Особенности психологического анализа в романах Дины Рубиной

Курсовая работа

по истории русской литературы

Тема:

«Особенности психологического анализа в романах Дины Рубиной»

В России Дина Рубина — самый издаваемый израильский автор, пишущий по-русски. Еще в семидесятых, будучи ташкентской школьницей, она громко дебютировала в популярном в ту пору журнале «Юность»; затем последовали публикации в «Огоньке», «Новом мире», «Дружбе народов», «Континенте», наконец, книги и фильмы по ее сценариям. Сегодня Дина Рубина — автор около трех десятков книг и лауреат нескольких престижных литературных премий; ее произведения переведены на полтора десятка языков.

Первый рассказ был напечатан в журнале «Юность», когда ей исполнилось шестнадцать лет. Назывался он «Беспокойная натура», ироничный такой маленький рассказик, опубликован в разделе «Зеленый портфель». Потом еще два рассказа были там же опубликованы, после чего Рубина перешла в отдел прозы этого журнала и печаталась там до самого отъезда из Советского Союза. «Конечно, лучшие мои вещи они не брали. Так, рассказы, по мелочи. Но читатели меня запомнили, любили, ждали журналов с моими вещичками. Так что, страну я покинула уже, в общем, известным писателем. Толстые журналы меня признали издалека, из-за границы, наверное, надо было уехать, чтобы пробить плотину „Нового мира“, „Знамени“, „Дружбы народов“. Правда, и писателем в Израиле я стала совсем другим, но это уже другая тема».

Ее писательская жизнь в Ташкенте очень забавна, тоже — сюжет для прозы. Для заработка она переводила узбекских писателей. Премию министерства культуры Узбекистана получила за откровенную халтуру, которую накатала по мотивам узбекских народных сказок, совместно с поэтом Рудольфом Баринским. В театрах ставилась пьеса по ее известной повести «Когда же пойдет снег?», которую в виде радиопостановки гоняют до сих пор и в виде телеспектакля показывали по центральному ТВ много раз. Она ставилась в Москве, Перми, Брянске…

Фильм по неудачной повести «Завтра, как обычно» тоже сняли на «Узбекфильме». Фильм тоже ужасный. Назывался «Наш внук работает в милиции». Было это в 1984 году. Зато, на материале этих киностраданий написана удачная повесть «Камера наезжает». Значит, страдания и пошлость окупились, то есть, рентабельны.

«Вообще же, убеждена, что мою прозу можно только читать. Играть меня в театре и кино так же невозможно, как играть Искандера или Довлатова. Проза писателей с ярко выраженной авторской интонацией не поддается переносу на сцену и экран. С этим нужно только смириться».

В 90- м году Дина Рубина вместе с семьей репатриировала в Израиль. Новый всплеск читательского интереса к творчеству Дины Рубиной пришелся в России на начало 90-х; он связан с публикацией в одном из номеров «Нового мира» за 1993 год повести «Во вратах Твоих», написанной в Израиле. Прозы такого уровня, так называемые русскоязычные писатели Израиля, до той поры в России не печатали: стало ясно, что талант Рубиной на «исторической родине» обрел второе дыхание.

В самом конце 80-х годов незадолго до отъезда в Израиль Дина Рубина пишет небольшой рассказ «Яблоки из сада Шлицбутера», повествующий о «подлинном случае» из жизни автора, произошедшем, надо думать, где-то в непроходимых дебрях «эпохи застоя», в Москве, в редакции еврейского журнала на идиш. В вязкой жаре последних весенних дней случайная встреча, провоцируя прихотливую память, возвращает героиню в дни ее детства и даже раньше — в военное лихолетье, в дни молодости ее родителей, к трагической судьбе ее тети Фриды, в которую «влюбился какой-то немецкий майор… Короче, перед тем, как повесить, ее гнали, обнаженную, десять километров по шоссе — прикладами в спину». Мимолетная встреча с пожилым еврейским литератором Гришей, некогда влюбленным в «бешеную Фридку» (с его ненавязчивой, но твердой философией: «Когда вы закопаете меня на Востряковском, езжайте возрождать нацию, будьте здоровы…»), этот почти никчемный разговор в редакции был, кажется, тем самым «моментом истины» в жизни писателя, который приходит однажды, часто, к сожалению, слишком поздно. Этот «пустяшный эпизод», связавший Рубину с прошлым своей семьи и своего народа, долгое время покоился в недрах памяти, но вдруг, спустя годы, под воздействием новой общественной реальности способствовал включению неких сокровенных пусковых механизмов сознания: круто переменил налаженную жизнь «стабильного писателя», вытряхнул из наезженной колеи, вынес на новую дорогу, неведомую и лихую, освоенную в конце концов, с таким невероятным трудом.

Именно рассказ «Яблоки из сада Шлицбутера» видится сегодня предтечей творческого прорыва Рубиной, приведшего вскоре к созданию повести «Во вратах Твоих».

Выпуск в свет такого произведения посреди московской литературной толкотни и мельтишни начала 90-х — шаг достаточно рискованный. Обратиться к замороченному «революционными переменами» читателю с серьезными общечеловеческими проблемами, заговорить с ним, как прежде, о предметах вечных, о пространстве безбрежном, о вещах нетривиальных и сокровенных — поступок мужественный и заслуживающий уважения. Вообще смелость и риск присущи книгам Рубиной, начисто лишенным обморочных признаков пресловутой «женской прозы». Ее ироничный, беспощадный в стремлении проникнуть за грань осязаемого сознания взгляд никогда не удовлетворяется внешним обзором и, словно щупальцами, исследует очевидное, открывая в нем доселе не узнанное. Так было и на этот раз.

После новомирской последовало еще несколько публикаций в российской периодике, в том числе, и значительной повести «Камера наезжает» в журнале «Искусство кино». Журнал «Дружба народов» (№ 9−10, 1996) напечатал новый роман «Вот идет Мессия!» и, наконец, в издательстве «Остожье» вышла книга с тем же названием. Учитывая трудности первых лет жизни после переезда в Израиль, создание такого многослойного и многоцветного произведения выглядит почти подвигом. Автору удалось преодолеть болевой шок переселения и не увязнуть в бытовых проблемах эмигрантства. Именно «Вот идет Мессия!» стал для российских читателей первым настоящим израильским романом, написанным по-русски, а это значит, что творчество Дины Рубиной — теперь не только феномен русской литературы, но еще и часть многоязыкой литературы Израиля.

После выхода в свет романа «Вот идет Мессия!» прошло около семи лет. За эти годы написаны и опубликованы роман «Последний кабан из лесов Понтеведра», повесть «Высокая вода венецианцев», десятки очерков, эссе и монологов. Последние романы «Синдикат» и «На солнечной стороне улицы» — это те произведения Рубиной, о которых больше всего говорят читатели, пишет пресса, спорят критики.

За роман «На солнечной стороне улицы» Дина Рубина получила третью премию «Большой книги» сезона 2007 года Время его написания обозначено как 1980;2006 гг., Свой новый роман Дина Рубина посвятила родному городу Ташкенту, городу, где прошло детство самой писательницы и многих героев ее произведений.

12 сентября 2007 г. выходит рассказ «Цыганка». Это одна из тех книг, которые случаются на повороте судьбы. Необязательно, что этот поворот должен быть как-то внешне проявлен: переезд или какое-то серьезное событие в жизни. Нет. В жизни каждого человека, каждого писателя случаются такие повороты, когда ты вдруг оборачиваешься и ощущаешь себя на пересечении осей координат. Недаром эта книга поделена на две части. Одна называется «Между времен», а другая «Между земель». «Между времен» — это, условно говоря, вертикальная ось координат, ось «между времен», когда вниз под нами уходят поколения родни, рода, племени — родители, деды, прадеды, прапрадеды, которых мы едва различаем в глубине времени. А ось «Между земель» — это уже горизонталь, те пространства, которые вращаются вокруг каждого человека, места, где мы так или иначе бываем. А если не бываем, то принадлежим в какой-то мере — книгой, когда-то прочитанной, мыслями, мечтами. А на пересечении этих осей оказывается человек, его судьба, его душа, его страсти, его боль, его любовь — это ведь самое интересное, что может быть для писателя. Сборник рассказов «Цыганка» включает в себя все перечисленное. И человека, между времен и между земель, и творчество, и род и древность, и странную кровь, которая приплетается к моей крови. Это все очень глубинные, интимные вещи, поэтому книга эта негромкая, неигровая, она глубинная, интимная, домашняя.

«Мне кажется, что понравится она именно тем читателям, которые ищут в книгах доверительной интонации, глубины в тексте, причем глубины именно домашней, семейной, сокровенной».

Актуальность работы обусловлена тем, что талантливый мастер слова Дина Рубина вошла в современную художественную литературу как самая известная писательница в России и за рубежом. Ее творчество, войдя в литературный процесс в 1970;х годах, на глазах современников из «русской прозы современности» (точнее «советской») превратилось в некий феномен, номинации которому разнообразны — в зависимости от вкуса, идеологической ниши, осведомленности, как читателя, так и исследователя. «Русское зарубежье», «русскоязычное творчество инонациональных писателей», «русско-израильская литература» и, наконец, «транскультурное творчество» — все эти номинации, так или иначе, приложимы к творчеству Дины Рубиной.

Однако, несмотря на национальную принадлежность и переезд в Израиль, Рубина является русским писателем. Писать она училась по письмам Чехова, именно письмам, переняв его способность предельно трезво, по земному реагировать на самые сложные и даже высокие вещи, чуждаться любой высокопарности, находить смешное в том, из чего другой писатель будет «дожимать» трагедию.

Весь склад писательского дарования Рубиной основан на стихии русской речи, всегда простой, безыскусной и удивительно сложной, вариативной. Демократизм прозы Дины Рубиной несомненен, но это демократизм художника-аристократа, который умеет высоко ценить простые вещи, потому что хорошо знает реальную цену фальшивой сложности.

Как представляется, неважно, о чем и о ком пишет Рубина: о русских, евреях или европейцах. Все — люди, все более или менее интересны, немного забавны, немного нелепы, немного трогательны. У каждого в душе непременно ютится какая-то драма. Задача писателя ее увидеть и, не вторгаясь в нее глубоко, на нее намекнуть. Чеховский склад таланта позволяет ей без обид снижать высокое и без пафоса облагораживать низкое. Она любит своих персонажей ровной любовью, особенно не выделяя и не опуская никого, а главное — не возвышаясь над ними. Рубина не «ваяет» своих героев, как Пигмалион, чтобы затем восхититься собственным творением. Она позволяет персонажу воссоздавать самого себя, иногда одной-единственной характерной фразой, одним жестом, одним проявлением простой человеческой слабости.

У Дины Рубиной существует свой мир, анализ ее творчества показывает, что в ее прозе оживают города и возвращаются давно ушедшие люди, воспоминания, давно попрятавшиеся по семейным альбомам, вновь обретают четвертое измерение, повседневность звучит симфонией и оказывается правдивее того, что мы видим вокруг — или нам кажется, будто видим, когда мы скользим взглядом по привычным атрибутам бытия, уже не пытаясь его понять. В книгах Рубиной собраны истории о разном — о разных людях и местах, семейные легенды разворачиваются на фоне истории, а незаметные, казалось бы, люди обращаются в чудесных персонажей подлинной реальности, которая удивительнее любой литературы.

рубина художественный роман психологический

1. Теоретические проблемы психологического анализа художественного произведения

В широком смысле под психологизмом подразумевается всеобщее свойство искусства, заключающееся в воспроизведении человеческой жизни, в изображении человеческих характеров. Отражая и художественно осваивая социальную, общественную характерность жизни людей искусство и, в частности, литература создают не только общественные, но прежде всего психологические типы. Воссоздавая тот или иной характер, стержнем которого является прежде всего некая социальная определенность, писатель воплощает его в персонаже, создает как бы новую индивидуальность, личность, обладающую неповторимыми особенностями. Совокупность устойчивых черт личности — реальной или вымышленной — называется в научной психологии и обыденной речи характером.

Термин психологизм имеет в литературоведение и более узкое значение, согласно которому психологизм является свойством, характерным не для всего искусства и не для всей литературы, а лишь для определенной их части. При этом подчеркивается, что «писатели-психологи» изображают внутренний мир человека особенно ярко, живо и подробно, достигают особой глубины в его художественном освоении.

Некоторые исследователи полагают, что психологизм — это такое изображение человека в литературе, при котором характер понимается автором как «живая целостность». В характере в этом случае раскрываются его различные, иногда противоречащие друг другу грани, он предстает не однолинейным, а многоплановым. Одновременно в понятие психологизма включается обычно и глубокое изображение собственно внутреннего мира человека, т. е. его мыслей, переживаний, желаний. Понимание характера как сложного, и многостороннего единства и изображение внутреннего мира персонажа выступают здесь как два аспекта, две грани психологизма.

Таким образом, понимание писателем структуры личности и изображение литературного персонажа с помощью непосредственного показа его эмоций и размышлений — это явления, характеризующие разные стороны художественного произведения. Первое (подход к личности как к многогранному целому) относится к одной из сторон творческого метода, т. е. принципа художественного отражения действительности, и указывает на его реалистичность. Изображение же внутреннего мира человека — психологизм в собственном смысле слова — представляет собой способ построения образа, способ воспроизведения и осмысления того или иного жизненного характера; такой психологизм принадлежит к области формы, характеризует стиль, стилевое своеобразие произведения.

Итак, под психологизмом в литературе мы понимаем художественное изображение внутреннего мира персонажей, т. е. их мыслей, переживаний, желаний и т. п. При этом следует иметь в виду, что практически ни одно произведение не может обойтись без какой-то, пусть самой краткой и примитивной, информации о внутреннем мире действующих лиц. Следовательно, практически в каждом произведении художественной литературы мы можем найти и психологическое изображение. Однако психологизм как особое эстетическое свойство возникает далеко не всегда. О психологизме можно говорить лишь в том случае, когда психологическое изображение становится основным способом, с помощью которого познается изображенный характер; когда оно несет значительную содержательную нагрузку, в огромной мере раскрывая особенности тематики, проблематики и пафоса произведения; когда оно достаточно велико по объему. Как результат — психологическое изображение становится весьма изощренным, тонким и глубоким, не ограничивается общим, схематическим рисунком внутреннего состояния. Тогда и возникает в литературе собственно психологизм.

«Основные формы психологического анализа возможно разделить на изображение характеров „изнутри“, то есть путем художественного познания внутреннего мира действующих лиц, выражаемого при посредстве внутренней речи, образов памяти и воображения; на психологический анализ „извне“, выражающийся в психологической интерпретации писателем выразительных особенностей речи, речевого поведения, мимического и других средств внешнего проявления психики». Первую форму психологического изображения назовем «прямой», а вторую «косвенной», поскольку в ней (второй) мы узнаем о внутреннем мире героя не непосредственно, а через внешние симптомы психологического состояния, нигде не вторгаясь прямо в сознание и психику героя. У писателя существует еще одна возможность, еще один способ сообщить читателю о мыслях и чувствах персонажа — с помощью называния, предельно краткого обозначения тех процессов, которые протекают во внутреннем мире. Условно можно назвать этот способ «суммарно-обозначающим».

Итак, одно и то же психологическое состояние можно воспроизвести с помощью разных форм психологического изображения. Естественно, что каждая форма психологического изображения обладает разными познавательными, изобразительными и выразительными возможностями. Но ведущую роль в системе психологизма играет прямая форма — непосредственное воссоздание процессов внутренней жизни человека. Это вполне закономерно, поскольку данная форма психологического изображения является наиболее естественной для литературы как вида искусства, прирожденной для нее и, следовательно, обладает наибольшими возможностями представить нам внутреннюю жизнь человека живо, наглядно и подробно.

Литературный психологизм, таким образом, — это художественная форма, воплощающая идейно-нравственные искания героев, форма, в которой литература осваивает становление человеческого характера, мировоззренческих основ личности. В этом прежде всего состоит познавательно-проблемная и художественная ценность психологизма, притягательность для читателей этой литературной формы. Психологизм это важнейший инструмент человековедения, средство, способ художественно познать идейно-нравственные основы личности.

Психологизм в то же время — и способ эмоционально-образного воздействия на читателя. Через подробное и глубокое изображение психологических процессов вымышленной личности читатель приобщается к непереходящему человеческому содержанию литературы: к напряженным и страстным поискам своего места в мире, своего отношения к миру.

Психологический анализ пользуется разными средствами. Он осуществляется в форме прямых авторских размышлений, или в форме самоанализа героев, или косвенным образом — в изображении их жестов, поступков, которые должен аналитически истолковать подготовленный автором читатель. Среди всех этих средств анализа особое место принадлежит внешней и внутренней речи персонажей. Их поведение, переживания писатель переводит на язык слов, тогда как, изображая речь человека, он пользуется той же системой знаков, и средства изображения тождественны тогда изображаемому объекту. В прямой речи действующих лиц таятся поэтому особые возможности непосредственного и как бы особенно достоверного свидетельства их психологических состояний. Слово персонажа может стать до предела сжатым отражением его характера, переживаний, побуждений, своего рода фокусом художественной трактовки образа. Но потребовалось длительное развитие, работа многих великих художников для того, чтобы эти возможности слова могли осуществиться.

Когда мы говорим, что в том или ином произведении складывается психологический стиль, мы имеем в виду, что психологизм становится в этом произведении важнейшим художественным свойством, определяющим его эстетическое своеобразие. Задаче глубокого освоения и воспроизведения внутреннего мира начинают подчиняться приемы и способы изображения человека, все художественные средства, находящиеся в распоряжении писателя.

Психологический стиль требует применения особых художественных приемов, особой их организации. Психологизм — это принцип организации элементов художественной формы, при котором изобразительные средства направлены в основном на раскрытие душевной жизни человека в ее многообразных проявлениях.

Психологизм заставляет внешние детали работать на изображение внутреннего мира. Внешние детали и в психологизме сохраняют, конечно, свою функцию непосредственно воспроизводить жизненную характерность, непосредственно выражать художественное содержание. Но они приобретают и другую важнейшую функцию — сопровождать и обрамлять психологические процессы. Предметы и события входят в поток размышлений героев, стимулируют мысль, воспринимаются и эмоционально переживаются. Внешние детали используются лишь как один из видов психологического изображения — прежде всего потому, что далеко не все в душе человека вообще может найти выражение в его поведении, произвольных или непроизвольных движениях, мимике и т. д. Такие моменты внутренней жизни, как интуиция, догадка, подавляемые волевые импульсы, ассоциации, воспоминания, не могут быть изображены через внешнее выражение.

Отметим значительную роль, которую играет психологическое повествование от третьего лица. Повествование, которое ведется «нейтральным», «посторонним рассказчиком, обладает рядом преимуществ в изображении внутреннего мира.

Во-первых, оно ориентировано прежде всего на такую форму психологического анализа, как авторское повествование о мыслях и чувствах героя. Это именно та художественная форма, которая позволяет автору без всяких ограничений вводить читателя во внутренний мир персонажа и показывать его наиболее подробно и глубоко. Для автора нет тайн в душе героя — он знает о нем все, может проследить детально внутренние процессы, объяснить причинно-следственную связь между впечатлениями, мыслями, переживаниями.

Во-вторых, повествование от третьего лица дает небывалые возможности для включения в произведение самых разных форм психологического изображения: в такую повествовательную стихию легко и свободно вливаются внутренние монологи, публичные исповеди, отрывки из дневников, письма, сны, видения и т. п.

В-третьих, оно наиболее свободно обращается с художественным временем, может подолгу останавливаться на анализе скоротечных психологических состояний и очень кратко информировать о длительных событиях, имеющих в произведении, например, характер сюжетных связок. Это дает возможность повышать удельный вес психологического изображения в общей системе повествования, переключать интерес с подробностей события на подробности чувства.

В системе композиционно — повествовательных форм, использующихся для воспроизведения внутреннего мира, важнейшую роль играет внутренний монолог и психологическое изображение, идущее от повествователя (авторское). В отличие от авторского психологического изображения, которое с равным успехом воссоздает как рациональную, так и эмоциональную сферу сознания и психики, внутренний монолог используется почти исключительно для изображения мыслей героев; для воспроизведения эмоциональной сферы он менее пригоден.

Следует особо выделить такую разновидность внутреннего монолога, как рефлектированная внутренняя речь — психологический самоанализ. Здесь мы имеем дело как бы с двойным психологическим изображением. Первая ступень — изображение мыслей героя с помощью внутреннего монолога; но «внутри» этой формы психологизма — свой психологический анализ: мысли героя уже сами по себе представляют форму изображения внутреннего мира.

В авторском психологическом изображении различается психологическое описание (воспроизводит относительно статичное чувство, переживание, настроение, но не мысль) и психологическое повествование (предмет изображения — динамика мыслей, эмоций, представлений, желаний и т. д. С художественной точки зрения оба способа равноценны и оба нужны для создания полноценной психологической картины. Основная функция психологического описания в новой литературе — анализ достаточно сложных, многогранных, многосоставных психологических состояний.

Также существуют и специфические формы, которые используются сравнительно нечасто. К ним относятся сны и видения как приемы психологизма, а также такая оригинальная сюжетно-композиционная форма, как введение в повествование персонажей-двойников. С помощью этих способов литература идет глубже в познании и изображении внутреннего мира человека: раскрываются новые психологические состояния (например, состояние между сном и явью, состояние экстатического возбуждения), фиксируется причудливая игра образов сознания, запечатлеваются процессы ассоциаций, озарения, интуиции. Бессознательные и полубессознательные состояния становятся звеном в цепи внутреннего развития героя. «В форме литературных снов писатель восполняет анализ психических состояний и характеров действующих лиц».

Общие приемы и способы психологического изображения используются разными писателями по-разному. Благодаря этому создается неповторимость, своеобразие психологических стилей писателей-психологов. В соответствии с особенностями проблематики, интересом к тем или иным характерам и положениям каждый писатель по-своему подходит к внутреннему миру человека, раскрывает его с разных сторон.

2. Особенности психологического анализа в романах Дины Рубиной

Дружба народов" (№ 9−10, 1996) напечатал новый роман «Вот идет Мессия!» и, наконец, в издательстве «Остожье» вышла книга с тем же названием. О своем романе Рубина как-то сказала, что «он не линеен, он достаточно партитурен, там много голосов и подголосков, даже главная героиня поделена надвое. Собственно, это роман о расщепленном сознании. Но не только об этом. Там много сюрпризов».

Израиль — маленькая страна. Мир, доступный проникновению каждого автора, особенно, русскоязычного, еще меньше. Поэтому-то лица в романе Дины Рубиной легко узнаваемы, все эти газетные редакции, «духовные центры», и даже частные квартиры хожены-перехожены… Красочные описания Тель-Авива, Иерусалима, еврейских поселений на контролируемых территориях — подлинная экзотика в Москве или Питере. Особенно, если наблюдения автора точны, детали схвачены верно, выводы оригинальны и дают богатый простор воображению… «Тель-Авив отличался от Иерусалима куда больше, чем может отличаться просто приморский пальмовый город от хвойного города на горах. Здесь по-другому текло время, иначе двигались люди. Они иначе одевались — будто невидимое око, что вечно держит стражу над Иерусалимом, здесь опускало веко и засыпало, позволяя обитателям побережья жить так, как в Иерусалиме жить просто непозволительно. Оно, до времени, спускало им многое, чего бы не спустило жителю Святого города, вынужденного дышать разреженным воздухом над крутыми холмами».

Роман представляет собой две замкнутые изогнутые линии, отражающие челночные перемещения героини из поселения Неве-Эфраим, где она живет, через Иерусалим, где она пересаживается, в Тель-Авив, где она работает в газете «Полдень», а также вялое топтание другой героини, «известной писательницы N», вокруг иерусалимской «шхуны» в поисках интриги нового литературного опуса. Так что же это: две особи женского пола, каждая по-своему реагирующая на окружающие раздражители? автор романа и его героиня? или вообще один и тот же человек, развалившийся надвое в своей новой эмигрантской ипостаси? Этот двойнический персонаж используется как форма психологического изображения и анализа противоречивого сознания, идейно-нравственных исканий.

В 2007 г. выходит сборник рассказов Д. Рубиной «Цыганка».

Новый сборник рассказов Дины Рубиной состоит из двух частей. Первая, «Между времен», посвящена людям, их причудливым судьбам, которыми автор интересуется, пропускает через свое восприятие и выдает в виде складных, красивых и захватывающих историй.

Во всех рассказах, и это свойственно творчеству Рубиной, автор беседует с читателями, явно проявляет себя, раскрывает секреты своей работы, выдает источники информации.

Однако при всей непосредственности рассказы Рубиной — это не поток сознания, «что вижу, то пою», а продуманные, законченные миниатюры. Очень разные, объединенные только всепоглощающим любопытством автора, собирающего их по жизни как самую драгоценную коллекцию.

Во втором цикле — «Между земель» акцент смещается с личности в пространство, здесь присутствуют красивые описания природы:

«Кусками желтой халвы мелькнули жернова прессованного сена…» «…к началу новой недели хлынули дожди и опять забыли за собой прибрать: все висели и висели в воздухе дырявые пары… Не рассеивались» и архитектуры: «Долгий выдох тумана расползался по каменным террасам… Великолепный замковый парк, расходящийся по склонам, изумлял гигантскими деревьями, изумрудными от сырого мха, и фонтаном, в котором полулежал большеголовый мраморный Нептун, похожий на лешего из русской сказки, — с лишаями плесени на плечах и зеленоватой бороде…».

Второй главный герой — традиционно город. Иерусалим, Ташкент, Киев. Герой однозначно положительный; образ неизменно прекрасный — романтизированный и мифологизированный, пронизанный реальной ностальгией автора или сконструированной ностальгией героев.

Как и в предыдущих своих творениях, автор несказанно щедр на сочинение бесконечного числа маргинальных персонажей и побочных сюжетных линий, что делает из романа-биографии роман-панораму поколения, или позднесоветского общества, или профессиональной (консерваторской, цирковой) среды и т. д.

Жанр любовной истории, как и в ташкентском романе. Детективный формат — главная героиня пропала (причем вместе с мотоциклом), и ее история реконструируется по рассказам мужа и письмам возлюбленного — так вот, детективный формат не выдерживается, тут же появляется третий повествователь, то ли автор, то ли сама героиня, а развязка, раскрытие тайны исчезновения, заранее понятна, совершенно предсказуема.

Автор по-прежнему питает пристрастие к графическому (петитом, курсивом) выделению фрагментов текста. По большей части неоправданное в «Кабане» и «Синдикате», здесь, как и в ташкентском романе, оно оправдано (хронологическими скачками) через раз.

И наконец, пожалуй, самое важное. В произведениях известной писательницы давно уже стали появляться загадочные персонажи, странные совпадения, неотвратимые пророчества и — именно в связи с этой мистической линией — тема самоубийства.

Страшные предчувствия, провидческие инсценировки и неудавшаяся роль ангела-хранителя в «Кабане».

В «Синдикате» — пугающие телефонные звонки от шизофреника, таинственные письма с библейскими пророчествами и проклятиями, мальчик-ангелочек, регулярно поджигающий подъезд.

И в «Почерке» — таинственный толстяк-альбинос в тирольской шляпе с перышком, который в разных странах встречается (или мерещится) героине. Но в отличие от предыдущих книг, где мистическая тема заявлялась, но не развивалась, оставаясь притягательным, но ускользающим ароматом, или даже под конец перечеркивалась, как в «Цыганке», здесь она получает полное выражение в судьбе и даре главной героини. В аннотации «Почерк Леонардо» прямо так и аттестуется: «мистический роман», а в отзывах, прочувствованно, — «с выходом в вечное». Известная писательница довольно изящно выходит наконец за рамки реализма.

Символика огня в романе-комиксе Дины Рубиной «Синдикат», или об «огненном ангеле нашего подъезда».

Не случайно одной из магистральных тем романа становится огонь, персонифицированный в незабываемом образе странного мальчика-пиромана. Героиня Дины Рубиной снимает квартиру в Москве в подъезде, где живет один мальчик, прекрасный и жуткий одновременно. Где он, там и горит. «Кроткий мальчуган из 16-й квартиры, ангелок с голубыми глазами и славно подвешенным языком. Именно он наводил ужас на весь дом. Именно за ним приглядывали в оба взрослые, именно его провожали подозрительными и свирепыми взглядами все жильцы дома». Д. Рубина называет его «огненным ангелом нашего подъезда». Это был «огненно-рыжий мальчик с лицом нежнейшего фарфорового сияния», и напоминал он «юного финикийца с одной старинной гравюры». Подъезд, в котором он жил, горел регулярно, причем это вовсе не было следствием элементарного хулиганства. Это была миссия. Похожий на язычника, поклоняющегося огню, странный мальчик комментирует свои действия так: «Как много на свете злых людей! Но я все стерплю. Я посылаю им свет в душе!»; «Не уподобляйтесь низким людям, которые живут в темноте и не хотят знать света»; «Злые люди, темные люди, они не знают, что нуждаются в свете!». Эти слова он произносит «речитативно-молитвенно», и лицо у него при этом вдохновенное, как если бы он исполнял священный долг.

Огненный ангел всюду несет с собой уничтожающий и очищающий огонь, единственную стихию, способную противостоять абсурдности реального мира. Безусловно, это тот человек, который может поджечь бассейн. Именно в бассейне «Пантелеево» Дина Рубина, к своему глубокому удивлению, повстречалась с огненным ангелом снова. Надо ли говорить, чем мальчик был занят? Конечно, он поджигал бассейн.

Не случайно героиня романа мысленно прозвала мальчика финикийцем. Он действительно оказался семитом, имеющим «мандат на восхождение». Дина Рубина пришла в ужас от мысли, что Синдикат существует для того, чтобы огненный ангел не ограничился поджогами в России, а повез с собою по всему свету свою самоубийственную страсть. «Среди молодежи есть мальчик, очень опасный, он маньяк, поджигатель. А бассейн в полуразрушенном «Пантелеево» продолжает пылать, как Геенна Огненная. Дине Рубиной огонь представляется самой сильной и опасной стихией. Даже в противостоянии огонь / вода побеждает огонь. Это отражено не только в сцене горящего бассейна, в котором на момент возгорания воды все-таки не было. Огненного мальчика автор сравнивает с рыбкой-вуалехвосткой, сияющей в тесном аквариуме своим огненно-рыжим нимбом. В другом месте, описывая приемную Синдиката, она замечает небольшой аквариум с рыбками, а рыбки не какие-нибудь, а огненные меченосцы, за которыми любовно ухаживает одна из сотрудниц Синдиката. Прямо в собственной приемной героини-alter ego автора, хоть и в воде, но дух огня все равно присутствует, живет и угрожает всеобщему спокойствию.

Надо сказать, что для Дины Рубиной огонь — это не только запах гари, ненавидимый с детства и вызывающий приступы астмы, это и метафора Катастрофы, поглощающей целый народ, это и символ необратимого разрушения, вселяющего в человека чувство безысходности. Что и говорить, подобные картины внушают ужас и желание куда-нибудь подевать всех этих огненных ангелов наших подъездов.

Вот еще картина. Дине Рубиной снится, что «начальство отозвало всех синдиков из всех городов необъятной России, законопатили всех на корабль, подняли швартовы и поплыли по водным артериям России /…/». И конец этого предприятия легко предсказуем:

«Пожар в трюме…

Конец Синдиката…"

Возникают сложные ассоциации, то с Синдикатом, то с университетом, то с пароходом, то с Геенной Огненной…

Заключение

Дина Рубина — самый издаваемый израильский писатель, пишущий по-русски.

Она — автор более тридцати книг прозы и по праву считается одним из самых читаемых прозаиков. Читатели любят Дину Рубину за занимательный сюжет, яркий язык и самобытный ироничный стиль.

В Израиле ее называют «наша Дина», подходят на улице и дают советы — как писать, что писать, и корят, за то, что написала не так. Свои вещи перечитывать не любит, быстро теряет к ним интерес, любит только то, над чем работает в данный момент.

Рубина является наследницей русской литературной традиции: ее пронзительная авторская интонация напоминает о Сергее Довлатове и Фазиле Искандере. Проза Дины Рубиной пронизана светлой грустью и ностальгией, мудростью и добротой; ее герои — живые, объемные, настоящие. Последний роман писательницы «На солнечной стороне улицы» стал бестселлером, вошел в шорт-лист Букеровской премии, получил высокую оценку критиков и выдвинут на премию «Большая книга».

Новый сборник рассказов Дины Рубиной «Цыганка» состоит из двух разделов — «Между времен» и «Между земель».

На первый, суровый взгляд, «Цыганка» вся сплошь составлена из литературного вторсырья — здесь какие-то зарисовки для будущих рассказов, расшифровки записей для интервью, воспоминания о встречах с дальними родственниками или просто случайными людьми, письма, размышления, записки на манжетах и салфетках. На второй же обнаруживаешь, что Рубина в состоянии сотворить нечто фантастическое даже из таких вершков и корешков. Ей как-то потрясающе везёт на людей — что не предок, то титаническая фигура, что не случайный попутчик, то носитель удивительнейших историй. Едва ли не про каждого из здешних героев вполне можно было бы написать целый роман — Рубина же пишет страниц тридцать, но зато такой интенсивности, что не оторвёшься. Когда читаешь рассказы Рубиной, хочется немедленно начать расспрашивать бабушку и дедушку, случайных знакомых и незнакомых, ненавязчиво подталкивать к беседе, потому что у каждого есть хотя бы пара уникальных историй в памяти. Надо только уметь слушать.

Сюжеты и содержание рассказов и новелл охватывают широкие временные и пространственные границы. По-прежнему в центре творчества писателя остаются любовь и история человеческой души, рассказанные через самые экстремальные, а порой и фантастические события.

Дина ответила на многочисленные вопросы журналистов, касающиеся издания книги, судьбы и нынешнего положения самого автора, а также некоторых тем, затронутых в книге.

Писатели любят жанр мемуаров. Чужие реминисценции — это не всегда скучно и противно. Смотря кто, собственно, и как пишет.

Вот, например, «На солнечной стороне улицы» Дины Рубиной. Роман, склеенный из отрывков чужой памяти. Вера, известная во всем мире художница, вытащившая себя из грязи и крайней бедности; ее мать, воровавшая, обманывавшая, такая отвратительная для собственной дочери и вместе с тем получившая прощение перед смертью; сама автор, судьба которой параллельна (как ни парадоксально, и пересекающаяся) с историей героини; и еще сотни людей, чьи судьбы перекрестились в далеком советском Ташкенте. Это воспоминания, уходящие далеко в прошлом, на фоне «сегодня» и «здесь».

И никакого кича. Все так просто и естественно, словно вы сидите на лавочке с Рубиной и слушаете задушевные истории, имевшие место полвека назад. Может, сюжетная линия не слишком четкая и лиризма многовато, и, вероятно, не читается на одном дыхании. Да, минусы есть. Однако хороший читатель отметит стиль и то, что именуется художественным мастерством и психологизмом, в коих Д. Рубиной не откажешь. И оценит задумку автора, собравшего паззл из сотен людских судеб в одну замечательную картину под названием «жизнь»…

1) А. Б. Есин. Психологизм русской классической литературы. 2-е изд., перераб. Москва, изд-во: Флинта, 2003 г.

2) Л. Я. Гинзбург. О психологической прозе. — Москва. INTRADA, 1999 г.

3) Дина Рубина. Цыганка. Рассказы. Москва, изд-во: Эксмо, 2007 г.

4) Страхов И. В. Психологический анализ в литературном творчестве: В 2 ч. — Саратов, 1973. — Ч. 1. — С. 4.