Тема любви в произведениях И. С. Тургенева 40-50 годов

воспитанный в дворянском гнезде, далекий как от освободительных идей, «обуревавших лучшую часть тогдашней молодежи», так и от новомодных исканий современных молодых людей, щеголяющих своей непосредственностью. Вот как обдуманно рисует Тургенев портрет Санина, в котором при желании можно прочитать и его возможную судьбу: «…он был очень и очень недурен собою. Статный, стройный рост, приятные, немного расплывчатые черты, ласковые голубоватые глазки, золотистые волосы, белизна и румянец кожи — а главное: то простодушно-веселое, доверчивое, откровенное, на первых порах несколько глуповатое выражение, по которому в прежние времена тотчас можно было признать детей степенных дворянских семей, „отецких“ сыновей, хороших баричей, родившихся и утучненных в наших привольных полустепных краях — вот вам весь Санин».

И последние сравнения, самые важные в тургеневском портрете Санина: «…он напоминал молодую, кудрявую, недавно привитую яблоню в наших черноземных садах, — или, еще лучше: выхоленного, гладкого, толстоногого, нежного трехлетка бывших „господских“ конских заводов, которого только что начали подганивать на корде…»

Неизбежность трагической ошибки, трагического заблуждения писатель вскользь, почти неуловимо, но дает почувствовать уже в самом начале повествования, на первый взгляд такого безоблачного, лучезарного. Так, Джемма, которая не особенно жаловала Гофмана, любила одну его повесть — «Заблуждение» (в другом переводе «Ошибки»). Собственно, сюжет этой печальной повести (его приводит Тургенев) — и есть увертюра «Вешних вод», события здесь разыгрались почти так же, как и у Гофмана: «Дело шло об одном молодом человеке, который где-то, чуть ли не в кондитерской, встречает девушку поразительной красоты, гречанку; ее сопровождает таинственный и странный, злой старик. Молодой человек с первого взгляда влюбляется в девушку …

Он удаляется на мгновенье — и, возвратившись в кондитерскую, уже не находит ни девушки, ни старика … Красавица на веки веков исчезает для него … и терзается он мыслью, что, быть может, все счастье его жизни ускользнуло из его рук … В конце повести точно эти же слова скажет Санин о самом себе. Знаменательно и вскользь брошенное замечание Джеммы, и не подозревавшей, что сказанное ею имеет прямое (скорее даже провиденциальное) отношение к ее встрече с Саниным. «Мне кажется, — промолвила она, — что подобные свидания и подобные разлуки случаются на свете чаше, чем мы думаем».

Сюжет повести буквально состоит из ошибок и заблуждений ее героев. Заблуждением (хотя и прекрасным) была любовь Джемы к Санину — он оказался не тот, и Тургенев с первых же страниц повести дает это понять. Он дважды прямо говорит, что Санин, хоть и нe был трусом, но был слабым человеком, слабым характером. «Падение» Санина не является неожиданностью. Тургенев удивительно тонко подводит читателя к этой мысли — мотив возможного «обмана» звучит уже вначале повествования. Многозначительны, например, такие пассажи: «Я хочу доказать твоей матушке, что я не обманщик», — восклицает Санин, и далее следует ироническая авторская ремарка: «Грудь Санина так и вздымалась от прилива великодушных и пламенных чувств!» Или такое выразительное сравнен не влюбленного Санина с легковерным и увлекающимся героем Бомарше: «Эти чувства были самые искренние, эти намерения — самые чистые, как у Альмавивы в «Севильском цирюльнике».

Неустойчивость совсем еще мальчишеской натуры Санина проявилась и в том, что слова у него расходились с намерениями. Он готов ради женитьбы на Джемме продать имение и, следовательно, крестьян, хотя буквально накануне заверял своих новых друзей, что никогда «крестьян продавать не станет, ибо считает подобную продажу безнравственным делом». Но Санина никак уж не назовешь нерешительным, он не медлил, он действовал очертя голову. Здесь, в этом человеке, проявилась другая грань характера русского Ромео — мягкость, отсутствие воли, непреклонности.

«Заблуждением», ошибкой было восхищение старика Панталеоне и мальчика Эмилио русским юношей — они видели в нем героя, «великим сердцем» назвал Санина бывший солист королевской оперы, старый романтик Панталеоне, но он же и первый почувствовал неладное. Его угрожающий жест, вырвавшийся при виде Санина, выходившего из комнаты Джеммы, воспринимается как предостережение.

Особенности любовного чувства, Но самое страшное, роковое заблуждение, сломавшее жизнь (как ту молодую липку, сваленную шквалом, — ее увидел Санин накануне дуэли), было уготовано судьбой герою повести. Доверчивый и простодушный Санин так и ринулся в умело расставленные полозовские сети. И вот здесь проявился с особенной силой проникновенный дар художника-психолога, которым был наделен Тургенев. Это великолепно понял французский критик Поль Бурже, сделавший очень точное и важное наблюдение: «Марии Николаевне забавно любить Дмитрия Павловича только потому, что она видит его полным действительной любви к другой», Но ведь не будь Санин так влюблен в Джемму, не люби ее он так сильно, он вряд ли бы попал в «ловушку» Полозовой.

Подобный феномен чувства описан был Толстым в «Войне и мире», в главах, посвященных «измене» Наташи Ростовой, — ее готовности бежать и венчаться с ничтожным красавцем Анатолем Курагиным, не переставая при этом любить князя Андрея. Конечно, прямой аналогии проводить нельзя, но психологическая ситуация «наваждения» похожа: и Толстой и Тургенев «хорошо знали жизнь…» Критик американского журнала «Атлантический ежемесячник» С. Т. Перри проницательно заметил в своей рецензии на «Вешние воды» (1872), что Тургенев изображает любовь «как одну из великих неизбежных тайн человеческой жизни, в которой каждый человек полностью выявляет свою натуру».

Сцена «обольщения» одна из самых сильных и волнующих в повести. Ощущение грозной, неотвратимой, непоправимой беды, крушения всех надежд не оставляет читателя. Бешеная скачка Санина и Полозовой в горы невольно напоминает головокружительные полеты героя в повести «Призраки», а сама Марья Николаевна в этой сцене (где, к слову сказать, нет ни капли эротики) вызывает в памяти фантастическую и всемогущую Эллис, в ней ощущается нечто языческое.

Несмотря на резкие отзывы русской критики, друзей, главным образом Анненкова, к чьему мнению Тургенев всегда прислушивался, он ни слова не изменил в повести. Анненков упрекал писателя за то, что он превратил Санина в безответного раба Полозовой. Вот что он писал своему другу: «Я, например, могу понять, что Санин под кнутом Полозовой мог проделывать отвратительнейшие скачки, но не могу понять, как он сделался лакеем ее после пережитого процесса чистейшей любви. Это выходит страшно эффектно в повести — правда! Но и страшно позорно для русской природы человека. Не знаю, может быть, Вы это имеете и имели в виду, но тогда как объяснить изумительную картину великолепнейших связей с Джеммой, без малейшей примеси ядовитого вонючего вещества? Уж лучше бы Вы прогнали Санина из Висбадена домой, от обеих любовниц, с ужасом от самого себя, страдающего, гадкого м не понимающего себя, а то выходит теперь, что человек этот способен одинаково вычмокивать вкус божественной амброзии и жрать калмыком сырое мясо … брр!» И в другом письме, вскоре после выхода повести в свет Анненков, рассказывая о большом успехе ее у читателей, вновь замечал: «Я не теряю надежды, что когда-нибудь из нее пропадет омерзительная груша, которую Санин очищает для мужа любовницы своей».

Однако Тургенев, поколебавшись, так и не исправил в повести ни строчки и устоял перед соблазном «выпрямить» сюжет: писатель остался верен главной заповеди реалистического искусства: он не нарушил логики развития характеров. Санин, как бы предвосхищая эпилог, развязку, начертанную Анненковым, размышляет после своего падения: «Явиться к ней, вернуться к ней — после такого обмана, такой измены — нет! нет! на столько совести и честности осталось еще в нем». Не убрал Тургенев и «омерзительную грушу», которая являла собой художественный символ нравственного уничтожения бывшего возлюбленного Джеммы.

Но Тургенев не казнит своего героя, на котором отблеск трагической вины. Ибо единственным, что не было заблуждением, не было ошибкой, оказалась любовь Санина к Джемме — первая и … последняя и, как выяснилось, неумирающая. Тургенев, как и Джемма, прощает его, и даже сострадает ему.

Об этом прямо говорят строки «от автора» в эпилоге повести, когда Дмитрий Санин читает письмо Джеммы: «Не беремся описывать чувства, испытанные Саниным при чтении этого письма. Подобным чувствам нет удовлетворительного выражения. Они глубже и сильнее — неопределеннее всякого слова. Музыка одна могла бы их передать» … Высокую, мудрую гуманность Тургенева ценили его современники. «В этом трепете снова найденной человечности, в этой глубокой симпатии даже к обнаруженной человеческой нищете, в этом до конца сохраненном даре жалости вы найдете у Тургенева постоянное присутствие божественного пламени любви», — писал Поль Бурже.

Заключение

Частная жизнь человека, интимный мир его сердца, его души становятся в повестях Тургенева предметом философских обобщений. Тургеневская «философия любви» сложилась в 40-е годы, в пору его юности, крепкими узами духовной дружбы связанной с Белинским и Станкевичем. Ему особенно близка исповедовавшаяся в этом кругу фихтеанская идея любви как источника и главного стимула жизни. «…Любовь — религия, единственная возможная религия», — писал молодой Станкевич в одном из посланий к своим друзьям. Идея всепроникающей, окрыляющей любви и была религией Тургенева, в которую он веровал до конца своих дней. Вот почему нравственные, этические, гражданские идеалы почти всех его произведений, а особенно повестей, проверяются и испытываются любовью.

Тургенев — создатель совсем особой психологической повести. В ней почти отсутствует то, что мы привыкли называть психологическим анализом. Поэт должен быть психологом, но тайным, утверждал Тургенев, он должен знать и чувствовать корни явлений, но представлять только самые явления в их расцвете или увядании. Сдержанный, тайный психологизм тургеневской новеллы, в которой внезапные на первый взгляд развязки предвосхищены драматургией замысла, был особенно близок Флоберу.

Тугой пружиной, стремительно приводящей в действие сюжет тургеневской повести, чаще всего является некий «психологический парадокс», «психологическая загадка», по определению Анненкова, Н. Н. почувствовал, что любит Асю лишь в тот момент, когда навеки потерял ее. Санин, прожив жизнь, «уже наученный опытом, через столько лет — все не в силах был понять, как мог он покинуть Джемму, столь нежно и страстно им любимую, — для женщины, которую он и не любил вовсе?. «В романе «Дым» есть слова, которые могли бы служить эпиграфом ко многим повестям Тургенева: «Один шаг, одно движение, и умчались бы в неведомую даль две навсегда соединенные жизни …

". Один шаг, одно, не сказанное вовремя, слово, одно необходимое сильное душевное движение — и есть самое трудное, непреодолимое в жизни тургеневского героя, ибо в это мгновение совершается роковой выбор, обусловленный всей предшествующей его биографией. «Один шаг», казалось, отделял господина Н. Н. и

Асю, Санина и Джемму от истинного счастья молодой разделенной любви. В трагической непреодолимости этого «одного шага» и заключается «психологическая загадка» повестей Тургенева.

Философия отречения была внутренне чужда Тургеневу, любившему жизнь. Напротив, создатель «Аси», «Первой любви», «Отцов и детей» проповедовал бескомпромиссность, полноту и цельность чувства. Любовь разделенная, увенчанная счастье обоих — удел волевых, а главное гармонических натур («Накануне»). Но малейшая фальшь, робость, раздвоенность, колебание — и все гибнет. Здесь нет философского пессимизма, а скорее есть нравственный и этический максимализм, корни которого уходят опять в 40-е годы, во времена Белинского и Станкевича, Грановского и Герцена — духовных наставников Тургенева.

Отдельно следует отметить роль женских образов в повестях Тургенева. Героини тургеневских повестей и романов («Фауста», «Аси», «Дворянского гнезда», «Накануне») — характеры страстные и мятежные, жаждущие не только личного счастья, но подвига, нравственного и гражданского; в своем избраннике они хотят видеть личность, в которой бы соединились «и любовь, и счастье, и мысль».

«Фауст», «Ася», «Первая любовь», «Вешние воды» вводят нас в прекрасный поэтический мир Тургенева, развивающийся по законам красоты, разлитой в природе, искусстве и нигде не сияющей так, как в человеческой личности.

Список литературы

Анненков П. В. Литературные воспоминания. М.: ГИХЛ, 1960. /

http://az.lib.ru/t/turgenew_i_s/text_0376.shtml

Венгеров С. Иван Тургенев. Библиографический очерк /

http://az.lib.ru/t/turgenew_i_s/text_0370.shtml

Голубков В. В. Художественное мастерство И. С. Тургенева. М., 1955.

История русской литературы / под ред. Н. И. Пруцкова Т. 3. Л., 1982.

Пустовойт П. Г. И. С. Тургенев — художник слова. М., 1987.

Труайя А. Иван Тургенев. М., 2007.

Тургенев И. С. Повести. М., 1979.

Чалмаев В. А. Иван Тургенев. М., 1986.

Чернов Н. Повесть И. С. Тургенева «Первая любовь» и ее реальные источники // «Вопросы литературы». 1973, № 9. С. 229−230, 235.

Тургенев И. C. Повести. М., 1979 С. 3.

Лекция А. В. Луначарского о Тургеневе // Русская литература, № 4, 1961.

Анненков П. В. Литературные воспоминания. М.: ГИХЛ, 1960. /

http://az.lib.ru/t/turgenew_i_s/text_0376.shtml

Венгеров С. Иван Тургенев. Библиографический очерк /

http://az.lib.ru/t/turgenew_i_s/text_0370.shtml

Пустовойт П.Г. И. С. Тургенев — художник слова. М., 1987. С. 47.

Там же. С. 58.

Анненков П. В. Литературные воспоминания. М.: ГИХЛ, 1960. /

http://az.lib.ru/t/turgenew_i_s/text_0376.shtml

Тургенев И. С. Повести. М., 1979.

Чернышевский Н. Г. Русский человек на rendez-vous / Избранные произведения. М., 1989. С. 428.

Мысляков В. Базаров на rendez-vous. // Русская литература. 1975. № 1.

Труайя А. Иван Тургенев. М., 2007. С. 230.

Анненков П. В. Литературные воспоминания. М.: ГИХЛ, 1960. /

http://az.lib.ru/t/turgenew_i_s/text_0376.shtml

Анненков П. В. Литературные воспоминания. М.: ГИХЛ, 1960. /

http://az.lib.ru/t/turgenew_i_s/text_0376.shtml