Лингвистический детерминизм и познавательные процессы

Как уже отмечалось, во многих современных исследованиях популярна идея о том, что в своих исходных основаниях язык не является знаковой системой и культурно наследуемым орудием коммуникации, но индивидуальной априорной или эволюционно приобретенной когнитивной способностью, специфичной формой мышления, общей для разных людей [3, 38, 47]. Например, по мнению Н. Хомского и его коллег, язык является способностью (faculty) уникальной для человека, но возникающей в тесной взаимосвязи с другими познавательными способностями (счетом, пространственным мышлением, орудийной деятельностью), которые есть у других видов живых существ [38].

Но существует ли обратное влияние языка как продукта (устной или письменной речи) на общие процессы мышления (восприятия) и на формирование самой индивидуальной когнитивной способности к языку? Существование такой прямой и косвенной детерминации навыков, восприятия и мышления «внешним» языком и другими знаковыми системами исследовалось в рамках «теории лингвистической относительности» («гипотезы Сепира-Уорфа»), социокультурными подходами к языку и познанию, в концепции «нарративной логики» Ф. Анкерсмита, семиотической традицией и исследованиями, изучающими, например, такое явление, как социокультурный и семиотический скаффолдинг (scaffolding) [1, 49, 50].

Наибольшую известность в этой области исследований получила «теория лингвистической относительности», предложенная Э. Сепиром и Б. Л. Уорфом. В ней, начиная с исследований Дж.М. Пенна, принято различать две версии: слабую и сильную [44]. Согласно слабой версии гипотезы лексика и грамматика языка до определенной степени влияют на представления, коррелируют с ними, но не строго определяют их. Сильная версия гипотезы, которая по мнению ряда исследователей, представляет позицию лингвистического детерминизма, считает, что мышление невозможно без языка, и язык (его структура, лексика, грамматика) — прямая причина и необходимое условие, формирующее наши представления и мышление [8, 24].

лингвистический прагматический поворот язык изучение Другой исследователь, И. М. Шлезингер, считает, что в различных работах можно выявить не две, а три точки зрения на соотношение языка и мышление:

• 1) мышление невозможно без языка,
• 2) язык меняет мышление,
• 3) разные языки представляют для нас разные системы мышления (мыслей) [46, с.8].

И.М. Шлезингер находит высказывания о том, что мышление невозможно без языка у таких мыслителей, как Платон (диалог «Софист»), В. фон Гумбольдт, Ф. М. Мюллер, Б. Л. Уорф, Л. Витгенштейн, Л. С. Выготский и у многих других ученых. Он отмечает, что сильная версия гипотезы лингвистической относительности во многих проведенных исследованиях не нашла своего подтверждения, и эта позиция разделяется другими современными исследователями [8, с. 190−191]. В частности, было показано, что сложные мыслительные процессы, и даже такой процесс, как обобщение и категоризация (которые связывают с появлением языка), существуют и до языка [31, 38].

Основатель теории лингвистической относительности Б. Л. Уорф говорил: «Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном — языковой системой, хранящейся в нашем сознании» [23, с. 209]. Но как возможна категоризация мира, если мы не усвоили язык и как возможно усвоение языка, если у нас нет доязыковой способности категоризации хаоса чувственных данных? На последний вопрос Н. Хомский ответил в пользу врожденного характера языка (языковой способности), другие исследователи ответили в пользу производности языка от процесса познания (не язык формируется категориальной системой, а надстраивается или встраивается в уже имеющуюся) [3, 12, 25].

Свое решение данной антиномии предлагал и Ф. де Соссюр, который говорил, что благодаря сегментации языка происходит сегментация неопределенного хаоса и «туманности» мыслей, а сегментация (разграничение, различение) мыслей (понятий) содействует сегментации неопределенного потока звуков речи, которые также не обладают определенностью [15, с. 144−145]. Таким образом, ощущения и понятия в языке выполняют взаимовыявляющую функцию, детерминируя определенность и существование друг друга подобно двум сторонам одного листа.

В теории распределенного языка, экологической лингвистике и других системных подходах говорится, что бинарная схема понимания функционирования языка слишком проста и в действительности при восприятии, производстве, понимании и функционировании языка участвуют биологические, экологические, познавательные, эмоциональные и социокультурные факторы и рассмотрение как языка, так и мышления в отрыве от них создает ошибочные антиномии и противопоставления [22, 39, 40, 41]. Например, восприятие речи предполагает, как распознание звуков и мимики (что само по себе представляет сложную систему познавательных способностей), так и анализ грамматической, логической и смысловой структуры речи, что требует уже других, социокультурных навыков и знаний, коррелирующих со сложностью и содержанием речи [32, 54]. Например, понимание научной речи предполагает не только распознание слов и понимание грамматики, но и знание того, о чем говорят. Это, в свою очередь, предполагает предварительное обучение (образование), которое лишь частично возможно без языка.

Развитие целого комплекса новых познавательных способностей и навыков связано не только с восприятием (пониманием) языка, но и с активной деятельность по созданию и совершенствованию устной или письменной речи, что, в свою очередь, улучшает и само восприятие (понимание) речи подобно тому, как участие в спортивных соревнованиях меняет последующие восприятие и понимание соревнований.

На ранних этапах эволюции язык (речь) не являлся самостоятельной деятельностью или основным содержанием деятельности, но составной частью, настраивающейся или сопровождающей совместные практические действия, которые создавали и создают основу взаимного понимания [33]. Практическая деятельность всегда сопровождается невербальной коммуникацией и встроена в природный и социальный контекст, который также обуславливает процесс понимания посредством интерпретации происходящих событий, то есть, как и язык, всегда встроена (embedded) и ситуативна (situated) [32, 52].

Приводимое «нагромождение» составляющих коммуникации отражает реальный системный характер функционирования языка, в котором практическая деятельность определяет порождение и содержание звуков; звуки определяют содержание (распознание) действий; содержание действий определяется пониманием ситуации; понимание ситуации основано на прошлом индивидуальном или социокультурном опыте, который в свою очередь определил характер действий. Поэтому язык (как и мышление) является системой со множеством действующих причин, он встроен в различные контексты деятельности, связан с другими средствами коммуникации и реализуется в определенных экологических и социальных системах (например, экосистеме города), определяющих его структуру, содержание и развитие [10, с.42−45]. В связи с этим соотношение языка и мышления является лишь одним из множеств, коррелирующих с друг другом причин, подобно тому, как спрос, предложение и цена товара в экономике определяют друг друга, но сами они являются частью или проявлениями общих природных и социально-экономических причин и лишь теоретически могут рассматриваться как независимые величины.

Так как мышление и язык на ранних этапах их развития реализуют, достраивают и сопровождают практическую деятельность, то можно предположить, что не язык или мышление определяют друг друга, а именно практическая деятельность, встроенная и обусловленная определенной экосистемой, определяет их существование и конкретное (предметно-смысловое) содержание [44]. Поэтому эволюционно язык и мышление всегда были важны не сами по себе, а лишь как составные части и производные практической деятельности, являясь, пользуясь терминологией Дж. Левонтина и С. Д. Гулда, ее «надсводными строениями» (spandrels) [35]. Относительно автономная, деконтекстуализированная языковая деятельность (languaging), высвободившаяся от других форм деятельности, и мышление как таковое — это результат, сформировавшийся на более поздних этапах социальной эволюции и связанный с появлением абстрактного мышления и «теоретической культуры» [29, 30].

Социокультурные подходы и исследования в области расширенного эволюционного синтеза (extended evolutionary synthesis) и социальной памяти показывают, что мышление и язык возникают в ходе эволюции как часть или надстройка над индивидуальной деятельностью, впоследствии, благодаря коммуникации и негенетическим системам наследования (экологическому наследованию, социальной памяти, «теоретической культуре»), они приобретают надындивидуальный характер, реализуясь уже на системном уровне (экологическом, социокультурном), а не только на индивидуальном (генетическом, познавательном) [22, 49]. Рассмотрим далее, как возможна такая объективация языка, знаний и процессов познания, и как язык и его содержание, будучи продуктом деятельности отдельного человека (группы людей), может обуславливать социальное развитие и рост научного знания и технологий относительно независимо от отдельного индивида.