникова и В. Г. Перова; в специальных пейзажных — А. К. Саврасова и В. Д. Поленова. Несомненно, ученические годы во многом определили творческую судьбу художника.

В становлении искусства Коровина участвовали не только его основные наставники — Саврасов и особенно Поленов, но и остальные московские преподаватели, взрастившие в нем художника-профессионала и в большой мере обусловившие демократические тенденции его творчества.

Нет необходимости также трудиться сейчас над ограждением Коровина от многочисленных упреков, долгое время обволакивавших его словно тиной. Талант истинный, этот великий дар природы, которым в полной мере обладал Коровин, несовместим с легковесностью и поверхностностью творчества, а это, пожалуй, наибольший грех, в котором упрекали художника еще современники. Уже в 1920;е годы Б. Н. Терновец поставил его имя рядом с Валентином Серовым. В последнее время русскими исследователями сделан следующий шаг к реабилитации творчества художника. Врубель — Серов — Коровин — триумвират, определяющий наиболее существенные успехи русского искусства конца XIX — начала XX века.

Коровин — удивительный, прирожденный стилист. То, что мерещилось Куинджи, то удалось Коровину. Не хуже японцев и вовсе не подражая им, с удивительным остроумием, с удивительным пониманием сокращает он средства выражения до минимума и тем самым достигает такой силы, такой определенности, каких не найти, пожалуй, и на Западе. Его стынущие в холоде и мгле северные пустыни, его леса, обступающие редким строем студеные озера, его бурые и сизые тучи, его стада моржей и вереницы оленей, наконец, яркие фанфары желтого солнца, играющего на всплесках синих заливов, — все это является настоящим откровением Севера, истинно грандиозной поэмой Севера, гораздо более достойной стать классическим произведением русской живописи, нежели все «Фрины» Семирадского или «Помпеи» Брюллова…

В результате проведенного исследования на конкретных примерах творчества многих художников можно видеть, как проявились присущие русскому импрессионизму характерные черты. Стартуя с некоторым отставанием, он быстро догонял свою стадиальную фазу, которая потом растягивалась на длительное время. В нем всегда сохранялась содержательная доминанта, тяготение к смыслу и значению художественного образа. Ему присуща меньшая динамизация и большая материальность и предметность живописи. Основной формой в нем стал этюд, но при этом была жива тенденция к картинной монументализации пленэра. Он сохранял генетическую связь с реализмом, из которого вырастал и который оживлял. Он наслоился на другие движения конца XIX — начала ХХ века. Так, в тяготении позднего русского импрессионизма к декоративности, большим цветовым зонам, ритмическим построениям нельзя не видеть близости к стилю модерн. При этом чисто импрессионистическое мировосприятие делало модерну прививку несвойственной ему жизнерадостности, праздничности, мажорных настроений. А для молодых мастеров русского авангарда импрессионизм явился экспериментальной стартовой площадкой, с которой они начинали свое творчество.

Своеобразно сложилась судьба импрессионизма в советскую эпоху. Как осколок и отголосок культуры Серебряного века он казался подозрительным и опасным. Но традиции натурного пленэрного видения не могли внезапно исчезнуть бесследно, хотя с импрессионизмом и боролись. Однако его спасало известное родство с реализмом. Подсознательное сопротивление идеологемам соцреализма делало импрессионизм как бы оппозиционным мироощущением, хотя легитимно его формы могли частично использоваться как выражение атмосферы праздников и побед. А в эпоху «оттепели» 1960;х годов возрождение приемов импрессионизма произошло на путях поисков правды жизни и приближения к реальности.