Опыт толкования малопонятных слов и выражений в повести И. С. Шмелева «Лето Господне» на материале рассказа «Крестопоклонная»

Введение

Глава 1. Личность и творчество И. С. Шмелева

1.1 Своеобразие личности и творчества И.С. Шмелева

1.2 «Лето Господне» И. С. Шмелева как автобиографическая повесть Глава 2. Опыт толкования малопонятных слов и выражений в повести И. С. Шмелева «Лето Господне». На материале рассказа «Крестопоклонная»

2.1 Языковая личность писателя

2.2 Примеры толкования малопонятных слов и выражений на материале рассказа «Крестопоклонная»

Заключение

Библиографический список

Тема данной курсовой работы «Опыт толкования малопонятных слов и выражений в повести И. С. Шмелева «Лето Господне» на материале рассказа «Крестопоклонная».

Об огромном значении слова в жизни каждого человека писали и пишут философы и писатели, мудрецы и пророки. «Слово слову рознь: словом Господь мир создал, Словом Иуда предал Господа»; «Ласковое слово, что вешний день» [8, с. 222], — читаем в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля. «Слово — истина, премудрость и сила. В начале было Слово. Толкуется Сын Божий. И Слово плоть бысть, истина воплотилась, она же свет» [8, с. 222], — пишет В. И. Даль о Слове, Которое есть Иисус Христос. Литературное творчество выдающихся русских писателей основывается на богатстве живого великорусского языка, меткой народной речи.

Иван Сергеевич Шмелев — выдающийся писатель первой половины XX века, творчество которого до сих пор не только не изучено всесторонне, но и до конца не издано. Творческое наследие И. С. Шмелева представляется далеко неоднородным, возвратилось к отечественному читателю лишь в конце XX в. и сразу же заняло достойное место в истории русской литературы. Проблемы, волновавшие писателя в разные периоды его жизни, их художественное воплощение и разрешение определяют специфику творческой манеры писателя, которая складывалась в течение всей его жизни. И. С. Шмелев занимает особое место в русской литературе, как писатель, создавший свою философскую концепцию и поэтическую систему.

В творческом самосознании И. С. Шмелева чувство слова было первостепенным: «Главное мое качество — язык. Я учился сызмальства народным выражениям, и мое ухо очень чутко…"[12, с. 60]. С языком органически связано «чувство народности, русского, родного», как отмечал писатель в автобиографии.

В последние десятилетия в России наблюдается повышенный интерес к произведениям И. С. Шмелева, долгое время не публиковавшимся на родине. Наследие писателя — широкое поле и для литературоведческих, и лингвистических исследований во всем их многообразии.

Появляются работы, посвященные изучению особенностей языка писателя: это статьи Н. А. Николиной «Поэтика повести И. С. Шмелева «Лето Господне». («Русский язык в школе», 1994); Е. Г. Рудневой «Магия словесного разнообразия» («Филологические науки», 2002); Л. Н. Дудиной «Образ красоты в повести И. С. Шмелева «Богомолье» («Русская речь», 1991) и другие.

При написании данной курсовой работы, также были использованы материалы таких исследователей, как: А. Г. Балакай, О. Н. Михайлов, И. А. Ильин, Р. О. Якобсон, В. В. Виноградов.

«Лето Господне» явилось вершиной творчества И. Шмелёва. «Лето Господне» (1927 — 1948) И. С. Шмелева, «книга трепетная и молитвенная, поющая и благоухающая» [11, с. 123], занимает особое место в русской автобиографической прозе XX века.

Словесный образ книги И. Шмелёва основан на особых грамматических категориях, поэтому возникает потребность обратиться к анализу языковых средств, который бы позволил определить образно-выразительный ряд писателя.

А. Г. Балакай пишет так о повести «Лето Господне», «повесть И. С. Шмелёва принадлежит к числу важнейших текстов русской духовной культуры. <�…> Эта книга — бесценная сокровищница нашей исторической памяти, запечатленной в слове, живой народной речи. [3, с. 9].

«Шмелёв теперь, — писал А. И. Куприн, — последний и единственный из русских писателей, у кого ещё можно учиться богатству, мощи и свободе русского языка…» [16, с. 28]. Именно поэтому текст повести «Лето Господне», дабы приблизить его понимание читателем, нужно и очень важно сделать возможным толковать (комментировать, объяснять).

Объектом исследования является художественный текст повести (в частности текст рассказа «Крестопоклонная»). Предметом исследования: языковые особенности авторского текста, малопонятные слова и выражения.

Цель курсовой работы — 1) отразить, как и какие языковые особенности использовал автор для создания особой выразительности своей повести.

2) Выяснить и изучить опыт толкования малопонятных слов и выражений исследуемой повести И. С. Шмелева на примере рассказа «Крестопоклонная».

Для достижения поставленных целей был произведен выборочный лексический анализ текста повести И. Шмелева «Лето Господне», а именно рассказа «Крестопоклонная». Данный метод исследования даёт возможность определить значение языковых средств выразительности для создания системы образов и реализации концепции книги.

Курсовая работа ставит перед собой следующие задачи:

1. Рассмотреть вопрос о своеобразии и личности И. С. Шмелева.

2. Проанализировать повесть И. С. Шмелева «Лето Господне».

3. Выявить какие языковые особенности использовал И. Шмелев в своей повести, и отразить их направленность, раскрыть лексическое значение.

Глава 1. Личность и творчество И.С. Шмелева

1.1 Своеобразие личности и творчества И.С. Шмелева

За последние десятилетия имя замечательного русского писателя Ивана Сергеевича Шмелева (1873−1950гг.) стало известно широкой читательской аудитории всей России. Его произведения привлекают искренностью и теплотою повествования, точностью и красочностью описаний, бытовых зарисовок, глубиною авторской мысли, а главное — христианской концепцией мира и человека.

Иван Сергеевич Шмелев родился 3 октября 1873 года в старинной купеческой семье, зажиточной, но не богатой. Предки его вышли из московских старообрядцев и славились как знатоки веры и Писания. Детство, проведенное в Замоскворечье, общение с простым людом — работниками отца — «во дворе» дома стало главным источником творчества Шмелева. «Во дворе было много ремесленников — бараночников, сапожников, скорняков, портных, — вспоминал Иван Сергеевич в автобиографии. — Они дали мне много слов, много неопределенных чувствований и опыта. Двор наш для меня явился первой школой жизни — самой важной и мудрой. Здесь получались тысячи толчков для мысли. И все то, что теплого бьется в душе, что заставляет жалеть и негодовать, думать и чувствовать, я получил от сотен простых людей с мозолистыми руками и добрыми для меня, ребенка, глазами» [25, с. 501].

Писать Шмелев начал рано, еще в гимназические годы. Окончив в 1898 году юридический факультет Московского университета, будущий писатель недолго оставался на службе: творчество привлекало молодого человека. Вскоре он всецело отдался литературному труду. Его ранние (дореволюционные) произведения, особенно повесть «Человек из ресторана» (1910), приобрели всероссийскую известность. Шмелев печатался в крупнейших российских газетах, входил в «Книгоиздательство писателей в Москве», выпустил 8-томное собрание своих произведений и редактировал сборники «Слово».

Но привычный уклад жизни был разбит в 1917 году. Грянула февральская, а затем и октябрьская революции… Шмелев вместе со всем русским обществом пережил в революционные годы настоящую духовную и личную трагедию. Несмотря ни на что, покидать родину писатель не хотел. Вместе с семьей он переселился в Крым, надеясь на скорое окончание гражданской войны, но там ему пришлось пережить страшную потерю — расстрел в 1921 году единственного сына Сергея — офицера Белой армии, поверившего в амнистию и добровольно сдавшегося большевикам. Смерть сына потрясла Шмелева. Он тщетно искал его могилу, сам чуть не погиб во время крымского голода зимой 1921 года. После нескольких лет скитаний по России Шмелевы были вынуждены эмигрировать.

В 20−30-е годы русские писатели-эмигранты во многих своих произведениях размышляли о трагической судьбе России, о ее прошлом и настоящем, пытаясь понять, какие причины вызвали революцию и крах прежней жизни. Тоска по утраченной родине объединяла всех, многие до конца дней жили надеждой на возвращение. Но Россия оставалась в воспоминаниях и мечтах. И мечты эти были не бесплодны. Творческое сознание писателей воплотило их в яркие художественные образы: шел процесс своеобразного обретения утраченной родины, она возрождалась на страницах их произведений. Религиозная концепция способствовала обращению писателей к традициям древнерусской литературы, хранительнице наиболее адекватных художественных форм отражения религиозно-символического мировоззрения. Писатели обратились к темам и образам древней Руси, к содержательно-сущностной стороне, к поэтике и традициям древнерусской литературы и по-своему развили их [13, с. 162].

Тема России, судьбы ее народа всегда были центральными в творчестве Ивана Сергеевича Шмелева. В духовную силу страны, ее народа он верил безмерно. «Среди зарубежных русских писателей Иван Сергеевич Шмелев — самый русский. Ни на минуту в своем душевном горении он не перестает думать о России и мучиться ее несчастьями» [5, с. 35]. Оказавшись во Франции, Иван Сергеевич старался сохранить в душе образ прежней России, утраченной Святой Руси, и рассказать о нем своим современникам. Уже в 1925 году писатель сообщил П. Б. Струве, главному редактору крупнейшей эмигрантской газеты «Возрождение»: «В записях и в памяти есть много кусков, — они как-нибудь свяжутся книгой (в параллель „Солнцу мертвых“). Может, эта книга будет — „Солнцем живых“ — это для меня, конечно. В прошлом у всех нас, в России, было много ЖИВОГО и подлинно светлого, что, быть может, навсегда утрачено. Но оно БЫЛО» [25, с. 8]. Показать истинную Россию, нетленный ее облик — когда сейчас там льется кровь и творятся беззакония — вот задача Шмелева. Чтобы знать: что возрождать, к чему стремиться. А «нетленный облик», русская идея, идеал для Шмелева — это вера православная. Вера, которая здесь, в эмиграции, осталась единственным напоминанием о России, единственным нежным утешением для изгнанников. Вера, которая строила и направляла всю прошлую многовековую жизнь, давала ей основу и подлинность; была сердцем национальной культуры и стержнем для русской души. Именно об этом — большинство публицистических статей Шмелева начала двадцатых годов: «Душа России», «Пути мертвые и живые», «Убийство», «Христос Воскрес».. В газетах же Шмелев начал писать очерки под определенный православный праздник — о том, как он отмечался в России. Первый из них: «Наше Рождество. Русским детям» появился 7 января 1928 года в «Возрождении»… За ним последовали — «Наша Масленица», «Наша Пасха». Шмелев избрал форму сказа от лица маленького ребенка — и потому, что обращался к детям эмиграции, желая им передать «хранимую в сердце» Россию (был у него и конкретный адресат — крестник и родственник Ив Жантийом), и потому, что ребенок больше занят другими, нежели собой, чужд рефлексии, а значит, чище, полнее, яснее воспринимает окружающий мир, который и предстает перед читателем во всей полноте, яркости и истине" [10, с. 8].

Именно в это время Иван Сергеевич Шмелев начинает работу над двумя своими знаменитыми автобиографическими повестями — «Лето Господне» (1927 — 1948) и «Богомолье» (1931).

1.2 «Лето Господне» И. С. Шмелева как автобиографическая повесть

шмелёв языковой малопонятный выразительность Повесть «Лето Господне», «книга трепетная и молитвенная, поющая и благоуханная» [11, с. 123], занимает особое место в русской автобиографической прозе XX века. Это произведение не только по-новому освещает тему детства, но и открывает новые для этого жанра повествовательные формы. «Вот дар большого русского художника, — говорил об этой книге философ Иван Александрович Ильин — близкий друг и единомышленник писателя. — Книга, которая никогда не забудется в истории русской словесности и в истории самой России… Грань и событие в движении русского национального самосознания. Сразу художественный и религиозный акт» [11, с. 124]. Название книги многозначно и носит цитатный характер. Оно восходит к Евангелию от Луки и — опосредованно — к книге пророка Исайи.

Повесть строится как объединение ряда рассказов, посвященных детству писателя, и состоит из трех частей: «Праздники» — «Радости» — «Скорби». Все главы «Лета Господня» (а всего их — сорок одна) организованы вокруг одного стержня — годового круговорота, причем календарному году со сменой сезонов соответствует церковный календарь «лета Господня благоприятного»: время в произведении циклично и воплощает идею вечного возвращения; в тексте повести следуют друг за другом описания великих и двунадесятых праздников, праздников в честь святых и праздников, связанных с чтимыми иконами. «Годовое вращение, этот столь привычный для нас и столь значительный для нас в нашей жизни ритм жизни, имеет в России свою внутреннюю, сразу климатически-бытовую и религиозно-обрядовую связь. И вот, в русской литературе впервые изображается этот сложный организм, в котором движение материального Солнца и движение духовно-религиозного Солнца срастаются и сплетаются в единый жизненный ход. Два солнца ходят по русскому небу: солнце планетное, давшее нам бурную весну, каленое лето, прощальную красавицу-осень, строго-грозную, но прекрасную и благодатную белую зиму; - и другое солнце, духовно-православное, дававшее нам весною праздник светлого, очистительного Христова Воскресения, летом и осенью праздники жизненного и природного благословения, зимою, в стужу обетованное Рождество и духовно бодрящее Крещение. И вот Шмелев показывает нам и всему остальному миру, как русская душа, веками строя Россию, наполнила эти сроки Года Господня своим трудом и своей молитвой» [11, с. 318]. Последовательность праздников определяет движение времени в тексте и переход от одной главы к другой. Третья часть книги — «Скорби» — противопоставляется двум первым; в центре ее — личная трагедия, смерть отца, которая служит знаком конца детства героя. Таким образом, в повести соотносятся два образа времени: праздник как проявление совершенства и мир в его ограниченности и смертности. Ощущение радости сменяется скорбью, печалью мира.

Повествование ведется от лица шестилетнего ребенка, чья наивная непосредственность и искренность дают оценку всем явлениям жизни. Детская душа доверчиво раскрывается для восприятия мира. Мир для ребенка наполнен божественной значительностью. Все, что относится к богослужению и молитве, — все ощущается им как священное. На Троицу маленький герой видит себя и свое окружение по-новому: и двор, и мир за домом — новыми глазами. Все освящается от молитвы — и жизнь, и двор, и животные, и яблоки, и самый воздух. Так открываются духовные очи ребенка. Постепенно Ваня понимает, что всех людей, живущих рядом с ним, объединяет «светлое, выше всего на свете — Бог». В речах маленького Вани сквозит речь взрослых: отца, Горкина, приказчика Василь Васильевича… Их движения видятся глазами ребенка, их слова слышатся его ушами. Но иногда встречаются фразы, за которыми стоит не маленький Ваня, а уже пожилой писатель-эмигрант Иван Сергеевич Шмелев: «Сумеречное небо, тающий липкий снег, призывающий благовест… Как это давно было! Теплый, словно весенний ветерок… — я и теперь слышу его в сердце… Я оглядываюсь на Кремль: золотиться Иван Великий — колокол томительно позывает — помни! … Помню» [25, с. 45]. С этими словами в произведение входит одна из главных тем повести — тема памяти.

Художественный мир повести мифологичен: реален и одновременно сказочно идеален. Это и мир дореволюционной Москвы, и золотое тридесятое царство счастья. Он воплощает народные представления о счастливом мире, золотом веке. Мир человеческий и высший божественный мир не обособлены друг от друга. Любовь к земному царству освящена устремленностью к царству небесному, и, наоборот, высшие духовные ценности воплощаются в мире материальном, видимом, находят основу в прочном и богатом старорусском быте.

Темы времени и традиций создают трехчастную структуру книги. Персонажи, окружающие Ваню, сгруппированы как бы в три концентрических круга, соединенных между собой. Принцип соединенности проходит через все повествование. Центральной фигурой внутреннего, семейного круга является отец, вокруг которого расположены члены семьи: матушка, две сестры и два брата; младший из них Ваня — рассказчик. Второй круг образует двор: приказчик отца Василь Василич, работники подсобных служб и рабочие, всегда занятые в подрядах отца Шмелева. Внешний, периферийный круг составляет Калужская улица и еще шире — Москва, с великим разнообразием типов: духовенства, купцов, гробовщиков, трактирщиков, банщиков, сапожников, бараночников, юродивых. Соединяет все три круга действующих лиц книги старый плотник Горкин, чья обязанность— смотреть за ребенком, затем следить за порядком в мастерских и выполнять поручения хозяина, требующие «своего глаза»; это простой, богобоязненный человек, пользующийся авторитетом и доверием всех, и к тому же еще староста Казанской церкви — приходской церкви Ваниной семьи.

Образ Михаила Панкратовича Горкина является одним из центральных в повести. Именно этот старый плотник, служивший семье Шмелевых долгие годы, истинно верующий, православный человек, носитель старинных народных традиций, народного миропонимания и святости, открывает для маленького Вани всю красоту и мудрость Божьего мира, учит его жизненным законам, объясняет значение праздников и важность соблюдения православных обрядов и старых обычаев. При этом народное мировосприятие характерно для Горкина — вплоть до типичного переплетения элементов веры и суеверия, о чем с доброй улыбкой вспоминает Шмелев. Горкин обладает философской мудростью, которая вытекает из его связи со своим народом, страной, религией.

До Шмелева мир русского купечества был известен по знаменитой «Грозе» Островского и истолкован как «темное царство». Писатель не только сумел оправдать купеческое сословие, к которому и сам принадлежал, но и возвысится над правдой сословной до правды народной. Он стал воскресителем в слове той России, где правда пронизывает всю жизнь людей — от быта до помыслов духа и где само слово «правда» почти сливается со словом «праведность».

И.С. Шмелев писал о своей книге «Лето Господне»: «В ней я показываю лицо святой Руси, которую я ношу в своем сердце Россию, которая заглянула в мою детскую душу» [4, с 143]. В каждой главе писатель дает образ родины — не той, что менялась от столетия к столетью, но «России вечной», в которой силен дух Святой Руси и контуры которой неизбежно проступают через Россию всех времен — и петровскую, и екатерининскую, и советскую. Без памяти о прошлом невозможно ни настоящее, ни будущее. Поэтому столь велика просветляющая сила повести. «Надо утешаться, очищаться и лечиться ею» [11, с. 57], — писал И. А. Ильин об этой книге, и, наверное, с ним согласились бы многие почитатели таланта И. С. Шмелева. Мысленно писатель не раз возвращался к дорогим для него местам. Такое возвращение, особенно характерное для его автобиографической прозы, произошло и в повести «Богомолье», связанной с «Летом Господним» ведущими действующими лицами, а отчасти — и местом действия.

Русская литература богата художественными произведениями о детстве, из которых следует упомянуть такие произведения, как «Детство» и «Отрочество» Л. Н. Толстого, «Детские годы Багрова-внука» С. Т. Аксакова и «Детство Темы» Н.Г. Гарина-Михайловского. С подчеркнутой ориентацией на народную психологию и местный колорит, «Лето Господне» вносит незабываемый вклад в мемуарную литературу детства.

Русская эмигрантская литературная критика дала высочайшую оценку шмелевскому диптиху. И. А. Ильин выделил в «Лете Господнем», «национальное значение» и глубокую правдивость изображенной в книге московской, замоскворецкой среды.

В 80-е годы XX века в советской России постепенно стали появляться в печати произведения русских писателей-эмигрантов, возвратились «забытые» имена и судьбы, в другом ключе стали рассматриваться события недавнего исторического прошлого: революции, гражданской войны, белого движения. Книги Ивана Сергеевича Шмелева были опубликованы на Родине и сразу же привлекли внимание читателей. Темы и вопросы, затронутые писателем, оказались близки многим нашим современникам.

Глава 2. Опыт толкования малопонятных слов и выражений в повести И. С. Шмелева «Лето Господне». На материале рассказа «Крестопоклонная»

2.1 Языковая личность писателя

В последние десятилетия многие лингвисты в своих работах обращаются к анализу роли человеческого фактора в языке, эта тема рассматривается в связи с изучением картины мира.

Введение

понятия «картина мира» в антропологической лингвистике позволяет различать два вида влияний человека на язык — феномен первичной антропологизации языка (влияние психофизических и другого рода особенностей человека на конструктивные свойства языка) и феномен вторичной антропологизации (влияния на язык разных картин мира человека: религиозной, философской, научной, художественной и др.) На базе таких исследований в лингвистике возникли новые понятия — «языковой картины мира» и «языковой личности».

«Языковая личность есть личность, выраженная в языке (текстах) и через язык, личность, реконструированная в основных своих чертах на базе языковых средств. В лингвистике языковая личность — это понятие, связанное с изучением языковой картины мира, которая представляет собой результат взаимодействия системы ценностей человека с его жизненными целями, мотивами поведения, установками и проявляется в текстах, создаваемых данным человеком» [5, с. 321].

Полное описание языковой личности в целях ее анализа предложено Ю. Н. Карауловым в его книге «Русский язык и языковая личность». Давая характеристику этому понятию, ученый предполагает: а) определение семантико-строевого уровня организации языковой личности (то есть либо исчерпывающее его описание, либо дифференциальное, фиксирующее лишь индивидуальные отличия и осуществляемые на фоне усредненного представления данного языкового строя); б) реконструкцию языковой модели мира, или тезауруса данной личности (на основе произведенных ею текстов или на основе специального тестирования); в) выявление ее жизненных или ситуативных доминант, установок, мотивов, находящих отражение в процессах порождения текстов и их содержании, а также в особенностях восприятия чужих текстов.

Языковая личность — многоуровневое понятие, характеризующееся противоречивостью соотношения стабильных и изменчивых элементов, устойчивости мотивационных предрасположений и способности подвергаться внешним воздействиям и самовоздействию — противоречивостью, проявляющейся на каждом уровне языковой личности: семантическом, когнитивном и мотивационном. Языковые личности опираются на системно-структурные данные о состоянии языка в соответствующий период, на социальные и характеристики языковой общности, а также сведения психологические, обусловливающие те ценностно-установочные критерии, которые и создают уникальный, неповторимый эстетический и эмоционально-риторический колорит ее дискурса (или ее речи, всех текстов, ее «языка»)

В своей книге Ю. Н. Караулов анализирует языковые личности героев литературных произведений и их авторов, мы же обратимся к анализу языковой личности И. С. Шмелева, материалом для исследований станет текст его автобиографической повести «Лето Господне».

Проблема образа автора в художественном произведении исследуется в литературоведении. В современной коммуникативной стилистике текста изучается языковая и концептуальная картина мира автора; многоаспектные проявления образа автора в структуре, семантике и прагматике текста; рассматриваются модели смыслового развертывания художественных текстов разных типов в аспекте идиостиля; своеобразие текстовых ассоциаций и регулятивных структур, по-разному организующих познавательную деятельность читателя. «Идиостиль (индивидуальный стиль, идиолект) — совокупность языковых и стилистико-текстовых особенностей, свойственных речи писателя, ученого, публициста, а также отдельных носителей данного языка. Проблема индивидуального стиля речи носит интердисциплинарный характер, поэтому зафиксирована в литературе в разных аспектах: историко-научном, науковедческом, психологическом, функционально-стилистическом» [22, с. 95].

Индивидуальный стиль речи выдвигает на передний план интеллект личности. Но интеллектуальные свойства человека отчетливо проявляются не на всяком уровне использования языка, в частности, на уровне структурно-языковом, отражающем степень владения обыденным языком, а лишь на сложных уровнях организации языковой личности — лингвокогнитивном и мотивационном.

«Язык Шмелева приковывает читателя обычно с первых же фраз, — писал об особенностях слога писателя И. А. Ильин. — Он не проходит в нашем сознании спокойной и чинной процессией, как у Тургенева, и не развертывает свою бережливо найденную мозаику, как у Чехова, и не бежит безразлично, подобно бесконечному приводному ремню, как у большинства французских прозаиков. <�…> В сущности говоря, язык Шмелева прост, он всегда естественно народен, часто простонароден. Так говорят или в русской народной толще, или вышедшие из простого народа полуинтеллигенты. <�…> Но если читатель начнет читать Шмелева, <�…> то он скоро заметит за бытовым словесным „простодушием“ целую летучую стихию глубокочувствия и глубокомыслия» [11, c. 144].

Истоки языка писателя — живая народная речь, фольклор, библейские тексты, классическая литература. Самобытный дар Шмелева претворил стихию национального языка в новую эстетическую реальность. Шмелев, подобно В. И. Далю, в своих произведениях создает своеобразный словарь живого великорусского языка — «певучей» народной речи. Слово у него живет свободной, не стесненной рамками жизнью; здесь и диалекты, и говоры, и просторечия: «рязанские мы, стяпные; замолаживает, сдалече, устамши, раззавила, отойтить, напекает, кунай, деется, нонче, летошний год, спинжак, ноне» и т. д. В этой неправильности, приблизительности, свободе, которыми отмечено слово в народной речи, заключена для писателя подлинная музыка и красота родного языка. Особый круг разговорной лексики образован юмористически окрашенным словотворчеством героев Шмелева на основе народной этимологии: баславлять, чистяга, антерес, дотрогнутыться, зарочный золотой, нечуемо, мудрователь, проклаждаться, пондравиться, избасня, зазвонистый, обмишулиться, ворочь, душу пожалобить, ослободить, зеркальки, надолони, альхирей и др. Бойкость, ритмичность народного слова призваны подчеркнуть и «приговорки всякие»: «А ну-ка кваску, порадуем Москву. Грех не в уста, а из уст. У Бога всего много. Пешочком с мешочком. Ноне сестрица, а завтра — в глазах от нее пестрится. Чаи да сахары, а сами катимся с горы!».. Писатель отмечает лукавство, юмор, остроту, «зубастость» народного языка: «Почем клубника? По деньгам!» «Эх, и я бы с вами увязался, да не на кого Москву оставить!» «В монахи, а битюга повалит». Речь героев Шмелева — это и способ создания индивидуального, и многоликое проявление того, что писатель называет «немолчным треском сыпучей, бойкой, смешливой народной речи». Известное разнообразие вносится точным использованием профессионализмов, характеризующих речь плотника, будочника, сундучника, игрушечника. Воспроизведены мольбы убогих: «Благодетели… милостивцы, подайте милостыньку. убогому-безногому… родителев-сродников… для ради Угодника, во телоздравие, во душеспасение…» [24, c. 44].

Повествование в «Лете Господнем» ведется от первого лица. Своеобразие стиля Шмелева связано с обращением писателя к сказу, мастером которого он был. Сказ предполагает имитацию устного, обычно социально-характерного монолога, имеющего конкретного или абстрактного слушателя. Автобиографические повести строятся как возможный рассказ ребенка, в которого перевоплощается взрослый повествователь. Это перевоплощение мотивированно идейно-эстетическим содержанием: автору важен чистый детский голос, раскрывающий целостную детскую душу в свободной и радостной любви и вере. Сказ строится на концентрации сигналов разговорной речи, при этом снимается граница между стилизуемой детской речью и речью народной, к богатствам которой обращается писатель. Одновременно подчеркивается «устность» рассказа, сигналом которой часто служит особая графическая форма слова, воспроизводящая удлинение звука или членение слова, отражающее интонационные особенности эмоционально окрашенной речи: «Сколька-а?.. А вот, Панкратыч… — говорит он с запинкой, поекивает, — та-ак, кипит… х-роший народ попался» [25, с. 167].

Характерной особенностью стиля повести является расширение (по сравнению с другими автобиографическими произведениями) сигналов припоминания. Традиционные помню, как теперь, вижу дополняются сигналами, связанными с различными сферами чувственного восприятия: это прежде всего глагол слышу, вводящий описание звуков или запахов. Воспоминания о детстве — это воспоминания о быте старой патриархальной Москвы и — шире — России, обладающие силой обобщения. В то же время сказ от лица ребенка передает его впечатления от каждого нового момента бытия, воспринимаемом в звуке, цвете, запахах. Это определяет особую роль цветовой и звуковой лексики, слов, характеризующих запах и цвет. Мир, окружающий героя, рисуется как мир, несущий в себе всю полноту и красоту земного бытия, мир ярких красок, чистых звуков, волнующих запахов: «Народу мало, несут пасхи и куличи в картонках. В зале обои розовые — от солнца, оно заходит. В комнатах — пунцовые лампадки, пасхальные: в Рождество были голубые? Лежат громадные куличи, прикрытые розовой кисейкой, — остывают. Пахнет от них сладким, теплым, душистым» [25, с. 64]. Богатство речевых средств, передающих разнообразные чувственные ощущения, взаимодействуют с богатством бытовых деталей, воссоздающих образ старой Москвы. Развернутые описания рынка, обедов и московских застолий с подробнейшим перечислением блюд показывают не только изобилие, но и красоту уклада русской жизни: «Блины с припеком. За ними заливное, опять блины, уже с двойным припеком. Лещ необыкновенной величины, с грибками, с кашкой… наважка семивершковая, с белозерским снетком в сухариках, политая грибной сметанкой… блины молочные, легкие блинцы… еще разварная рыба с икрой судачьей… желе апельсиновое, пломбир миндальный — ванильный…» [25, с. 155].

Характеризуя изобразительное мастерство писателя, Н. А. Николина в своей работе выделяет следующие речевые средства, используемые Шмелевым в автобиографических повестях:

— сложные эпитеты: радостно-голубой, бледно-огнистый, розовато-пшеничный, пышно-тугой, прохладно-душистый;

— метонимические наречия, одновременно указывающие и на признак предмета, и на признак признака: закуски сочно блестят, крупно желтеет ромашка, пахнет священным кипарисом, льдисто края сияют;

— синонимические и антонимические объединения и ассоциативные сближения: скрип-хруст, негаданность-нежданность, льется-шипит, режет-скрежещет, льется-мерцает, свежие-белые и др.

«Последние единицы, характерные для народно-поэтической речи, — отличительная черта стиля писателя. В подобные объединения, отражающие присущую всему тексту устойчивую направленность одного слова на другое и определяющие ритм произведения, вступают слова разных частей речи и различной семантики: кресты-медальки, алый-сахарный, играет-сверкает, спит-храпит, хорошо-уютно. Особенно часто используются глагольные сближения: пропоют-прославят, протрубить-поздравить, колышется-плывет, потрескивает-стрекает, горит-чадит и др. В результате структурно-семантической спаянности компонентов таких сочетаний возникает обобщенное значение интенсивности действия, при этом тавтология и градация семантических признаков могут дополнятся отношениями более сложного характера, например, отношениями обусловленности: вспыхивает-слепит, стаяло-подсушило и т. д. Отмеченные словосочетания, присущие языку фольклора, дополняются столь же регулярными повторами, выполняющими в тексте усилительно-выделительную функцию: «Слышно, как капает, булькает скучно-скучно; И выходят серебряные священники, много-много; И вижу… зеленым-зеленый свет!».

Эстетическая позиция Шмелева сказывается в широком использовании сентиментально-ласковых интонаций и соответствующей лексики, в обилии слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами, относящихся к разным сферам жизни: крестик, молитвочка, куполка, церковки, иконки, калачик, сахарок, смородинка, сухарик, вареньице; туманец, лодочка, неподалечку, ножичек, сундучок, поклончик, гостинчик. В том же тоне звучат обращения. Обилие ласкательных слов и выражений, умильных интонаций мотивированно избирательностью детского сознания Вани, который в многоголосии жизни не слышит и не повторяет «плохих» слов.

Образ звучащей, непосредственно произносимой или рождающейся для произнесения речи находит особое пунктуационное оформление. Любимый знак писателя — многоточие, указывающий на незавершенность высказывания, отсутствие точной номинации, поиски единственно верного слова, наконец, на эмоциональное состояние рассказчика: «Снимают меня, несут… — длинное-длинное дышит — хрустальная, диковинная рыба… ту-тук… ту-тук… „бери-ись… навали-ись…“» [25, с. 173]. «Кажется, в русской литературе никто не пользовался паузой так, как Шмелев это делает, — замечает И. А. Ильин. — Пауза обозначает у писателя то смысловой отрыв (противопоставление), то эмоциональный перерыв, возникающий от интенсивности переживания или от его содержательной насыщенности. Фраза задохнулась и рвется» [11, с. 254]. Образ звучащей речи создается и многочисленными звукоподражаниями, отражающими «сиюминутное» состояние природы или окружающей обстановки. Текст книги как бы оркестрован включением в него разнообразных глагольных междометий и звукоподражаний: «Робея, тихо, чутко… первое свое подал, такое истомно-нежное, — ти-пу, — ти-пу…чок-чок-чок-чок…тритррррррр… но это нельзя словами; …кап… кап-кап… кап… кап-кап-кап… Под сосенкой — кап-кап…» [25, с. 32].

Мир, изображенный Шмелевым, совмещает сиюминутное и вечное. В повести писатель рассматривает и сопоставляет образы двух миров: дольнего и горнего. Первый воссоздается в тексте во всем его многообразии. Второй для рассказчика невыразим: «И я когда-то умру, и все… Все мы встретимся ТАМ…» Это двоемирие определяет и лексический уровень повестей: в речи персонажей, особенно Горкина, бытовая лексика сочетается с религиозной, православной. Такие слова, как говение, архангел, скорбный лик, грех, душе во спасение, душевное дело, в животе Бог волен, часовня, преподобный, келейка, благочестивый, святые мощи, послушание, просвирки, формируют сознание маленького Вани. Словарный запас мальчика дополняют церковнославянские цитаты из книг Священного Писания и церковно-богослужебных книг. Такое своеобразие языка повестей исследователи связывают с обращением писателя к поэтике древнерусской литературы.

Язык повести содержит основные православные понятия на уровне слова. Повесть знакомят читателя с номинациями церковного устройства православного храма, православных праздников, обрядов, традиций, церковного дня и церковного годового круга, церковной иерархии, блюд русской православной кухни, употребляемых в пост и праздник.

Наблюдения над словоупотреблением позволяет выделить основные семантические центры в лексиконе писателя (ключевые слова-темы). На наш взгляд, это такие понятия, близкие каждому русскому человеку, как: дом, семья, вера, православие, Родина, добро, совесть, память, любовь и многое другое.

Из вышесказанного со всей очевидностью следует вывод о том, что автобиографическая повесть И. С. Шмелева сочетает в себе черты традиции и новаторства. Для языка произведения характерны особая пространственно-временная организация текста, сложная, контаминированная структура повествования, основанная на взаимодействии разных повествовательных типов; впервые в автобиографической прозе для изображения прошлого применен сказ, создающей иллюзию звучащей, произносимой речи. В повести широко представлены новые изобразительные средства, открытые писателем. С другой стороны, Шмелев опирается на богатство народной речи, он верен традиции словесного выражения: использует диалектизмы, церковнославянизмы, опирается на устное народное творчество и жанры древнерусской литературы.

2.2 Примеры толкования малопонятных слов и выражений на материале рассказа «Крестопоклонная»

«Лето Господне» строится как объединение ряда рассказов, посвященных детству писателя, и состоит из трех композиционных частей: «Праздники» — «Радости» — «Скорби». Первые две части имеют во многом симметричную композицию: главы их содержательно соотносятся друг с другом, а отдельные сюжетные ситуации повторяются, подчеркивая непрерывность религиозно-обрядовой жизни и отражая ритм жизни природной. Впервые в истории русской литературы художественное время произведения последовательно строится на основе церковного календаря: оно циклично и воплощает идею вечного возвращения; в тексте повести следуют друг за другом описания великих и двунадесятых праздников, праздников в честь святых и праздников, связанных с чтимыми иконами. «Годовое вращение, этот столь привычный для нас и столь значительный в нашей жизни ритм жизни, — имеет в России свою внутреннюю, сразу климатически-бытовую и религиозно-обрядовую связь… Движение материального солнца и движение духовно-религиозного солнца срастаются, сплетаются в единый жизненный ход… И вот Шмелев показывает нам и всему остальному миру… как русская душа, веками строя Россию, наполняла эти сроки Года Господня своим трудом и своей молитвой"[11, с 322]. Такая временная организация повести определяет и особенности ее пространства: земное противопоставляется небесному. Последовательность праздников мотивирует движение времени в тексте и переход от одной главы к другой. Она подчиняет себе бытовое время и подчеркивает его дискретность, его преходящий характер.

Третья же часть книги — «Скорби» — противопоставляется двум первым: в центре ее — личная трагедия, смерть отца, которая служит знаком конца детства героя. Таким образом, в повести соотносятся два образа времени: праздники как проявление совершенства и мирское время в его ограниченности. Ощущение радости сменяется в финале скорбью, печалью мира.

Воссоздание особой реальности русского православного мира происходит у И. С. Шмелева через разговорный, простонародный язык. Природа народного характера предстает у него в так называемой «стихии речи» — в слове, в манере рассказывания историй, в интонации героя. Читатель находится в постоянном языковом напряжении, вслушиваясь в звучащую речь рассказчика.

Особо следует выделить использование автором романа «Лето Господне» народно-разговорной речи, для которой характерно присутствие стилистически и экспрессивно окрашенной лексики.

Малопонятные слова и выражения, встречающиеся в автобиографической повести И. С. Шмелева, представляют собой многокрасочную картину, составленную из высказываний, построенных по разным морфолого-синтаксическим моделям: используются практически все формальные образцы, которыми богат национальный русский язык.

Примеры из словаря повести «Лето Господне» А. Г. Балакая:

Красный песок (песочек) (4). (1ЦН-1). (2КХ-1). (2К-1). (3СС-1). Песок кирпичного или красновато-жёлтого цвета, которым перед праздниками или в особо торжественные дни, посыпали двор, улицу возле дома для чистоты и красоты. Гляжу, наш Гришка красным песочком у крыльца посыпает, как в самый парадный день, будто Царицу Небесную ожидаем (2К).

Рожался — не боялся, И помрёшь — недорого возьмёшь, (1). (2К-1). Посл. Употр. для утешения и ободрения: не надо бояться смерти. Горкин видит, как я смотрю, — всегда я в страхе гляжу на ту картинку, — и говорит: «Пословица говорится: „Рожался — не боялся, и помрёшь — недорого возьмёшь“. Вон, наша Домна Панфёровна в одном монастыре чего видала, для наставления, чтобы не убоялись смертного часу. На горе на высокой… ящик видала за стеклом, а в ящике черепушки и косточки. Монахи ей объяснили суть, чего напевно прописано на том ящике: „Взирайте и назидайте, мы были, како вы, и вы будете, како мы“. Про прах тленный прописано. А душа ко Господу воспарит. Ну, вот те попонятней… Ну, пошел ты в баню, скинул бельецо — и в тёплую пошел, и так-то легко те париться, и весь ты, словно развязался… Так и душа: одёжку свою на земле покинет, а сама паром выпорхнет. Грешники, понятно, устрашаются, а праведные рвутся даже туда, как мы в баньку с тобой вот» (2К).

Ангел (94). (1ЧП-1). (1Е-2). (1МК-2). (1Псх-3). (1ТД-2). (1Ржд-2). (1К-1). (2Л-4). (2КХ-2). (2Пкр-1). (2ИПд-4). (2ИПр-6). (2МД-27). (2Ф-2). (2Ржд-7). (2ЛД-4). (2К-1). (2Г-3). (2НС-2). (2Рдн-2). (3ЖВ-1). (3БД-3). (3К-12). (3П-1). Ангелы (Ангели — ц.-сл.), мн. [Из ц.-сл. ангелъ < греч. Ґggeloj — «вестник, посланник"]. Изображение ангелов или святых (икона, картинка, карточка). Ангел стоит и скорбно смотрит…(2К).

Таким образом, в повести «Лето Господне» устаревшие слова играют следующую роль: способствуют более достоверному отображению указываемой в повести эпохи и помогают автору погрузиться в мир своего детства. Кроме этого, Шмелев задевает самые тонкие струны души и сердца, и мы полностью окунаемся в его повествование, в атмосферу повести. В совокупности с другими пластами лексики создается настроение лирической грусти, благоговения перед летом Господним; звуковой облик устаревших слов создает иллюзию звучащей речи.

Заключение

Завершая работу над романом И. С. Шмелева «Лето Господне» мы можем отметить, что воссоздание особой реальности русского православного мира происходит у И. С. Шмелева через разговорный, простонародный язык. Природа народного характера предстает у него в так называемой «стихии речи» — в слове, в манере рассказывания историй, в интонации героя. Читатель находится в постоянном языковом напряжении, вслушиваясь в звучащую речь рассказчика. И. С. Шмелев через язык своего героя стремится передать особенности народно-разговорной речи, для которой характерно активное взаимодействие и взаимопроникновение внелитературных элементов и литературного языка, и целенаправленно отбирает для этого языковые средства.

Основная функция употребления автором романа разговорных, просторечных и диалектных слов состоит в том, что, будучи употребленными, рядом с нейтральной лексикой, они способствуют оживлению повествования и подчеркивают интонации живой речи. Диалектизмы также выполняют важные стилистические функции: помогают передать местный колорит, особенности речи героя, служат источником речевой экспрессии.

Определив специфические черты жанра сказа как особого типа повествования, мы отмечаем, что для романа И. С. Шмелева «Лето Господне» характерна особая сложная структура повествования, основанная на взаимодействии различных повествовательных форм. Впервые в автобиографической прозе для изображения прошлых событий применен сказ, создающий иллюзию звучащей, произносимой речи. И. С. Шмелев сознательно вводит в речь своего героя огромное количество элементов, присущих живой народной речи. Подобное нагромождение так называемых «внелитературных элементов», а также многостильность придает речи героя живость, разнообразие и выразительность, а также своеобразную «народную» окраску. Для понимания смысла текста и значений слов необходимо учитывать лингвогеографический и социолингвистический факторы, определяющие речевую среду. Язык повести — это язык Замоскворечья, «где проживали купечество, мещанство и множество фабричного и заводского люда»; это язык семьи потомственного подрядчика Сергея Ивановича Шмелёва, отличающейся патриархальностью, глубокой религиозностью, любовью к русской старине, истории родной земли, её героическому прошлому, и вместе с тем семьи, не чуждавшейся образования, культуры, искусства; это язык преданных хозяевам слуг, таких же патриархальных и религиозных; это язык двора, оказавшего огромное влияние на мировоззрение писателя, ставшего для него школой жизни и школой русского языка.

И. С. Шмелев занял особое место в русской литературе, создав свою философскую концепцию и поэтическую систему, его талант заключается в том, что из всех выразительных средств, выбирая определённые, он, как художник мазками создаёт великолепную картину, которую невозможно повторить в любой иной изобразительной манере. Поэтика романа «Лето Господне», без сомнения, обогатила русскую прозу и выявила новые тенденции в развитии художественной речи ХХ века.

Библиографический список

1. Агоносов В. В. Самый русский из писателей // в кн.

Литература

русского зарубежья. — М., 1998. — С. 36−52.

2. Адамович Г. Иван Шмелев// Одиночество и свобода. — М., 1996. — С. 27−48.

3. Балакай А. Г. Словарь повести И. С. Шмелева «Лето Господне». — Новокузнецк, 2007. — 345 с.

4. Болоусов И. А. Воспоминания. Литературная среда. Материалы к биографии Шмелёва. — М., 1928. — 217 с.

5.

Введение

в литературоведение: Под ред. Поспелова Г. Н. — 3-е изд. — М.: Высш.шк. 1988, — 528 с.

6. Горюшкина М. Б. Особенности изучения творчества И. С. Шмелёва в основной и средней школе. — Челябинск, 1999. — 287 с.

7. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. — М.: «Цитадель», 1998.

8. Есаулов И. А. Праздники. Радости. Скорби. — М.: Новый мир, 1992. — 342 с.

9. Журавлева А. Н. Православно-христианские традиции в произведениях И. Шмелева «Лето Господне», «Богомолье». — М. 1997. — 364 с.

10. Осьминина Е. А. Иван Шмелёв известный и скрытый. — М.: Наука, 1991. — 214 с.

11. Ильин И. А. Одинокий художник. Статьи. Речи. Лекции.// Православная Русь. — М.: Искусство. — 348 с.

12. Карташев А. Певец святой Руси (Памяти И. С. Шмелева). — «Возрождение» , — Париж. — 1950. — № 10. — С. 157−172.

13. Кондаков В. Н. Мифологема «Потерянный рай» в художественной структуре повести И. С. Шмелева «Лето Господне». — Калининград, 1994. — 265 с.

14. Кузичева А. «…Лето Господне благоприятное» // Книжный обозреватель. — 1986. — № 41. С. 43−56.

15. Куприн А. И. К 60-летию И. С. Шмелева.// «За рулем». — Париж. — 1933 (7 декабря). — С. 26−32.

16. Кутырина Ю. А. Иван Шмелев. — Париж, 1960. — 68 с.

17. Кутырина Ю. А. Трагедия Шмелева. // «Возрождение». — Париж. — 1956. — № 59. — с. 45−59.

18. Михайлов О. Н. Иван Шмелев: Вступ. ст.// Шмелев И. С. Избранное. — М.: Мол. гвардия, 1991. — С. 3−16.

19. Морозов Н. Г. Традиции святоотеческой духовности в повести И. С. Шмелева «Лето Господне» // Литература в школе. — 2000. — № 3. С. 27−36.

20. Смирнова Л. А., Турков А. М. Русская литература 20-го века: 11 класс. — М.: Изд-во. Дрофа, 2001. — 217 с.

21. Толковый словарь русского язык: в 4 т.: Т. 4/ под ред. Д. Н. Ушакова; сост.: В. В. Виноградов и др. — М.: Госиздат иностр. и нац. словарей, — 1940. — 1501 с.

22. Хализев В. Е. Теория литературы. М.: Высш. шк. 2002. — 437 с.

23. Шведова Н. Ю. Парадоксы словарной статьи// Н. Ю. Шведова. Русский язык. Избр. работы. — М.: Просвещение, 2005. — С. 75−83.

24. Шмелев И. С. Избранное. — М.: Правда, 1989. — 687с.

25. Шмелёв И. С. Лето Господне.: Автобиографические повесть. Книга для ученика и учителя. М.: Изд-во. АСТ; Олимп, 1996 — 314 с.