Лирический цикл А. Ахматовой «Полночные стихи» как художественное целое

В семантику поэтического мира Ахматовой музыка вошла как особая сакральная сфера, связанная с переходом в иной мир и со спасением («Хор ангелов великий час восславил»). Спасительное пространство музыки укрывает от враждебного мира с разрушенными связями, восстанавливает прерванные коммуникации («Полно мне леденеть о страха,/ Лучше кликну Чакону Баха,/ А за ней войдет человек»). Музыка олицетворяет средство для восстановления гармонии мира, а на непосредственном уровне — верность столь ценимую Ахматовой:

Она одна со мною говорит, Когда другие говорить боятся.

Когда последний друг отвел глаза, Она была со мной в моей могиле…

Отношение к Слову подчеркнуто в «Полночных стихах»: «И наконец ты слово произнес»; «И даже я, кому убийцей быть/ Божественного слова предстояло» (к этому же, более отдаленно, «гул затихающих строчек» и «бормочет окаянные стихи»).

Это сближает рассматриваемый цикл с Расином — о страхе Федры перед произнесением имени Ипполита.

Неоднократно повторяющийся у Ахматовой мотив «счастья разлуки» и боязни встречи («Как подарок приму я разлуку»; «о встреча, что разлуки тяжелее»; «И встреча горестней разлуки») находит переклички с «Федрой». О счастье разлуки говорит Федра кормилице в ответ на ее утешения, что Ипполит навеки разлучается со своей возлюбленной (досл.: Они всегда будут любить друг друга! Несмотря на изгнание, которое их разлучит, они дают друг другу тысячи клятв в том, что никогда не расстанутся"). Ср.: «Все наслаждением будет с тобой — /Даже разлука»; «Что нам разлука — лихая забава» и («Вместо посвящения»):

По волнам блуждаю и прячусь в лесу, Мерещусь на чистой эмали, Разлуку, наверно, неплохо снесу, Но встречу с тобою — едва ли.

Можно упомянуть еще алую пену как символ смерти, катастрофы у Ахматовой — «Пусть разольется в зловещей судьбе / Алая пена» (к этому же: «И облака сквозили/ Кровавой Цусимской пеной») — и «кровавую пену, алую дымящуюся траву» в знаменитом монологе Терамена о гибели Ипполита (в пер. Тютчева «Они летят, багря удила пеной»).

В стихотворении «Первое предупреждение» из «Полночных стихов» благодать в строках: «Пускай я не сон, не отрада/ И меньше всего благодать» — обычно связывается с именем Ахматовой [Анна — благодать]. Представляется возможным указать еще один предположительный источник этого образа. Как известно, расиновская «Федра» была предметом спора между янсенистами и иезуитами о том, языческое это произведение или христианское. Янсенисты видели в «Федре» блестящее подтверждение учения о благодати, в самой Федре — женщину, вовлекшуюся в преступление того, что она была лишена благодати. Уже Шатобриан усмотрел в ней христианку под античным именем. Сент-Бев утверждал, что в пьесе чувствуется учение о благодати. По замечанию Поля Менара, в авторе «Федры» ощущается «поэт-христианин, по сильному свету, который он бросил в глубину души, предавшейся стыду и угрызениям совести». Этот обзор взят из книги Ф.

Д. Батюшкова «Женские типы Расина» (Санкт-Петербург, 1897, 27−28). В конце века в России вышло несколько книг, посвященных Расину и специально «Федре» и, в частности, предназначенных для гимназий и женских курсов, например: «Ж. Расин. Федра, перевод в стихах размером подлинника Льва Поливанова с приложением этюда Патена о французской классической трагедии и другими объяснительными статьями».

В этой книге, кроме того, собраны фрагменты из всех русских переводов «Федры» и — что представляется существенным — две рецензии на исполнение Рашелью роли Федры, одна из них — «Г-жа Рашель на петербургской сцене в роли Федры» (причем восторженно описывается ее облик — высокий рост, величественность осанки, черные кудри, мраморная шея и т. п.). Вполне вероятно, что все эти книги, входившие в гимназическую программу, впоследствии вспомнились Ахматовой (и Мандельштаму) уже в десятые годы, получили новое звучание в изменившемся контексте и были поняты по-иному и более глубоко. Можно привлечь и эссе А. Франса: «Не наделил ли он последнее из своих языческих произведений, свою „Федру“, всеми волнениями и всем отчаянием христианской души, лишенной благодати?» (ср. в стихотворении 1917 г.: «Да, не страшны ни море, ни битвы/ Тем, кто сам потерял благодать»).

Нелишне упомянуть, что это эссе помещено, в частности, в двухтомнике Расина, вышедшем в 1940 г. в издании Асаdemia, где была напечатана «Федра» в переводе Шервинского (с которым Ахматову связывали дружеские отношения); любопытно, что именно в этом переводе встречается слово срам (ср. «Пролог»): «На сына чистого, почтительного к вам,/ Я взор свой подняла, где были страсть и срам».

Таким образом, античная тема слепого «внутреннего рока» в кругу идей христианства, близких Ахматовой, могла быть переосмыслена в тему отсутствия благодати, приводящего к страданиям того, кто ее лишился.

Тема античных зеркал Ахматовой здесь затронута лишь в самом общем виде. Как уже было сказано, сейчас она значительно расширилась. Но уже и тогда можно было бы сделать существенные добавления. Так, к аналогичным выводам независимо пришел Р. Д. Тименчик, занимавшийся теми же поисками в связи с античными первоисточниками (Эврипид, Сенека) и Анненским; ср. найденные им переклички: Анненский — «Любовь для Федры — только рана»; Ахматова — «И было это — только рана», или более общие, связанные с проблемой двойничества: «…в „Ипполите“ Федра и Кормилица изображают сознательную и бессознательную сторону женской души, ее божественную и растительную форму… Душевная борьба Гамлета вышла, конечно, именно из таких сцен „двоения“, чтобы в наши дни перейти снова в форму драматических галлюцинаций на страницах психологического романа» [1, 349−350] и др.

Заключение

1. Лирический цикл в поэзии Ахматовой является жанровым образованием, в основе которого лежит единый образ мира, точнее, единый принцип мироощущения, реализуемый через систему структурообразующих элементов — носителей жанра.

2. В поэтической системе Ахматовой 1940;х — 1960;х гг. одной из ведущих тенденций является тенденция к интеграции, которая на жанровом уровне связана с активизацией формы лирического цикла, благодаря чему из отдельных самостоятельных лирических фрагментов рождается новое художественное целое.

3. Лирический цикл оказывается плодотворной формой позволяющей поэту, оставаясь в рамках эстетики лирики, осваивая эпические события; реализация стратегии «диалога с культурой» оборачивается диалогом-противостоянием со своей эпохой (историческим временем) а Вечностью (временем как онтологической категорией).

4. Благодаря использованию в тексте «Полночных стихов» образа зеркала разомкнутая в бытие реальность расширяется: героиня не живет в мире, она существует в бесконечных представлениях о нем, сконструированных ее сознанием из фрагментов прошлого и настоящего, а также прошлых и настоящих ощущений, и это грозит ей потеряться.

Список используемой литературы

1. Анненский И. Театр Эврипида. Т. 2. — М., 1917.

2. Ахматова А. А. Сочинения в 2-х т. Т. 1. — М., 1990.

3. Виленкин В. Л. В сто первом зеркале (Анна Ахматова). — М., 1987.

4. Жирмунский В. М. Творчество Анны Ахматовой. — Л., 1975.

5. Зайцев Н. И. Система «поэтических зеркал» в художественном мире А. А. Ахматовой // Ахматовские чтения. — Тверь, 1991.

6. Козубовская Г. П. Сновидное бытие и песенная реальность в поэзии А. Ахматовой // Культура и текст. Вып. 1. Ч. II. — СПб., Барнаул, 1997.

7. Корона В. В. Поэзия Анны Ахматовой: поэтика автовариаций. — Екатеринбург, 1999.

8. Кушнер А. У Ахматовой // Звезда. 1989. № 6.

9. Мочульский К. Поэтическое творчество Анны Ахматовой // Анна Ахматова: Pro et contra. — СПб., 2001.

10. Созина Е. Зеркальная символика как явление стиля русской поэзии рубежа веков // ХХ век.

Литература

Стиль. Вып. 3. — Екатеринбург, 1998.

11. Струве Н. А. Восемь часов с Анной Ахматовой // Ахматова А. Сочинения. — М.: Международное литературное содружество, 1968. Т. 2.

12. Струве Н. А. Кризис Цветаевой // Вестник РХД. № 137. III. 1982.

13. Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. — Париж, 1980. — Т. 2.

Приложение 1

Цикл «Полночные стихи»

Семь стихотворений

Только зеркало зеркалу снится,

Тишина тишину сторожит…

Решка

Вместо посвящения По волнам блуждаюсь и прячусь в лесу, Мерещусь на чистой эмали, Разлуку, наверно, неплохо снесу, Но встречу с тобою — едва ли.

Лето 1963

Предвесенняя элегия Меж сосен метель присмирела, Но, пьяная и без вина, Там словно Офелия, пела Всю ночь нам сама тишина.

А тот, кто мне только казался, Был с той обручен тишиной, Простившись, он щедро остался, Он насмерть остался со мной.

10 марта 1963

Комарово

Первое предупреждение Какое нам, в сущности, дело, Что все превращается в прах, Над сколькими безднами пела И в скольких жила зеркалах.

Пускай я не сон, не отрада И меньше всего благодать, Но, может быть, чаще, чем надо, Придется тебе вспоминать —

И гул затихающих строчек, И глаз, что скрывает на дне Тот ржавый колючий веночек В тревожной своей тишине.

6 июня 1963

Москва

В Зазеркалье

O quae beatam, Diva, tenes Cyprur

et Memphin…

Hor.

Красотка очень молода, Но не из нашего столетья, Вдвоем нам не бывать — та, третья, Нас не оставит никогда.

Ты подвигаешь кресло ей, Я щедро с ней делюсь цветами…

Что делаем — не знаем сами, Но с каждым мигом нам страшней.

Как вышедшие из тюрьмы, Мы что-то знаем друг о друге Ужасное. Мы в адском круге, А может, это и не мы.

5 июля 1963

Комарово

Тринадцать строчек И наконец ты словно произнес Не так, как те… что на одно колено, —

А так, как тот, кто вырвался из плена И видит сень священную берез Сквозь радугу невольных слез.

И вдруг тебя запела тишина, И чистым солнцем сумрак озарился, И мир на миг один преобразился, И странно изменился вкус вина.

И даже я, кому убийцей быть Божественного слова предстояло, Почти благоговейно замолчала, Чтоб жизнь благословенную продлить.

8−12 августа 1963

Зов В которую-то из сонат Тебя я прячу осторожно.

О! Как ты позовешь тревожно, Непоправимо виноват В том, что приблизился ко мне Хотя бы на одно мгновенье…

Твоя мечта — исчезновенье, Где смерть лишь жертва тишине.

1 июля 1963

Ночное посещение

Все ушли и никто не вернулся.

Не на листопадном асфальте

Будешь ты долго ждать.

Мы с тобой в Адажио Вивальди

Встретимся опять.

Снова свечи станут тускло-желты

И закляты сном, Но смычок не спросит, как вошел ты

В мой полночный дом.

Протекут в немом смертельном тоне

Эти полчаса, Прочитаешь на мой ладони

Те же чудеса.

И тогда тебя твоя тревога,

Ставшая судьбой, Уведет от моего порога

В ледяной прибой.

10−13 сентября 1963

Комарово

И последнее Была над нами, как звезда над морем, Ища лучом девятый смертный вал, Ты называл ее бедой и горем, А радостью ни разу не назвал.

Днем перед нами ласточкой кружила, Улыбкой расцветала на губах, А ночью ледяной рукой душила Обоих разом. В разных городах.

И никаким не внемля славословьям, Перезабыв все прежние грехи, К бессоннейшим припавши изголовьям, Бормочет окаянные стихи.

23−25 июля 1963

Вместо послесловия, А там, где сочиняют сны, Обоим — разных не хватило, Мы видели одни, но сила Была в нем, как приход весны.