Фольклорно-мифологическая структура «Пролога»

Самым первым — и основным — как для «Пролога», так и для всей поэмы является само построение стиха. С одной стороны, это типичный былинный строй с соблюдением внутреннего ритма строфы, но без рифмовки, с другой — рифма кое-где всё-таки встречается, а былинный пафос снижается авторской иронией, выражаемой в просторечиях, словах сниженной лексики.

Действительно, крестьяне отправляются искать счастливого, но одним из счастливцев может оказаться «купчина толстопузый»! Так происходит практически с каждым фольклорным элементом, используемым Некрасовым — автор даёт понять читателю, что времена изменились. К былинным чертам пролога можно отнести и постоянно встречающуюся анафору:

Роман сказал: помещику, Демьян сказал: чиновнику, Лука сказал: попу, Купчине толстопузому! ;

Сказали братья Губины, Иван и Митродор.

Старик Пахом потужился И молвил, в землю глядючи:

Вельможному боярину,.

Министру государеву.

А Пров сказал: царю…

Но былинный пафос снижается просторечной, чуть ли не бранной лексикой — «купчине толстопузому», «потужился».

Сам пролог начинается почти по-сказочному:

В каком году — рассчитывай, В какой земле — угадывай, На столбовой дороженьке.

Сошлись семь мужиков:

Семь временнообязанных, Подтянутой губернии, Уезда Терпигорева, Пустопорожней волости, Из смежных деревень ;

Заплатова, Дырявина, Разутова, Знобишина, Горелова, Неелова, Неурожайка тож.

Сошлися — и заспорили:

Кому живётся весело,.

Вольготно на Руси?

Действительно, почти сказочный зачин — в некотором царстве, в некотором государстве, давным-давно… Но только «почти» — на самом деле время это легко «рассчитывается», как и предложено было читателю: мужики-то временнообязанные, то есть время действия поэмы — сразу после реформы 1861 года, да и с местом действия определиться несложно, и «угадывать» не приходится — вся Русь, всего-навсего…

Сказочные мотивы встречаются в прологе неоднократно, но переосмысливаются автором. Так, например, «лисица хитрая» — типичный сказочный образ — у Некрасова приобретает новые черты, ей приписывается «бабье любопытство». «Ворон, птица умная» — тоже распространённый фольклорный образ. В сказках ворон обычно помогает (пусть и не совсем добровольно) главному герою в поисках живой и мёртвой воды. Здесь же он:

Сидит да чёрту молится, Чтоб до смерти ухлопали Которого-нибудь!

Снова сниженная лексика — «ухлопали».

Из сказок взят и образ филина, точнее, филинов:

Слетелися семь филинов, Любуются побоищем С семи больших дерев, Хохочут, полуночники!

А их глазищи жёлтые.

Горят, как воску ярого Четырнадцать свечей!

Сказочный образ опять-таки претерпевает изменения: если в сказках филин — податель доброго совета, мудрая птица, то здесь этот образ, во-первых, семикратно усилен, а во-вторых, имеет чётко выраженную негативную окраску: «полуночники», «глазищи», над дракой они «хохочут». Кстати, гипербола «глазищи жёлтые горят, как четырнадцать свечей — ещё одно указание на былину, в одном из вариантов былины «Илья Муромец и Соловей-разбойник» противник богатыря имеет «глазищи словно чашищи…». Гиперболизация вообще свойственна былинам.

Безусловно, самый главный сказочный мотив пролога — мотив волшебного помощника и волшебного предмета. Причём в качестве волшебного помощника выступает пеночка, предлагающая за птенчика большой выкуп. Пеночка — птица не сказочная, в волшебных сказках обычно фигурируют ворон, филин (о них мы уже говорили), орёл, то есть те птицы, которые народным сознанием были наделены некими сверхспособностями — умом, мудростью, силой и т. д. Хотя многие исследователи творчества Некрасова видят в образе пеночки своеобразное отражение Жар-птицы, Птицы счастья. Нам же пеночка здесь больше кажется похожей на пушкинскую Золотую рыбку, она исполняет все желания посредством волшебной скатерти-самобранки:

— Постой! Мы люди бедные, Идём в дорогу дальнюю, ;

Ответил ей Пахом: ;

Ты, вижу, птица мудрая, Уважь — одёжу старую.

На нас заворожи!

— Чтоб армяки мужицкие Носились, не сносилися! ;

Потребовал Роман.

— Чтоб липовые лапотки Служили, не разбилися, ;

Потребовал Демьян.

— Чтоб вошь, блоха паскудная В рубахах не плодилася, ;

Потребовал Лука.

— Не прели бы онученьки… ;

Потребовали Губины…

А птичка им в ответ:

«Всё скатерть самобранная Чинить, стирать, просушивать Вам будет… Ну, пусти!..».

Сказочный мотив волшебного помощника снова снижен просторечной лексикой и минимальностью требований. Сказочным же является и мотив запрета, наложенного пеночкой:

«Смотрите, чур, одно!

Съестного сколько вынесет Утроба — то и спрашивай, А водки можно требовать В день ровно по ведру.

Коли вы больше спросите, И раз и два — исполнится, А в третий быть беде!".

Как мы знаем из поэмы, запрет этот так и не был нарушен, что свидетельствует о незавершённости произведения. Впрочем, некоторые литературоведы рассматривают этот факт как отказ автора от сказочных, фольклорных мотивов в пользу настоящей, реальной жизни. Нам же это представляется маловероятным. По чеховскому выражению, если в первом акте на стене висит ружьё, в последнем оно должно выстрелить. Другими словами, если в прологе есть запрет, то по законам жанра, особенно жанра сказочного, запрет должен быть нарушен.

Безусловно сказочным можно считать и неоднократное употребление сакральных чисел: «семь мужиков, семь временнообязанных», «семь филинов», «семь деревьев». Впрочем, употребление таких чисел характерно практически для всех жанров фольклора — от былины до загадки.

К сказочным мотивам можно отнести и главную задачу, поставленную перед собой мужиками:

В домишки не ворочаться, Не видеться ни с жёнами, Ни с малыми ребятами,.

Ни с стариками старыми, Покуда делу спорному Решенья не найдут, Покуда не доведают Как ни на есть — доподлинно, Кому живётся счастливо, Вольготно на Руси?

С одной стороны, задача, кажется, вполне конкретная — найти счастливого человека. С другой стороны, она оборачивается непосильным сказочным заданием: «Пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что…» Но крестьянам, так же как и сказочным героям, не приходит в голову усомниться в необходимости такого поиска, задание дано — нужно идти его выполнять…

Как мы уже говорили, наиболее ярко в прологе прослеживаются былинные и сказочные мотивы. Это было необходимо автору для того, чтобы обозначить народность поэмы, подчеркнуть близость её языка к языку народа.

Но не только былинные и сказочные мотивы нашли отражение в поэме, Некрасов не обошёл своим вниманием и малые жанры устного народного творчества, так как в них сконцентрирована народная мудрость. Правда, по своему обыкновению, автор почти всегда привносит в использованные пословицы, загадки, приметы какие-то новые элементы.

Например, загадки в прологе даются сразу с отгадками:

Ой, тени! Тени чёрные!

Кого вы не нагоните?

Кого не перегоните?

Вас только, тени чёрные, Нельзя поймать — обнять!

…эхо вторит всем.

Ему одна заботушка ;

Честных людей поддразнивать, Пугать ребят и баб!

Никто его не видывал, А слышать всякий слыхивал, Без тела — а живёт оно, Без языка — кричит!

Это и понятно, мужикам — а следом за ними и читателю — некогда разгадывать загадки, у них есть вполне определённая задача.

Использует автор и пословицы с поговорками, тоже немного их переиначивая:

Мужик, что бык: втемяшится В башку какая блажь, Колом её оттудова Не выбьешь…

Здесь поговорка «Упрям, как бык» получает развёрнутое объяснение. А вот пословица «Мала пташка, да коготок востёр» (то есть острый) хоть и приводится почти без изменений: «Пташка малая, А ноготок востёр!», значение имеет совсем не то, что у исходной пословицы.

Пословица в иносказательной форме говорит о том, что рост, размер не влияют на качества человека, пословицы-синонимы: «Мал, да удал», «Мал золотник, да дорог» и т. п., то есть, другими словами, в пословице под птицей подразумевается человек.

В поэме же Пахом произносит эту пословицу, обращаясь именно к птичке, птенчику пеночки, то есть иносказание пропадает, остаётся только прямой смысл.

Не обходит своим вниманием Некрасов и народные приметы. Так, одну примету, упомянутую в прологе, он считает необходимым даже пояснить для несведущего читателя:

Кукуй, кукуй, кукушечка!

Заколосится хлеб, Подавишься ты колосом ;

Не будешь куковать!

И тут же поясняет в сноске: «Кукушка перестаёт куковать, когда заколосится хлеб („подавившись колосом“, говорит народ)». Да только с кукованием кукушки связано много примет, и одна из них в прологе есть:

…кукушка старая Проснулась и надумала Кому-то куковать;

Раз десять принималася, Да всякий раз сбивалася И начинала вновь…

А ведь по народной примете кукушка своим кукованием предсказывает тому, кто её слышит, количество прожитых лет. Выходит, здесь она пророчит мужикам?

Обратите внимание, кукушка принимается куковать не «десять раз», а «раз десять», то есть просто несколько раз, возможно, и семь — как мужиков… Но тогда получается, что жизнь она им предсказывает недолгую: «…всякий раз сбивалася.

И начинала вновь…" Впрочем, это как раз объяснимо: по народным преданиям, заступники народа, правдоискатели не живут долго.

В прологе встречается также неоднократно упоминание нечистой силы — ведьмы, лешего, чёрта:

Корявая Дурандиха,.

Хлестнула, ведьма, мерина И укатила прочь…

Ну! Леший шутку славную Над нами подшутил!

И ворон, птица умная, Сидит да чёрту молится…

Сама лисица хитрая, По любопытству бабьему, Подкралась к мужикам, Послушала, послушала, И прочь пошла, подумавши:

«И чёрт их не поймёт!».

Это не столько фольклорные, сколько мифологические персонажи. Чёрт, по народным представлениям, не только враг рода человеческого, он также способен указать клад, сделать человека богатым, мудрым, снабдить его знаниями, скрытыми от него Богом, — не зря же именно к нему обращаются, желая узнать будущее, гадая, но в плату он требует за это бессмертную душу. Хотя его можно обмануть, способы обмана нечистого духа нашли отражение в многочисленных сатирических сказках. В народных представлениях чёрт более сходен с миром природы; возможно, он пресонифицирует силы плодородия.

Леший — хозяин леса, что понятно по этимологии его имени. Он тоже относится к числу так называемых «нечистых духов». По народным поверьям, это существо могущественное, вездесущее, обладающее властью не только над лесом, но и над многими важнейшими сторонами человеческого бытия. Не случайно образ лешего, по мнению некоторых исследователей, соотносим и с образом Волоса (Велеса), и с образами святого Георгия, святого Николая, властвующих и над растительностью, водой, плодородием, и над зверями, и над судьбой человека.

Этимология слова «ведьма» тоже весьма прозрачна — слово произошло от глагола «ведать», то есть знать. Ведьма, то есть «ведающая, знающая женщина», наделённая способностью влиять почти на все существенные стороны жизни, возможно, была связана и с высшим женским божеством восточнославянского пантеона — Мокошью (древнерусское «мокшить» значит «колдовать», а «мокоша», «мокуша» — «ворожащая женщина», «знахарка»). Роль повелевающей многообразными силами и существами ведьмы некогда могла быть не только вредоносной, но и необходимой.

Хотим заметить, что имя Божие в прологе не упоминается ни разу. Даже для именования Божия служителя употребляется не слово «священник», не уважительное «батюшка», а презрительно-уничижительное «поп». Возможно, это случайность. Но, с другой стороны, когда мужики приходят к соглашению? Когда после драки у костра пируют за накрытой скатертью-самобранкой. Другими словами, они практически проводят языческий обряд. Огонь — древнейший символ Солнца, в славянской мифологии огонь ещё и посредник между Землей и Ирием (небом). Отголоски языческих верований сохранились на Руси вплоть до XIX века, а кое-где, правда, в игровой форме, и до наших дней — например, прыжки через костёр в канун Ивана Купала, сжигания чучела Зимы на Масленицу.

В поэме Некрасова крестьяне, под влиянием неких сил, забывают о своих насущных делах и начинают спорить о счастье. За разговором они проходят почти тридцать вёрст и приходят в себя только от оклика «корявой Дурандихи», которую ещё и ведьмой называют. Понимая, что домой сегодня им не вернуться, решают заночевать, разводят костёр, совершают трапезу, за которой снова начинают спорить, и спор переходит в драку. После этого волшебным путём к ним попадает скатерть-самобранка, и, трапезничая за ней, мужики дают клятву не возвращаться домой, пока не выведают истину.

Это краткий пересказ пролога, но вдумайтесь, здесь в наличии все составляющие языческого обряда, изрядно сниженные авторской иронией: божественный огонь (костёр), битва за истину (драка крестьян), жертвоприношение (трапеза возле костра), священный обет (клятва «в домишки не ворочаться…», пока не найдут счастливого).

Таким образом, мы приходим к неожиданному выводу: весь пролог буквально пронизан фольклорной и мифологической, но не христианской символикой. Почему? Трудно сказать наверняка, можно только предполагать, что подсознательно мужики (и автор вместе с ними) разочарованы в религии, не могут удовлетвориться счастьем, обещаемым им в «царствии небесном», они хотят найти счастливого здесь, на грешной земле.