РУССКАЯ ПОЭЗИЯ В 90-е ГОДЫ ХХ — НАЧАЛЕ ХХI ВВ

Говорить о направлениях и эстетических тенденциях в русской поэзии конца XX — начала XXI вв. сложно — из-за особенностей устройства российской литературной жизни. Ведь нормальная литературная жизнь устроена так: у каждого более или менее значительного течения в литературе есть какие-то свои институции (издательства, журналы, фестивали, премии), а каждая литературная институция, в свою очередь, выражает какую-то эстетическую тенденцию. А в России ничего подобного нет. Дело в том, что основные российские литературные журналы и издательства — наследники советской литературной системы, в которой иметь художественную индивидуальность никому (или почти никому) не дозволялось. И хотя советской системы давно нет, но журналы «Знамя», «Новый мир», «Октябрь» и другие по-прежнему не имеют никакой отчетливой эстетической позиции. Потому и круг авторов постсоветских «толстых» журналов в значительной мере один и тот же. Но и новые издательские проекты в области поэзии, возникшие уже в послесоветское время, по большей части уклоняются от эстетической определенности, видя своей задачей противостояние «толстым» журналам по всему фронту, как это было раньше, когда поэты самиздата были более или менее едины в своем противостоянии с официальной советской поэзией.

И в результате в современной русской поэзии есть, конечно, группы авторов с родственной поэтикой, но эти группы, как правило, никак не оформлены, ничем не скреплены, не выдвинули никакого манифеста, и для самих поэтов их родственность друг другу подчас совершенно неочевидна. Это сильно осложняет задачу исследователя — и мы знаем из опыта, что попытки классификации новейших русских авторов по их эстетике (наиболее подробная такая попытка предпринималась лет 10 назад Михаилом Эпштейном) не имеют успеха, наталкиваясь на размытость, неопределенность самого материала.

В первой половине 90-х наиболее заметными тенденциями в русской поэзии считались концептуализм и метареализм (метаметафоризм). В центре внимания первого находилась проблема тотальной несвободы человеческого высказывания, его неизбежной неподлинности, неаутентичности, предопределенности набором дискурсивных практик. Социокультурная критика, предъявленная концептуализмом, была очень сильна и влиятельна, но к концу 90-х годов исчерпала себя. Из четырех центральных фигур этого течения один автор — Л. Рубинштейн — полностью ушел из поэзии в эссеистику, двое — Т. Кибиров и М. Сухотин — довольно резко поменяли поэтические ориентиры и обратились к очень личной, несколько болезненной лирике, и только Д. А. Пригов продолжает работать в рамках концептуалистской парадигмы, все больше сосредотачиваясь на критике слова и высказываниях как таковых, независимо от их социокультурной и дискурсивной принадлежности. Новых адептов концептуализм тоже не приобрел.

На рубеже 1990;2000 гг. среди молодых поэтов на короткое время стало очень влиятельным течение, названное постконцептуализмом и пытавшееся повернуть орудия концептуализма в другую сторону, использовать его методы для конструирования лирического высказывания.

Достижения поэтов-постконцептуалистов — Д. Соколова, Д. Воденникова, К. Медведева, Д. Давыдова — были довольно яркими, но и это течение быстро исчерпало себя: одни авторы замолчали, другие стали писать иначе, и художественная проблематика постконцептуализма вместе с его методами превратились (как это чуть раньше произошло с самим концептуализмом) из достояния одной группы авторов в элемент культурного багажа, так или иначе принадлежащего самым разным поэтам и по-разному ими используемого.

То же можно сказать и о хронологическом и логическом предшественнике концептуализма — русском конкретизме, сосредоточенном также на проблеме речи, но еще видящем в речи (разговорной или внутренней) источник смысла и эстетического переживания, которые поэту нужно только выделить и огласить: хотя патриарх этого течения В. Некрасов и несколько его талантливых последователей (И. Ахметьев, М. Нилин, Б. Кочейшвили) продолжают работать, в основном их дело уже сделано: представление о возможности понимать речь как эстетически самоценный объект стало общим достоянием современной русской поэзии.

Смена поколений произошла и в лагере метареалистов — поэтов, для которых основа поэтического мировидения — вещь, предмет окружающего мира, метафизическое содержание этой вещи, метафизически насыщенный диалог, который вещи ведут между собой и в который должен на равных включиться человек. Из пяти поэтов-метареалистов двое — А. Еременко и И. Жданов — практически замолчали, а еще трое — А. Драгомощенко, В. Аристов и А. Парщиков — продолжают плодотворно работать, но уже не оказываются в центре внимания критики и читателей: метареалистическая поэзия слишком сложна для восприятия и, что еще более важно, слишком опосредованным образом привязана к сегодняшнему дню.

В представлениях середины 90-х между полюсами концептуализма и метареализма лежало обширное пространство постакмеистического мейнстрима. Продолжая традиции русского акмеизма, ведущие поэты этого течения (В. Кривулин, Е. Шварц, А. Пурин, О. Юрьев, В. Шубинский и др.) удерживали привычное понимание лирики как психологически углубленного и философски насыщенного исследования о человеке, его месте в мире и в культуре — и при этом держались более или менее классической русской просодии.

Однако большинство новых авторов, выступивших со стихами постакмеистического рода в последние 10−15 лет, производили впечатление старательных, иногда очень талантливых — но все-таки эпигонов: их отдельные стихи ничем не уступали мастерам предыдущих поколений, но никакого нового высказывания, никакой собственной авторской индивидуальности у этих авторов невозможно было обнаружить.

До последнего времени казалось, что этот наиболее обработанный участок русского поэтического поля окончательно утратил плодородие, однако недавние книги М. Степановой и А. Ровинского заставляют в этом усомниться: оба автора, разменяв четвертый десяток, вышли к творческой зрелости и обнаружили себя прямыми продолжателями В. Кривулина с его сквозным мотивом места рядового человека в истории, — Ровинский придает этому мотиву специфические обертона особой позицией лирического «я», наблюдающего за историей как за абсурдистской драмой из неопределимого отдаления, а Степанова (особенно в недавно вышедшей книге с характерным названием «Физиология и малая история») комбинирует проблему историчности повседневного с рефлексией по поводу собственной телесности и сексуальности, устанавливая метафорические отношения между историко-культурным и сексуальным et vice versa.

На периферии постакмеистического мейнстрима обнаруживает себя, с одной стороны, более консервативная поэтика, прямо ориентирующаяся на русский стих XIX века, — в ней продолжают плодотворно работать несколько неувядающих авторов старшего поколения (И. Лиснянская, Н. Горбаневская), однако никаких новых интересных авторов здесь не появлялось уже давно.

Несколько особняком стоит линия русской поэзии, для которой главным событием серебряного века был не акмеизм, а футуризм. Те авторы, для которых наибольший интерес в футуризме представляли идеи синтеза искусств и отказа от логоцентризма, в большинстве своем покинули пределы поэзии как вида искусства и двинулись в сторону визуальной поэзии, саунд-поэзии, перформанса, — на грани до последнего времени оставался поэт старшего поколения Д. Авалиани, сделавший полноценными формами русской поэзии палиндром, анаграмму и несколько других экспериментальных типов письма.

Понимание футуризма как попытки высвободить смысл из оков языковой нормы дало во второй половине XX века таких выдающихся мастеров, как В. Соснора и Г. Айги, однако круг их нынешних продолжателей в целом состоит из не особо значительных авторов (впрочем, следует отметить особо неяркий, но глубокий дар Ю. Милоравы, в чьей поэзии заметно, как и у Айги, влияние французского сюрреализма, и своеобразного С. Завьялова, у которого опыт Айги специфически преломлен вдумчивым интересом к античной просодии и античному мировосприятию).

Яркие дебютанты-неофутуристы середины 90-х — А. Суриков, С. Проворов — быстро ушли из поэзии, и сегодня будущее этого течения в русской поэзии находится под вопросом.

Остальные гипотетически возможные направления развития русской поэзии фактически оказались к сегодняшнему дню представлены единичными авторами. Попытки воскрешения эпической поэзии всерьез предпринимаются только Л. Березовчук, чей подход беспрецедентен в силу того, что не опирается на традицию классической поэмы, апеллируя скорее к конструктивным принципам эпической драмы и крупной музыкальной формы, благодаря чему крупная поэтическая форма Березовчук обладает исключительно тонкой и сложной организацией на уровне малых единиц текста (звуков, слогов). Не столько эпическое, сколько нарративное начало располагает в сердцевине своей поэзии Ф. Гримберг, чьи длинные стихотворения представляют собой нечто вроде свернутых романов (в большинстве случаев любовно-исторических). Сложные преобразования фольклорно-мифологических ресурсов, подчас замаскированных до неузнаваемости, часто интерпретируемых в сугубо провокативном ключе благодаря двузначности определенного пласта лексики, сакрального в архаическом употреблении и обесцененного в современном, находятся в фокусе внимания Шиша Брянского (К. Решетникова).

В целом устройство российской литературной жизни оставляет авторам-одиночкам довольно призрачные шансы на внимание не только читателей, но и профессионального сообщества.

Вообще, о новом поколении авторов возникла возможность говорить лишь в самое последнее время. Рубеж поколений, очевидно, возникает тогда, когда какой-то крупный социокультурный сдвиг меняет условия формирования личности для молодых людей вообще и для молодых авторов в частности. Молодые поэты 90-х формировались в России под воздействием перестройки, резко изменившей социально-психологический климат и культурный контекст: это было первое за много десятилетий поколение, стоящее перед необходимостью определяться в быстро меняющемся мире, а не адаптироваться к условиям стагнации. В начале 2000 гг. ситуацию личностного и творческого созревания изменило массовое проникновение в жизнь человека новых информационных и коммуникационных технологий. Речь идет не только о переменах в мировосприятии и поведенческих моделях, но и о новой форме социализации молодого автора — интернет-сайтах со свободной публикацией, образующих своеобразную коммуникативную среду, в которой изначально оказываются почти все дебютанты 2000 гг.

По мнению Д. Кузьмина, говорить о 22−23-летних поэтах как о состоявшемся литературном явлении всегда рискованно, но представляется, что уже сегодня такие авторы младшего поколения, как Т. Мосеева, М. Котов, Ю. Идлис, открывают новую страницу в истории русского стиха. В то же время поколение авторов, родившихся в 1980;е гг., уже внесло свой вклад и в развитие нескольких обозначенных выше традиций: близкая к метареализму поэзия М. Гейде, «западническая» верлибрическая миниатюра И. Кригера, неожиданное ответвление конкретизма у Д. Гатиной сделали этих авторов в их двадцать с небольшим заметными фигурами в русской поэзии.