Гендер и медиа. 
Гендер в исследованиях медиадискурса

Проблеме «гендер и медиа» посвящён отдельный обширный пласт исследований. Этому, впрочем, не приходится удивляться, поскольку по ряду причин средства массовой информации представляют особый интерес для исследователей гендера. Медиа «воспроизводят» гендер в обоих смыслах: отражают уже существующий стереотип и в то же время легитимизируют его, снабжая зрителя (читателя, слушателя) образцом того, как может или должен (а) вести себя мужчина или женщина. Наглядность и доступность медиа существенно облегчают задачу исследователя, и благодаря этим же качествам медиа оказываются особенно мощным инструментом влияния на массовое сознание.

Уже Бетти Фридан, автор книги «Загадка женственности» («The Feminine Mystique», 1963), выход которой, как обычно считается, послужил толчком к подъему Второй волны феминизма в США, анализирует публикации в «женских» журналах с целью показать, как они формируют у читательниц представление о «роли» женщины в семье и обществе и о «приличествующем женщине» поведении. Фридан обращается также к архивным материалам, чтобы проиллюстрировать изменения в восприятии женского труда и женской эмансипации: в предвоенные и военные годы, когда государство и общество были заинтересованы в привлечении женщин на работу, героини журнальных повестей изображались намного более самостоятельными и независимыми. После войны курс резко сменился: в содержании журналов стали доминировать советы по домоводству и уходу за собой, а героини печатающихся там рассказов «лишились» каких-либо карьерных притязаний и отныне полностью посвящали себя выяснению отношений с возлюбленными [Фридан, 1993].

Работа Фридан считается одним из первых образцов феминистского/гендерного анализа масс-медиа [Gallagher 2014]. Если публицистки, стоявшие у истоков современного феминистского движения — такие, как Симона де Бовуар или Кейт Миллетт — анализировали «образ женщины» в культуре, обращаясь к «высокой» литературе (Д.Г. Лоуренс, Г. Миллер, П. Клодель и др.; см. Бовуар 1997, Millet 1971), то их наследницы проявляли всё больше интереса к массовой культуре, вездесущей и (в отличие от рафинированной прозы Миллера или Жене) доступной поистине «широкой аудитории», то есть всем слоям населения. Так, в 1978 г. выходит сборник «Hearth and Home: Images of Women in the Mass Media» с предисловием социолога Гей Такман, озаглавленным «Символическое уничтожение женщин в масс-медиа» («The symbolic annihilation of women by the mass media»). Пользуясь терминологией Дж. Гербнера, Такман пишет, что «репрезентация означает (signifies) социальное существование», в то время как «отсутствие (absence) значит символическое уничтожение». Согласно Такман, то, как женщины изображаются на ТВ, весьма далеко от реальности, но при этом именно телевидение (и массовая культура в целом) формируют у зрителя представление о реальности и о том, какой она должна быть. Так, женщины появлялись на экране гораздо реже, чем мужчины (несмотря на то, что в действительности они составляют ~50% населения) и в большинстве случаев исполняли роли любовниц, матерей, домохозяек и др. стереотипных персонажей. По утверждению Такман, телезрительницы и телезрители «усваивают» эти стереотипы, несмотря на то, что их собственный опыт может им противоречить: влияние медиа оказывается сильнее [Tuchman 1978; Carter 2011].

Впрочем, как отмечает в своей обзорной статье Маргарет Галлахер, публикации 60-х — 70-х гг., ставшие в своё время важными вехами в развитии гендерного медиаведения, на сегодняшний день могут показаться излишне прямолинейными и даже наивными [Gallagher 2014]. Ранние работы часто приближались по своим качествам к публицистике и ограничивались требованиями показывать больше «реалистичных образов женщин» (что неизбежно влекло за собой вопрос, какие именно образы можно назвать «реалистичными») или опасениями, что телевидение не снабжает девочек и женщин подходящими «ролевыми моделями». Существенно расширило возможности гендерных исследований медиа (и углубило понимание того, как функционирует гендер в массовой культуре) усвоение постструктуралистского понятийного аппарата и методологии [Carter 2011]. По выражению Розалинд Джилл, знакомство исследований гендера с работами М. Фуко, Ж. Деррида, Ю. Кристевой и др. способствовало пониманию того, что медиа «не являются реальностью, предшествующей значениям категорий маскулинного и фемининного, но активно участвуют в производстве гендера» [Gill 2007, цит. по Carter 2011].

Другой важной инновацией в медиаведении и гендерном медиаведении в частности стало введение понятия медиадискурса.

Необходимо отметить, что в лингвистике и социально-гуманитарных науках дискурс определяется по-разному. Лингвистика понимает дискурс как процесс порождения текста или, по выражению отечественного учёного В. И. Карасика, как «текст, погружённый в ситуацию общения» [Карасик 2002]. Н. Д. Арутюнова определяет дискурс как «связный текст в совокупности с экстралингвистическими, прагматическими, социокультурными, психологическими и другими факторами: текст, взятый в событийном аспекте», как «речь, погруженную в жизнь» [цит. по Бочарникова, 2010]. Устоявшегося определения дискурса лингвистика пока не выработала, но большинство учёных сходятся на том, что дискурс — это процесс, и процесс речевой, тогда как текст являет собой результат этого процесса [Talbot 2007]. С другой стороны, постструктуралистская теория дискурса, разрабатывавшаяся такими авторами, как М. Фуко, трактует дискурс как «практику, которая систематически формирует объекты, о которых они (дискурсы) говорят» [Фуко 2004], «совокупность языковых практик, участвующих в формировании представлений о том объекте, который они подразумевают» [Усманова 1998], «исторически обусловленные социальные структуры организации и циркуляции знания» [Talbot 2007]. К примеру, медицинский дискурс определяет «норму» и «патологию»; при этом (медицинская) «норма» как объект дискурса складывается из всего сказанного/написанного о «норме». Дискурс в понимании Фуко — феномен несомненно языковой, но собственно лингвистическим характеристикам дискурса он уделяет мало внимания: дискурс интересен ему прежде всего как инструмент власти или составляющая отношений власти. Дискурс «перевозит на себе и производит власть» (хотя при этом он «может быть одновременно и инструментом, и эффектом власти, но также и препятствием, упором, точкой сопротивления и отправным пунктом для противоположной стратегии» [Фуко 1996]); он определяет объект, и он же определяет, кто обладает властью давать определения [Talbot 2007].

" Совместить" эти разнящиеся понимания дискурса стремится, в частности, метод критического дискурс-анализа, предложенный британским социолингвистом Норманом Фэйркло. Упрощая, можно сказать, что критический дискурс-анализ занимается выявлением того, как «дискурс» в фукольдианском смысле проявляется/формируется в процессе «дискурса» в «лингвистическом» понимании. Действительно, поскольку, по Фуко, дискурс — это феномен языковой, он не может проявляться иначе, кроме как в языковой форме. И, напротив, за любой социальной интеракцией стоит определённый (социокультурный) контекст и определённый «расклад сил»; по выражению деятелей социальной семиотики Р. Ходжа и Г. Кросса, «дискурс не может существовать без социальных значений» [цит. по Тичер et al. 2009]. Задачей своей критический дискурс-анализ полагает «вскрытие» этих неявных социальных значений, в основе которых лежат отношения власти/контроля. Метод критического дискурс-анализа приложим к анализу бытовых коммуникативных ситуаций, однако особое внимание уделяется разновидностям публичного дискурса и медиадискурса в частности, поскольку, как постулирует теория КДА, «контроль над дискурсом — это главная форма власти» и «управление сознанием людей представляет собой еще один фундаментальный способ воспроизводства доминирования и гегемонии», а возможности СМИ в плане «управления сознанием масс», формирования «убеждений, знаний и мнений» особенно широки [ван Дейк 2013]. Характерным примером, приводимым во многих учебниках и вводных курсах (см. напр. Talbot 2007, ван Дейк 2013), является дискурс о «беженцах» в европейских СМИ. Как пишет ван Дейк, «[с]одержание и синтаксис заголовков систематически создают положительный образ „нас“ и проблематизируют „их“, что наблюдается также и в отношении стиля лексики (например, „беспорядки“ вместо „волнения“), риторики, отрицаний и других стратегических семантических ходов („Мы не имеем ничего против турков, но…“, „Мы — толерантное общество, но…“) и многих других дискурсивных параметров» [ван Дейк 2013]. Метод критического дискурсанализа (или отдельные его «наработки») стал одним из наиболее востребованных как в гендерных исследованиях медиа, так и в гендерной лингвистике (см., напр., Holmes, Meyerhoff 2003; Lazar 2005). В настоящей работе мы не ставим перед собой задачи «расшифровать» имплицитные послания, стоящие за образцами, с которыми мы будем работать (хотя бы потому, что она посвящена фонетике, а не семиотике медиа). Однако сама популярность метода критического дискурс-анализа свидетельствует о возрастающем понимании важности роли (медиа)дискурса.

При этом, как отмечает Т. Г. Добросклонская, «всестороннее описание текстов массовой информации… вряд ли возможно без системного филологического анализа, рассматривающего медиа текст как целостное многоуровневое построение в неразрывной связи его вербальных и медиа характеристик» [Добросклонская, 2005]. Поэтому всё больше исследований посвящается анализу именно языка медиа с применением тех или иных методик.

В особенности много работ посвящено проявлениям гендера в языке рекламы. Это объясняется тем, что, как неоднократно отмечалось, язык коммерческой рекламы (как телевизионной, так и печатной) отличается высокой степенью «гендеризованности». В особенности это касается рекламы продуктов, традиционно рассчитанных на мужскую или женскую покупательскую аудиторию. Интересно отметить, что это «правило» распространяется и на те случаи, когда «гендерно-маркированный» товар выходит на нетрадиционный для него рынок: скажем, в рекламе мужской косметики задействуются яркие образы маскулинности и используется подчёркнуто «мужественный» язык — таким образом потенциальный покупатель убеждается в том, что использование вроде бы «женского» продукта не представляет угрозы для его мужественности [Motschenbacher 2010]. Так, Мотшенбахер показывает, что в рекламе косметики, ориентированной на женщин, используется подчёркнуто «изысканная» «женская» лексика (включая названия цветов), разнообразные интенсификаторы («deeply», «most» и т. д.), обращение к образности «романтической любви» и «соблазна», тогда как в рекламе косметики, рассчитанной на мужчин, преобладают ассоциируемые с мужской речью прямые императивы («save face», «relax» «enter» и т. д.), нередко подразумевающие своего рода вызов («better care», «look your best», «cut it»). Стилистически язык «мужской» рекламы более скуп и «минималистичен» (как с лексической, так и с синтаксической точки зрения), что ассоциируется с традиционно приписываемой мужчинам немногословностью.

В образчиках рекламы, воспроизводящих ситуацию диалога, мужчины и женщины тоже ведут себя по-разному. «Женская» речь богата хеджами, вопросами и вопросами-переспросами, гортативами («let's…»), восклицаниями («Oooh!»); при обращении к сексуальной тематике предмет разговора не называется впрямую, вместо этого используются эвфемизмы. В случаях, когда изображается «мужская» речь, вопросы-переспросы, хеджи, гортативы, аффектированные восклицания практически не встречаются.

" Мужская" речь в рекламе более неформальна и даже «грубовата», в ней чаще употребляются разговорные формы («wanna») и сленговые выражения. Мотшенбахер отмечает также, что в «мужской» рекламе часто задействуется такой приём, как ирония; в «женской» он практически не встречается (еще Лакофф писала, что юмор и ирония нехарактерны для «женского регистра», см. Lakoff 2004). Вместе с тем, в том, что касается изучения непосредственного «содержания» СМИ, также намечаются новые тенденции. Так, если ранние гендерные исследования медиа были озабочены прежде всего репрезентацией женщин в СМИ, в более поздние годы пробуждается интерес к специфике в изображении мужчин и «мужественности». Усиливается также тенденция рассматривать гендер не изолированно, а как один из факторов, находящийся во взаимодействии с другими [Gallagher 2014]. Во многом эта динамика повторяет путь развития гендерной лингвистики, который мы описали в 1.1.

В целом, согласно Кэролин Байерли, можно выделить 4 основных «проблемы», с которыми традиционно работало и работает гендерное медиаведение:

• — Репрезентация (мужчин и женщин в медиа);
• — Отсутствие (недостаточная представленность женщин в медиа, о которой писала Такман);
• — Производство (статистика занятости мужчин и женщин в производстве медиа);
• — Потребление (статистика потребления медиа мужчинами и женщинами; какие именно медиа, в каком количестве и каким образом они потребляют) [Byerly, 2011].

В настоящей работе мы имеем дело именно с первой из них. Мы не стремимся дать «критический» анализ репрезентации женщин в медиа и сосредоточимся на фонетическом аспекте. Однако речевое поведение, «манера речи» — важная составляющая «гендерного дисплея», т. е. (само)репрезентации человека как мужчины или женщины [Motschenbacher 2010]. Как мы уже показали выше, маркеры «женской» («мужской») речи (или того, что «воспринимается» как женская или мужская речь) могут целенаправленно использоваться для создания впечатления «женственности» («мужественности»). Такие работы, как исследование комиксов, выполненное Черис Крамер (ныне известной как Черис Крамери) показывают, что читатели могут определить гендер вымышленного персонажа исключительно по его/её речи [Kramer 1975, цит. по Coates 2003; см. также Motschenbacher 2010]. Речевая характеристика персонажа — неотъемлемая часть его или её образа.

В наше время традиционная гендерная система постепенно перестраивается; появляются (и находят воплощение в медиа) новые модели поведения, характерные именно для современной эпохи. Тем интереснее понаблюдать за тем, как именно осуществляется их репрезентация (в том числе и языковая) в средствах массовой информации.

• 1) С 60-х XX века в категориальный аппарат гуманитарных наук вводится понятие «гендер». Под гендером подразумевается совокупность социальных аспектов и проявлений пола. Междисциплинарная область исследований, рассматривающих различные социальные и культурные феномены sub specie гендера, обычно называется «гендерными исследованиями» (gender studies).
• 2) Гендерная лингвистика — дисциплина на стыке гендерных исследований и социолингвистики, зародившаяся в 70-х годах XX в. Гендерная лингвистика исследует гендерные различия в речевом поведении, выражение гендера в языке, влияние языковой картины мира на гендерный порядок.
• 3) Исследования в сфере гендерной лингвистики и социолингвистики выделяют ряд особенностей, свойственных мужской и женской речи. На материале английского языка наиболее характерными для женщин особенностями являются выразительное интонирование, использование восходящего тона в утвердительных предложениях («uptalking»), склонность к гиперкорректному произношению, насыщенность речи модальными ограничителями (хеджами), различными интенсификаторами и «минимальными ответами». Для мужской речи характерно более частое использование ненормативных вариантов произношения, крутизна тонов, избегание выраженной эмфазы и предпочтение простых тонов, бульшая прямота в сравнении с женской речью (мужчинам, в отличие от женщин, не свойственно избегать прямых императивов и отрицаний).
• 4) В то же время важно понимать, что вместо жёстко противопоставленных друг другу «мужского» и «женского» вариантов языка

следует говорить скорее о континууме вариаций. Современная гендерная лингвистика полагает, что степень и характер выраженности гендерных особенностей в речи зависит от контекста, то есть от ситуации, в которой находится говорящий (-ая), его или её возраста, социального положения, национальной принадлежности, сексуальной ориентации и т. д.

5) Другой важной ветвью гендерных исследований, также смыкающейся с лингвистикой, является гендерное медиаведение (gender and media studies). Гендерное медиаведение анализирует репрезентацию гендера в медиа, в том числе и языковую. Для исследователей гендера эта сфера представляет особый интерес, поскольку масс-медиа активно участвуют в воспроизводстве гендера, отражая уже существующий стереотип и одновременно снабжая широкий круг зрителей (читателей, слушателей) образцами «правильного» гендерного поведения. Это направление в науке восприняло и активно задействует методы дискурсивного анализа.