Полемика славянофилов и западников в интерпретации Герцена

Александр Иванович Герцен (1812−1870) — известный русский писатель и революционер.

«Былое и думы» — литературное произведение, написанное Герценым в жанре воспоминаний. Отдельные главы писались автором в разные годы и между некоторыми из них разрыв в несколько лет. Полностью опубликовано в 1868 году, хотя работу над ним автор начал осенью 1852 года. Подобного грандиозного хронологического размаха не знало еще ни одно произведение отечественной литературы. Две главы четвертого тома «Былого и дум» — «Наши» и «Не наши» — Герцен посвятил противостоянию западников и славянофилов. Задача этой работы — попытка рассмотреть данную проблему на примере анализа этих глав.

1. Биография

Герцен Александр Иванович, русский писатель, философ, внебрачный сын богатого аристократа И. А. Яковлева и немки Луизы Гааг, родился 25 марта (6 апреля) 1812 г. в Москве. Фамилия Герцен придуманная — от немецкого «герц» — сердце.

Поскольку обширная домашняя библиотека состояла в основном из книг французских энциклопедистов и просветителей XVIII в., Александр рано начал читать именно эти книги, ставшие своеобразным фундаментом его мировоззрения. Очень повлияли на него события 14 декабря 1825 г. и последующие репрессии, которым подверглись декабристы. В 1827 г. А. Герцен и его друг Н. П. Огарев поклялись в вечной дружбе и в том, что отдают свои жизни служению свободе. Этой клятве друзья остались верны до последней минуты жизни.

В 1829 г. Герцен поступил, а в 1833 г. окончил физико-математическое отделение Московского университета. В июле 1834 г. его арестовали за участие в кружке, где изучались произведения Сен-Симона. Он провел девять месяцев в тюрьме. Затем ссылка в Пермь, оттуда в Вятку и во Владимир, где Герцен служил в губернских канцеляриях. В 1840 г. вернулся в Москву и вскоре переехал в Санкт-Петербург, откуда его опять выслали, на этот раз в Новгород.

В 1842 г. вновь поселился в Москве и стал активным участником спора между славянофилами и западниками.

В 1844—1845 гг. в цикле статей «Письма об изучении природы» ратовал за ликвидацию антагонизма между естествознанием и философией. В 1841—1848 гг. Герцен создал социально-психологический роман «Кто виноват?», повести «Доктор Крупов» (1847) и «Сорока-воровка» (1848), направленные против крепостничества. В 1847 г. с семьей уехал за границу. (В 1856 г. к нему присоединился Огарев.). Его постигло разочарование в ценностях европейской цивилизации, что не замедлило отразиться на страницах книги «С того берега» (1847−1850). Герцен опять возвращается к России в статье «Россия» (1849) и книге «О развитии революционных идей в России» (1850).

В 1852 г. переехал в Лондон, где основал Вольную русскую типографию. В 1855 г. начал выпуск альманаха «Полярная звезда» (с портретами пяти казненных декабристов на обложке), а в 1857 г. — первой русской революционной газеты «Колокол», выходившей 10 лет. В автобиографических воспоминаниях «Былое и думы» (1852−1868), вершине его художественного творчества, отражена не только личная жизнь автора, но и все самые значительные события истории России и Запада более чем за полвека.

К концу дней своих Герцен пришел к мысли о неприемлемости террора и насилия. Последние годы жизни провел в Женеве, Канне, Ницце, Лозанне, Флоренции, Брюсселе, Париже. Умер 9 (21) января 1870 г. в Париже.

2. «Наши» и «Не наши»

Искания молодого поколения начала XX в., воспитанного в духе европеизма, довольно быстро сосредоточились на осмыслении проблемы русского пути, две точки зрения на которую выразились в противостоянии западников и славянофилов, наметившемся в конце 1830-х гг. и достигшем кульминации в 1840-е. Однако, как свидетельствуют уже названия глав, в центре внимания писателя оказывается не только содержание полемики и антагонизм течений, сколько их конкретные представители.

Герцен не стремится представить отношения западников и славянофилов как диалог. Возможно, это связано с тем, что именно диалогических отношений между выразителями обеих противостоящих позиций не сложилось, а также с тем, что автор увидел между двумя концепциями важные точки соприкосновения, принципиально игнорируемые идеологами западничества и славянофильства. Он высказал это в некрологе, посвященном К. С. Аксакову: «Да, мы были противниками, но очень странными. У нас было одна любовь, но неодинакая… Мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно» (т. 9, с. 170).

Для Герцена важным было переосмыслить ситуацию спора 1840-х гг. Верный своему принципу оценки исторических событий, идей, главным образом, с точки зрения их перспективности, актуальности для будущего, он стремился выявить роль обеих концепций в ситуации 1850-х гг., а потому в «Былом и думах» больше внимания уделил собственному диалогу с западничеством и славянофильством и собственным воззрениям, создав своеобразный разноуровневый полемический диалог, выражающий многогранность и объемность историософских исканий.

3. Герцен и его место в полемике западников и славянофилов

Пытаясь обозначить свое место в полемике западников и славянофилов, Герцен замечал в дневниковой записи от 17 мая 1844 г.: «Странное положение мое, какое-то невольное juste milieu в славянском вопросе: перед ними (имеются в виду славянофилы.) я человек Запада, перед их врагами — человек Востока. Из этого следует, что для нашего времени эти односторонние определения не годятся…» (т. 2, с. 354). При этом Герцен 1840-х гг. — все-таки западник, сторонник следования России по европейскому пути.

Если в первоначальном варианте текста «Былого и дум» акцент был сделан больше на расхождении западников со славянофилами («Война наша с ними была в самой сущности воззрений; она не могла не быть»), то во втором — на личном и историческом примирении («Борьба между нами давно кончилась, и мы протянули друг другу руки…» (т. 9, с. 133). Не отрицая своего принципиального идейного несогласия со славянофилами по некоторым вопросам, Герцен в окончательной редакции заметно смягчил свое отношение к ним, что можно объяснить уходом идейных противников из жизни к моменту начала работы над второй редакцией книги. Это дало возможность выразить и свои личные симпатии, и сожаление об их и собственных прошлых заблуждениях, о взаимной распре, а также — представить некий независимый взгляд «издалека» на столкновение западников и славянофилов, который у него к тому времени сложился. Вместе с тем это видимое «равновесие» в изображении обоих «станов» отчетливо выявляет разное отношение к ним автора «Былого и дум».

4. Диалог с западниками

В 1847—1848 гг. (после эмиграции и событий французской революции) Герцен во многом переосмыслил свое отношение к западничеству, ощутив разочарованность в перспективности европейских начал, скептицизм и двойственность в оценке деятельности прежних единомышленников.

Тем не менее, писатель отнюдь не осуждает западников, но дает почувствовать, что их идеалы были возвышенны и, для той эпохи, прогрессивны: в 1830−40-е гг. просвещенная Европа и самодержавная Россия мыслились как антиподы. В герценовском тексте русский европеизм первой половины XIX в. представлен как явление исторически оправданное и более решительно оппозиционное по отношению к государственному режиму, чем воззрения славянофилов.

Вместе с тем нельзя не заметить, что западники интересуют автора «Былого и дум» не столько как представители западничества, сколько сами по себе, во всей многогранности их индивидуальностей. В «Былом и думах» оказываются противопоставлены личности юных русских западников, максималистов, которые, в интерпретации писателя, не исчерпываются ни характером повседневных отношений, ни своей историософской концепцией и общественной деятельностью, и в жизни которых, тем самым, словно гармонически «уравновешены» бытовое и идеологическое. Как очевидно, это отличает восторженных русских западников от «старых» европейцев, по Герцену, опустившихся на самое дно повседневности, всецело ограниченных ею (т. 10, с. 126).

Настойчиво проводя мысль о глубинном несовпадении России и Европы, о несоответствии реальной сущности последней идеализированным представлениям о ней в сознании западников, Герцен-автор «Былого и дум» всем ходом повествования полемизирует со своими воззрениями изображаемой поры и с воззрениями своих друзей и единомышленников. Этот диалог в известной степени условен: автор знает заведомо больше, чем герои, которым, по сути, как он показывает, нечего ему противопоставить: идеалы западников отступили в прошлое. Возможно, этим историческим «неравноправием» позиций участников полемики обусловлено то, что она словно растворена в повествовательной ткани «Былого и дум», не оформлена как последовательность ответных «реплик».

Не скрывая уважения и интереса к личностям западников, Герцен во многом рассказывает о них как об уходящих или ушедших из жизни — к личной скорби об их гибели примешивается ощутимое сожаление о том, что они, оставив по себе большую человеческую память, не оставили потомкам живого учения: концепция западников, в отличие от воззрений славянофилов, практически не нашла отражения на страницах «Былого и дум», хотя, построенная преимущественно на рациональных основаниях, близких герценовскому мышлению, характеризовалась большей последовательностью и логической стройностью. В отличие от западников, у славянофилов не было тяги к цельной философской системе.

5. Диалог со славянофилами

Диалог Герцена со славянофилами при этом ведется на страницах «Былого и дум» достаточно открыто, активно-неравнодушно, что вызывает ощущение большего «равноправия» «собеседников». Вероятно, тем самым подчеркивается перспективность идей славянофилов в 1850-х гг. Не случайно Герцен хотя и частично, но освещает их позиции.

Несмотря на личную симпатию и уважение к отдельным славянофилам, Герцен сравнительно немногословен в их характеристике: очевидно, в отличие от западников, они в «Былом и думах» интересны ему не столько сами по себе, сколько как представители своей концепции. Герцен видел историософские концепции славянофилов достаточно актуальными. Поставленные ими вопросы о русском пути и первые серьезные попытки на них ответить оставались, с его точки зрения, остро проблемными, требовали особенного внимания.

Очевидно, писатель ценит в воззрениях славянофилов и исторический оптимизм, и некоторую родственность своим собственным размышлениям о русской сельской общине, которые были для него едва ли не первостепенны в 1850−60-е гг. Эти два положения определяют как обостренный интерес Герцена к славянофильству, так и конкретное содержательное наполнение создаваемого в главе «Не наши» полемического диалога со славянофилами. Так, стремясь оспорить славянофильские представления о «возвращении в народ», писатель открыто выдвигает свой центральный тезис: «Но история не возвращается» (т. 9, с. 148). Этот тезис во многом проливает свет на изображение славянофильства в «Былом и думах», которое, несмотря на признаваемую автором актуальность отдельных его идей, все же представлено, в целом, как явление архаичное и достаточно далекое от действительной жизни.

Если в строках о западниках отношение автора было, скорее, скорбно-элегическое, то в повествовании о славянофилах — осуждающее. «…Важность их воззрения, его истина и существенная часть вовсе не в православии и не в исключительной народности, а в тех стихиях русской жизни, которые они открыли под удобрением искусственной цивилизации» (т. 9, с. 134). Религиозные устремления славянофилов, как и, в целом, их обращенность к прошлому являлись, по Герцену, их заведомо ошибочным, однако настойчиво отстаивавшимся личным выбором.

Герцен достаточно бескомпромиссен в своих суждениях. Над позицией героев ощутимо довлеет авторская позиция, и славянофильство в книге предстает в неполном, существенно «урезанном» виде. Разочаровавшись в западнических идеалах и находя в себе мужество открыто признаться в этом, в то же время заметно сближаясь с отдельными славянофильскими воззрениями, писатель все же стремился идейно дистанцироваться от них, настаивая на несовпадении своей и славянофильской историософских позиций.

6. Проблема будущего России

герцен западник писатель славянофил Повествуя о противостоянии западников и славянофилов и участвуя в диалоге с ними, Герцен 1850-х гг. как бы мимоходом роняет теоретические суждения по проблеме пути России, частично соприкасаясь с идеями то одного, то другого течения.

На первый взгляд, он высказывает вполне славянофильские мысли о необходимости развития русской национальной самобытности. Вместе с тем его суждения причудливым образом сочетают в себе и отрицание, и приятие европейских веяний: «Помещичья распущенность, признаться сказать, нам по душе, в ней есть своя ширь, которую мы не находим в мещанской жизни Запада» (т. 9, с. 154). И добавляет, имея в виду русское общество конца XVIII — первой половины XIX вв.: «В этом обществе была та свобода неустоявшихся отношений и не приведенных в косный порядок обычаев, которой нет в старой европейской жизни, и в то же время в нем сохранилась привитая нам воспитанием традиция западной вежливости, которая на Западе исчезает…» (т. 9, с. 154−155).

Это высказывание выявляет диалектику герценовских взглядов на европеизацию. Негативно отзываясь о современном состоянии Запада, он в то же время высоко оценивает достижения прошлого и одно из исторических преимуществ России видит в том, что она оказалась едва ли не единственной полноправной наследницей этих утраченных Западом достижений. Их синтез с самобытно-русскими началами, к середине XIX в. ставший уже органическим, по Герцену, является залогом ее будущего. Таким образом, отрицая европеизацию «из настоящего», автор «Былого и дум» приемлет европеизацию «из прошлого», тем самым в чем-то своеобразно примиряя воззрения западников и славянофилов, но и не совпадая с ними.

Обращаясь к центральному для него вопросу — о будущем, Герцен рассматривает его в общественно-политической плоскости. При этом он заметно сближается со славянофилами: «…Европа показала удивительную неспособность к социальному перевороту. Мы думаем, что Россия не так неспособна к нему, и на этом сходимся с славянами» (т. 9, с. 151). Парадоксально, он оказывается близок и к западникам, поскольку выступает носителем умонастроения русского европеизма: «…Разумное и свободное развитие русского народного быта совпадает с стремлениями западного социализма» (там же), — хотя этот европеизм и преломился в идеале, в мечте, хотя и претерпел весьма существенные изменения".

Заключение

Диалог западнического и славянофильского начал, имевший место и в сознании Герцена, и в самой исторической ситуации 1840-х гг., на страницах четвертой части «Былого и дум» получает своеобразное концентрированно-обобщенное выражение. Она обращает читателей к столкновениям западников и славянофилов, завершающимся высшим авторским примирением, которое, однако, не снимает идейных различий.

Герцен обосновывает неактуальность полемики западников и славянофилов в 1850-е гг. хотя и оставляет ей заметное место в истории и признает ценность духовного опыта, идейных исканий деятелей 1840-х гг. для настоящего и будущего, более того, признает актуальность поставленной этими деятелями проблемы русского пути.

«…Время, история, опыт сблизили нас, не потому, чтоб они нас перетянули к себе, а потому, что и они и мы ближе к истинному воззрению теперь, чем были тогда, когда беспощадно терзали друг друга в журнальных статьях, хотя и тогда я не помню, чтоб мы сомневались в их горячей любви к России, а они — в нашей» (т. 9, с. 170−171).

Библиография

1. Герцен А. И. Собрание сочинений: В 30 т. М.: Изд-во АН СССР, Наука, 1954;1966.

2. Гершензон М. О. Герцен и Запад // Гершензон М. О. Образы прошлого. М.: Т-во Скоропечатни А. А. Левенсон, 1912.

3. Гершензон М. О. Социально-политические взгляды А. И. Герцена. М.: Труд, 1906.

4. Левандовский А.А.Т. Н. Грановский в русском общественном движении. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1989.

5. Смирнова З. В. Социальная философия А. И. Герцена. М.: Наука, 1973.

6. Сухов А. Д. Столетняя дискуссия: западничество и самобытность в русской философии. М.: Изд-во Ин-та философии РАН, 1998.

7. Эльсберг Ж. (Я.Е.) А. И. Герцен и «Былое и думы». М.: Федерация, 1930.