Образно-художественные и жанровые открытия сказочника В. Ф. Одоевского

Для зарождения и развития литературной сказки довольно часто важна ориентация писателя на «сочинительство-рассказывание» с использованием народно-сказочной атрибутики для назидания и просвещения. Любопытны в этом отношении сказки Владимира Федоровича Одоевского (1803 или 1804—1869) «Столяр» (1834) и «Червячок» (1835), заслужившие восторженный отзыв В. Г. Белинского. Первая рассказывает историю жизни знаменитого французского архитектора Андрея Рубо: путь от нищеты к общенациональному признанию, который мог быть возможен только для мальчика, обладавшего удивительным упорством, волшебной любознательностью, необыкновенным трудолюбием. Сказка «Червячок» имитирует волшебство, рассказывая о жизненном пути насекомого. Об этой сказке А. А. Краевский писал следующее: «Не очевидна ли во всем этом рассказе жизни червячка таинственная идея, глубокая аллегория, облаченная в самое простое, прелестное, самое понятное для детей выражение? Вот образец того, каким образом делать доступными детскому разумению самые отвлеченные, даже метафизические истины. Дитя, прочитав этот рассказ, не только может заохотигься учиться естественной истории, но и примет в душу свою мысль великую, плодотворную мысль, которая никогда не забудется, породит множество других возвышенных помыслов и заложит основу нравственного совершенствования»^[1]. Внимательное чтение сказки «Червячок» подготавливает юного читателя к вдумчивому чтению произведений другого классика детской литературы, уже XX в., — сказок, историй, рассказов В. В. Бианки.

Наконец, в сказке В. Ф. Одоевского «Городок в табакерке» ребенку преподаются не только основы научно-технических сведений, но, в подтексте, и азбучные истины социально-государственного устройства, в котором есть ряд иерархических ролей-степеней, — в сказочном городке это иерархия от мальчика-колокольчика до царевны-пружинки.

Хорошо наше черепаховое небо, — говорит мальчик-колокольчик, — хорошо и золотое солнышко, и золотые деревья, но мы, бедные, мы насмотрелись на них вдоволь, и все это очень нам надоело; из городка мы ни пяди, а ты можешь себе вообразить, каково целый век, ничего не делая, просидеть в табакерке с музыкой.

• — Да, — отвечал Миша, — вы говорите правду. Это и со мною случается: когда после ученья примешься за игрушки, то так весело; а когда в праздник целый день все играешь да играешь, то к вечеру и сделается скучно; и за ту и за другую игрушку примешься — все не мило. Я долго не понимал, отчего это, а теперь понимаю.
• — Да сверх того на нас есть другая беда, Миша: у нас есть дядьки.
• — Какие же дядьки? — спросил Миша.
• — Дядьки-молоточки, — отвечали колокольчики, — уж какие злые! То и дело, что ходят по городу да нас постукивают. Которые побольше, тем еще реже тук-тук бывает, а уж маленьким куда больно достается.

Мальчишеский разговор полон реалистической конкретности: «дядьки», т. е. наблюдающие за порядком специальные должностные лица, во времена Одоевского были необходимым явлением в различных учебных заведениях, и дальше Миша знакомится с этими «дядьками»:

Миша увидел, что по улице ходили какие-то господа на тоненьких ножках, с предлинными носами и шипели между собою: тук, тук, тук! тук, тук, тук! Поднимай, задевай. Тук, тук, тук! Тук, тук, тук!

И в самом деле, дядьки-молоточки беспрестанно то по тому, то по другому колокольчику тук да тук, индо бедному Мише жалко стало. Он подошел к этим господам, очень вежливо поклонился и с добродушием спросил: зачем они без всякого сожаления колотят бедных мальчиков?

А молоточки ему в ответ:

— Прочь ступай, не мешай! Там в палате и в халате надзиратель лежит и стучать нам велит. Все ворочается, прицепляется. Тук, тук, тук! Тук, тук, тук!

Миша к надзирателю. Смотрит, — он в самом деле лежит на диване, в халате и с боку на бок переворачивается, только все лицом кверху. А по халату-то у него шпильки, крючочки, видимо-невидимо, только что попадется ему молоток, он его крючком сперва зацепит, потом опустит, а молоточек-то и стукнет по колокольчику (надзирателя зовут господин Валик — И. М.).

Только что Миша к нему подошел, как надзиратель закричал:

• — Шуры-муры! Кто здесь ходит? Кто здесь бродит? Шуры-муры, кто прочь не идет? Кто мне спать не дает? Шуры-муры! Шуры-муры!
• — Это я, — храбро отвечал Миша, — я — Миша…
• — А что тебе надобно? — спросил надзиратель.
• — Да мне жаль бедных мальчиков-колокольчиков, они все такие умные, такие добрые, такие музыканты, а по вашему приказанию дядьки их беспрестанно постукивают…
• — А мне какое дело, шуры-муры! Не я здесь набольший. Пусть себе дядьки стукают мальчиков! Мне что за дело! Я надзиратель добрый, все на диване лежу и ни за кем не гляжу… Шуры-муры, шуры-муры…
• — Ну, многому же я научился в этом городке! — сказал про себя Миша. — Вот еще иногда мне бывает досадно, зачем надзиратель с меня глаз не спускает! «Экой злой», — думаю я…

Между тем Миша пошел далее — и остановился. Смотрит — золотой шатер с жемчужной бахромой, наверху золотой флюгер вертится, будто ветряная мельница, а под шатром лежит царевна-пружинка и, как змейка, то свернется, то развернется и беспрестанно надзирателя под бок толкает. Миша этому очень удивился и сказал ей:

• — Сударыня-царевна! Зачем вы надзирателя под бок толкаете?
• — Зиц, зиц, зиц, — отвечала царевна, — глупый ты мальчик, неразумный мальчик! На все смотришь — ничего не видишь! Кабы я валик не толкала, валик бы не вертелся; кабы валик не вертелся, то он за молоточки бы не цеплялся, кабы за молоточки не цеплялся, молоточки бы не стучали, колокольчики бы не звенели; кабы колокольчики не звенели, и музыки бы не было! Зиц, зиц, зиц!

В итоге Мише предстоит убедиться, что все увиденное — сложная стройная система, с которой необходимо быть крайне осторожным в благих попытках «навести справедливость»: одно-единственное его неосторожное действие разрушает весь городок в табакерке со всеми его мальчикамиколокольчиками, «дядьками» и пр.

Таким образом, сказка В. Ф. Одоевского содержит приемы, которые позволяют квалифицировать ее как фантастическую повесть, с одной стороны, с другой — указывают на элементы, организующие философское пространство повести, а с третьей — познавательно-образовательную сказку. В любом случае «сон» — тот прием, который переводит повествование из плана унылого урока по механике или назидательных речений о необходимости понимать, что в мире все взаимосвязаны, даже не догадываясь об этом, в план увлекательного путешествия в интригующее пространство музыкальной табакерки. Анализ произведений классиков детской литературы указывает на изначальное стремление их авторов в произведениях, адресованных детям, обращаться к детскому психологическому опыту, быть педагогически убедительными без резонерства, прибегать к синтезу жанров (святочное, фантастическое, историческое, философское не просто неконфликтно по отношению друг к другу, а, напротив, функционирует как взаимообогащающее).

• [1] Журнал Министерства Народного Просвещения. 1835. Ч. VII. С. 585.