Метареализм как явление постмодернистской поэзии

Параллельно с концептуализмом в современной поэзии оформилось другое течение — метаметафоризм (или, по определению М. Эпштейна, — метареализм). Представителями течения чаще всего именовали трех поэтов — И. Жданова, А. Еременко, А.Паршикова. Позднее с этим течением соотносили творчество О. Седаковой, Е. Шварц, В. Кривулина, Т. Щербины, А. Драгомошенко, Н. Некрепко, Н. Кононова, С. Гандлевского и др. Со временем определение «метаметафористы» постепенно отпало, и их творчество стало рассматриваться в русле постмодернизма. Эти авторы стремятся к усложнению поэтического языка, углубленному изображению реальности. Они обращаются к сфере духа, культуры: «Метареализм создает высокий и плотный словесный строй, ища пределов преображения вещи, приобщения к смыслу, он обращен к вечным темам или вечным прообразам современных тем, насыщен архетипами: любовь, смерть, слово, свет, земля, ветер, ночь. Материалом творчества служат природа, история, высокая культура, искусство разных эпох». Критик полемизируете понятием «метаметафоры», предлагая свой термин — «метабола» для характеристики данной поэзии, которая строится не на метафорическом уподоблении, предполагающем определенное сравнение, иерархию, а на «сопряжении разных предметных рядов, которые соотносятся между собой не метафорически, не иносказательно, но как равноправные составляющие одной реальности, множественной в своих измерениях» ^.

Иван Жданов (р.1948) опубликовал свой первый сборник «Портрет» в 1982 г., затем последовали годы «неофициальной» популярности, и только в 90-е годы были опубликованы книги «Неразменное небо» (1990), «Место земли» (1991), «Фоторобот запретного мира» (1997). Для Жданова характерны постмодернистское ощущение бытия как хаоса: «Мы входим в этот мир, не прогибая воду,/ горящие огни, как стебли, разводя. / Там звезды, как ручьи, текут по небосводу/ и тянется сквозь лед голодный гул дождя». Мотивы трагической безысходности, темноты и всеобщей «глухонемоты», затерянности человека в хаосе бытия звучат во многих стихотворениям поэта. Обращает на себя внимание связь с культурной традицией поэтического барокко, с его нарочито темным стилем, обилием причудливых ассоциаций, усложненных образов.

Поэтическое слово И. Жданова многомерно, ориентировано на поток мгновенных ассоциаций, быструю их смену («культура быстрых ассоциаций» О. Мандельштам). Стихи порой сложно выстраиваются, как изображение на трехмерной стереокартине. Вновь становится актуальным интеллектуально подготовленный читатель, соавтор, имеющий познания в области истории, философии, античной, восточной, славянской мифологии, христианской культуры. И. Жданов возрождает поэтику метаморфоз: «Море, что зажато в клювах птиц — дождь. / Небо, помещенное в звезду, — ночь. / Дерева невыполнимый жест — вихрь. / Душами разорванный квадрат — крест». Привычные предметы и понятия обретают необычные ракурсы: «Слепок стриженой липы обычной окажется нишей», «Мороз в конце зимы трясет сухой гербарий/ и гонит по стеклу безмолвный шум травы», «Любовь, как мышь летучая, скользит/ в кромешной тьме среди тончайших струн». Природа подобной образности, соотносимая с художественными поисками начала века, например, практикой имажинизма, коренится в более давних, диахронических типологических связях.

Параллельно со сложным метафорическим стилем поэзия И. Жданова унаследовала и метафизический статус, сложную философскую насыщенность, устремленность к поиску связи с Абсолютом. Границы бытия и небытия, познаваемого и непознаваемого, ограниченность возможностей человеческого познания о мире, несмотря на многочисленные достижения разума, науки и техники XX века, — такова область напряженного размышления автора.

В лирике Жданова нашли отражение, наслоились друг на друга очень разные философские традиции и представления. В основе — идеи Платона и неоплатонизм, проявляющиеся в представлении мира как продукта идеи, божественной энергии: «Каждый выдох таит черновик завершенного мира», «у меня в голове недописанный тлеет рассвет». Любопытно в этом плане стихотворение «Дом», где «памятью» природы восстанавливаются части уже не существующего здания:

Умирает ли дом, если после него остаются

только дым да объем,

только запах бессмертный жилья?

Как его берегут снегопады,

наклоняясь, как прежде, над крышей,

которой давно уже нет,

расступаясь в том месте,

где стены стояли,

охраняя объем, который

четыре стены берегли.

Нет окна,

но тянутся ветви привычно

клена красного, клена зеленого,

клена голого, заледеневшего

восстанавливать это окно.

Процесс материализации мысли представлен И. Ждановым наглядно: «отбрасывают тени не предметы, а мысли, извлеченные на свет». В поэтической философии И. Жданова обнаруживается и влияние мыслителей начала XX века — теории «всеединства» бытия, разработанной В. Соловьевым, Н. Лосским, С. Франком, Н. Федоровым, Тейяром-де-Шарденом, идей относительности пространства, времени («мнимости геометрии» П. Флоренского). Лирический субъект мыслится неотъемлемой частью мирового целого, космоса, сущностью, которая может перетекать из одного состояния в другое, обретать разные формы, а потому в принципе неуничтожимо: «Завоевание стихий подобно отождествленью собственного «я «в одну из форм, где радует догадка, что воскресенье все-таки возможно».

Эта концепция определяет и отличительную особенность лирического героя И. Жданова, которая позволила М. Эпштейну в указанном исследовании определить ее следующил образом: «не лирическое „я“, выделенное и противопоставь ленное миру, не избранный объект, поставленный на пьедестал перед зрением художника, а мир в целом, точнее, та упругая энергийная среда, которая разносит по всему миру свои волны, размыкающие обособленность „я“ и вещей» .

Действительно, у поэта нет непроходимой границы между природой, миром вещей, явлений и бытием, чувствами человека. Они неразделимы, перетекают друг в друга: «Расстояние между тобою и мной — это и есть ты. И когда ты стоишь передо мной, рассуждая о том и о сем, Я как будто составлен тобой из осколков твоей немоты, И ты смотришься в них и не видишь себя целиком».

Это порождает и собственную авторскую мифологию, в которой бытие человека максимально условно перенесено в пространство вещи:

Внутри рояля мы с тобой живем,

из клавишей и снега строим дом.

Варианты подобного, еще большего развоплошения лирического героя находим в стихотворениях «Контрапункт» («и там, внутри иголки, как в низенькой светелке, войду в погасший свет…»), «Рапсодия батареи отопительной системы», где герой представляет себя втянутым движением воды в чугунные русла батарей. Это уже, безусловно, образец поэтического сюрреализма, своеобразный рецидив индустриального, технократического сознания XX века.

И.Жданову особенно близка идея относительности бытия, мироздания, мнимости, ложности человеческих представлений о нем:

Кто б мог подумать, что и ночь от солнца.

и что она — всего лишь тень земли,

как тень простой какой-нибудь былинки,

которой только сил недостает,

чтоб с неба снять дневное покрывало

и приоткрыть сверкающую бездну.

Эти же мотивы находят отражение в эссе «Мнимости пространства», воплощены в приеме «обратной перспективы», нарушении иерархии: «Когда неясен грех, дороже нет вины/ — и звезды смотрят вверх и снизу не видны», «небо, помещенное в звезду — ночь. /Дерева невыполнимый жест — вихрь», «Там звезды, как ручьи, текут по небосводу/ и тянется сквозь лед холодный гул дождя» .

Важной составляющей философского и мифопоэтического видения поэта выступает христианская традиция. Поэт обращается к ветхозаветным темам и образам, дает им оригинальную интерпретацию. Применительно к новой эпохе трактует, например, сюжет о блудном сыне в стихотворении «Возвращение». Трагизм современников — в острой нехватке духовной лакуны, символического места, куда можно вернуться:

Знать бы, в каком краю будет поставлен дом

Тот же, каким он был при роковом уходе.

Зато незыблемы символы Ноева ковчега, креста, жертвы распятия Иисуса Христа («На Новый год», «Завоевание стихий», «Холмы»). Ноев ковчег ассоциируется с зерном, символом жизни и надежды: «Но вот зерно светлеет на ладони,/оно — ковчеге многооконным креном: /для каждой твари есть звезда и место. / Свежеет ветер — надо жизнь будить». Крест обретает традиционно теологическую символическую интерпретацию: «тени нет у одного предмета, / который и предметом-то назвать едва ли можно: тени у креста, /настолько свет его соправен солнцу/ и даже ярче» .

Безусловный интерес представляет творчество двух талантливых поэтесс — Ольги Седаковой и Елены Шварц. Работая в рамках постмодернистской эстетики, они сохраняют тесную связь с культурными традициями прошлых эпох. В творчестве О. Седаковой прослеживается связь с образной системой поэзии символизма.

В целом ряде стихотворений Е. Шварц («Детский сад через тридцать лет», «Соната темноты», «Лоция ночи») воссоздан образ хаоса, звучат барочные мотивы быстротечности жизни, преходяшести всего земного, мир обретает фантасмагорический облик. Основная идея этих стихотворений — невозможность совместить Божий замысел с мировым хаосом. Поэтесса использует многочисленные атрибуты и приемы барочной поэтики — единение красоты и безобразного, высокого и низкого, элементы натурализма, призванные эпатировать читателя («Элегия на рентгеновский снимок моего черепа»). Е. Шварц импонирует типичное для древности мифологическое уподобление устройства человеческого тела устройству универсума:

Вот он проснулся средь вечной ночи Первый схватил во тьме белый комочек и нацарапал ноты, натыкал На коже нерожденной, бумажно-снежной… И там мою распластанную шкурку, Глядишь, и сберегут, как палимпсест. Или как фото неба — младенца.

Достаточно сложные, ассоциативные образы, и дело не только в том, что «сам человек оказывается лишь обрывком бумаги, на которой дух горний впопыхах записывает… свои озарения… Соединяя символизм и баррочность, Шварц не только создает специфический — телесный и визионерский одновременно — вариант постмодернистской поэтики. Она вплотную подходит к тому порогу, за которым проблематичной становится лирика как таковая» , — пишет М. Берг Поэзию постмодернизма отличают ощущения хаоса, катастрофичности, дисгармонии, которые порождены эпохой. Наиболее адекватным их выражением становится образ темноты в поэзии Е. Шварц, глухонемоты вселенной — в творчестве И. Жданова, В. Кальпиди. Отсюда и внимание поэтов к катастрофическим состояниям («Лиман», «Землетрясение в бухте Цэ» А. Парщикова), необычная образность стихотворений А. Еременко, похожая на картины И. Босха.

Алексей Еременко (р. 1950) в 80-е годы был активным представителем андерграунда, он снискал славу поборника «иронического «направления в поэзии, занял позицию социального аутсайдера, «подвального» поэта, творчество которого противостоит литературному официозу. Первый сборник — «Добавление к сопромату» вышел в 1990 г., позже были опубликованы книги «Стихи» (1991), «Горизонтальная страна» (1999). В стихотворениях Еременко нашли отражение трагические стороны советской действительности («Девятый год войны в Афганистане»). Тексты маркированы молодежным сленгом, аллюзиями из рок-культуры. Образность стихотворений строится зачастую не на уподоблении, а на совмещении разных пластов реальности, выявляя особенности мироощущения поэта-постмодерниста, который стремится «раскрыть реальность во всей чудовищности ее превращении.

В густых металлургических лесах, где шел процесс созданья хлорофилла, сорвался лист. Уж осень наступила В густых металлургических лесах. Здесь до весны завязли в небесах и бензовоз, и мушка дрозофила. И жмет по равнодействующей сила. Они застряли в сплющенных часах.

Алексей Парщиков наиболее «метафоричный» из всех представителей «метаметафоризма». Это ярко демонстрируют его стихотворные сборники «Фигуры интуиции» (1989), «Выбор места» (1994), поэма «Я жил на поле Полтавской битвы», построенная целиком на нагромождении метафор. Он «сфокусировал поэтическое зрение на страшновато-бездушных реалиях современного техногенного мира, на самосознании человека, пораженного ударной волной информационного взрыва. В каком-то смысле он одновременно и критик, и наследник Вознесенского по НТРовской линии. И по поэтике тоже: кубофутуристические корни у них общие» '⁴⁹.

Несомненно выделяется среди потока постмодернистской поэзии творчество Владимира Кривулина (1944—2001). В 70— 80-е годы он активно публикуется в самиздате (журналах «37″, „Северная почта“), в зарубежных периодических изданиях („Континент“, „Грани“, „Синтаксис“, „Ковчег“). В 80-е годы в Париже вышло два сборника его стихов. В годы перестройки и гласности В. Кривулин стал печататься на родине. в 90-е были изданы две книги стихотворений -» Обращение" (1990), «Концерт по заявкам» (1993), «Купание в Иордани» (1998), Последний сборник — «Стихи юбилейного года» (2001).

Поэзия Кривулина представляется семантически и стилистически усложненной. Для нее характерны интеллектуализм, мифоцентричность, укорененность в культуре. В поле зрения поэта — философская проблематика: категория времени и бытие человека, опыт Ничто, личность и Язык, Слово и Логос. Она своеобразно раскрывается во многих стихотворениях через устойчивые мифологические и культурные символы. Например, мысль о быстротечности человеческой жизни воплощена в традиционном символе времени — песочных часах в одноименном стихотворении В. Кривулина:

что стоит человек — течению времен тончайшая струящаяся мера?

Поэту, как и многим представителям постмодернистской эстетики конца XX ст.- В. Кальпиди, О. Седаковой, Е. Шварц, А. Паршикову и др., близко отрицание смысла исторического движения и возврат к всепроницающему мифологизму. Так, в стихотворении «Клио» муза истории предстает в облике злобной старухи, ведьмы, наконец, смерти; в стихотворении «Кассандра» утверждается значение провидения в истории и идея цикличности исторического времени:

…не Троя кончается— некий

будущий город с мильонным его населеньем.

Обширный пласт поэтических текстов Кривулина связан с восприятием культуры различных эпох. Причем здесь у поэта преобладающими оказываются зрительные образы. В слове переданы пейзажи, натюрморты, живописные полотна известных художников, гобелены, скульптуры и архитектурные ансамбли («Гобелены», «В Екатерининском канале», «Никольский собор», «Два натюрморта», «Натюрморт с головкой чеснока» и др.).

Иногда автор прибегает к любопытной контаминации литературных и живописных образов, как в стихотворении «Сестры в зарослях (столетье назад)» :

красный угол черепицы

среди зарослей Сезанна

чеховское чаепитье

на веранде — и вязанье

нудящего разговора:

как мы все-таки болтливы!

сад погрязнувший в цитатах

красный угол черепицы

в синеве лесного цвета

голос нравственницы чтицы…

Совершенно иначе, в пародийном ключе, с использованием приемов поэтики соц-арта живопись представлена в цикле «Из Галереи». Стихотворения цикла однозначно направлены на развенчание штампов эстетики соцреализма.

В более поздних сборниках В. Кривулина «Концерт по заявкам», «Купание в иордани» усиливается звучание духовной проблематики. Вместе с тем библейские образы и религиозно-философские мотивы соседствуют с пристальным вниманием к современности, с ее проблемами и коллизиями.

Таким образом, современная поэзия во многом противоречива, не все в ней принимается читателем и критикой. Поиск новых форм, образов иногда оборачивается беспредметностью, простой утратой смысла, нагромождением ничего не значащих образов. Развитие поэзии происходит в различных направлениях, вместе с тем разные явления в ней «не столько расходятся, сколько в конечном итоге сходятся: постфутуро — обэриутская и постсимволистско-акмеистская линии тесно связаны единой постмодернистской ситуацией» .