Я всегда презирал кумиров удачи и никогда не стану льстить идолам власти. Какими бы титулами ни был изукрашен какой-нибудь вельможа, он, будучи лишен заслуг, мало что значит в моих глазах; и до тех пор, пока он будет лишен добродетели, он в моих глазах всегда будет достоин лишь презрения".
Истеричные и параноические предупреждения Марата относительно готовящихся всюду заговоров удивительным образом сбылись впоследствии, что, разумеется, добавило ему авторитета. Измена Лафайета и Дюмурье, двуличие Мирабо, предательство и бегство короля были предсказаны им задолго до того, как стали свершившимися фактами. «Дорогие товарищи, вы говорите, что меня считают пророком; но я такой же пророк, как и любой из вас. Я просто внимательно разглядываю то, на что вы не обращаете внимания. Я тщательно изучаю людей, которым вы верите на слово, и познаю различные комбинации всех элементов политической машины, на игру которой вы смотрите просто как зрители», — писал в своей газете доктор.
" Отрубите пятьсот или шестьсот голов — и вы обеспечите себе спокойствие, свободу, счастье!" - восклицал он и пророчески прибавлял, что фальшивая гуманность к нескольким преступникам дорого потом обойдется: она отзовется огромными несчастьями и бесконечным кровопролитием. «Если бы я был народным трибуном, поддерживаемым несколькими тысячами решительных людей, то я отвечаю, что в шесть недель конституция была бы готова, что политическая машина, хорошо организованная, действовала бы наилучшим образом, что ни один мошенник не осмелился бы пытаться ее испортить, что нация была бы свободна и счастлива, что меньше чем через год она была бы процветающей и грозной и что она была бы таковой, пока я жив» , — так кончается одна из его статей. Он называл по имени людей, которых подозревал в измене, в тайных сношениях с иностранцами, в получении денег от королевского двора. Время от времени против него возбуждались судебно-полицейские преследования, он покидал свое жилище, скрывался у друзей, газета временно переставала выходить. Но популярность его в массах так быстро росла, что преследовать его становилось все затруднительнее, и когда полиция, придя его арестовать, наталкивалась на угрожающую толпу пролетарского и полупролетарского люда, явившегося защищать своего любимца, то полицейский офицер с большим удовольствием узнавал, что Марат скрылся и что можно с миром возвращаться из опасного места в свой полицейский участок.
2.
3. Проблема отличия взглядов на террор у Марата и Робеспьера Девятого января 1792 года, еще до разгара террора, Марат впервые встретился с Робеспьером, человеком, который впоследствии станет символом французской революции. Марат вспоминал, как Робеспьер заметил ему, что «он сам виноват в том, что полезные мысли, изложенные в его статьях, не приносят того блага, которое они могли бы принести, и это произошло потому, что он упорно настаивал на своих чрезвычайных и резких предложениях (как, например, казнить пятьсот — шестьсот преступников), возбуждающих негодование не только сторонников аристократии, но и друзей свободы». «Вы макаете свое перо в кровь своих врагов», — присовокупил Робеспьер. «Узнайте, — отвечал Марат, — что если бы после резни на Марсовом поле я нашел две тысячи человек, воодушевленных чувствами, раздиравшими мою душу, я бы во главе их заколол кинжалом генерала посреди его батальона разбойников, сжег деспота в его дворце и посадил на кол наших отвратительных представителей». «Робеспьер слушал меня в ужасе, — вспоминает Марат, — он побледнел и некоторое время молчал. Это свидание укрепило мнение, которое всегда у меня о нем было, что он соединяет знания мудрого сенатора с честью подлинно добродетельного человека и рвением настоящего патриота, но ему в равной степени не хватает дальновидности и мужества государственного деятеля».
Причина разногласий между Робеспьером и Маратом заключалась не только в кровожадности последнего, но и в качественном, принципиальном различии в понимании террора. Для Робеспьера, во всяком случае, на начальном этапе, террор был только необходимой разновидностью военных действий. Массовые казни должны были обеспечить устранение конкретных лиц, обезглавив верхушку контрреволюции. Жан-Поль Марат понимал террор иначе, так, как в двадцать первом веке, веке информационных технологий, понимают его Буш и Бен Ладен. Террор для него — в первую голову великолепный способ «постоянно держать народ в возбуждении», способ создания особого морального и психологического состояния народных масс с тем, чтобы, опираясь на это состояние, править и побеждать Пытаясь оправдать позицию новой власти во время кровавых погромов, учиненных парижской чернью в сентябре 1792 года, когда на избиение заключенных в тюрьмы аристократов власть смотрела с молчаливым одобрением, если не инспирировала их, Дантон говорил в Конвенте, что они «явились следствием всеобщего возбуждения умов, национальной лихорадки, творившей в то же время чудеса, которым будет удивляться потомство».
Неустойчивость как источник власти! Объясняя свою уже упоминавшуюся выше кампанию против министра Неккера, Марат прямо писал: «Обвинение, предъявленное первому министру как виновнику голода, истощившего королевство как участнику и главе заговора, имело целью не только возбудить любопытство, но и посеять ужас и тревогу». Террор должен стать не просто очередным этапом военной операции, но сознательным индуцированием тотального психоза, массовой истерии, надежным гарантом перманентного шока. Террор как политика, террор как индустрия, террор как культура и искусство.
Прежде всего литератор, Марат отнюдь не был самым жестоким из революционеров. Главным его орудием даже во времена гильотины было прежде всего слово. Отвечая на обвинения журналиста Демулена в провокациях и распространении не всегда правдивой информации, Марат замечает: «Для осведомительской газеты, как ваша, Камилл, подобное обвинение было бы, разумеется, очень серьезно, но для моей, чисто политической, оно сводится на нет. Откуда вам знать, может быть, то, что вы считаете ложными новостями, является текстом, который был мне необходим, чтобы отклонить какой-нибудь зловещий удар и достичь своей цели?». Какой-нибудь Колло д’Эрбуа был куда более кровав и жесток. Но именно Марат стал олицетворением террора — во-первых, потому, что он, вплоть до лишая своего, казался создателям легенды о французской революции исключительно подходящей для такой роли фигурой, и во-вторых, потому, что сумел наиболее сознательно среди всех революционеров, включая Робеспьера, декларировать террор не столько как радикальную репрессивную меру, но как агрессивный информационный акт. Ему действительно удалось опередить свое время — в присущем только ему исступленном и неистовом стиле.
«Марат — это дикобраз, которого не только нельзя коснуться даже пальцем, но и никому не дано уловить суть его идей», — сказал о нем его современник, кордельер Шабо.
Заключение
Марат явился одним из тех общественных деятелей, чьи политические взгляды оказали огромное влияние на процессы происходящие как до Великой Французской революции, так и после. У Марата есть одна черта, дающая ему особое место в ряду первостепенных деятелей революционного периода: в отличие от Робеспьера и Дантона Марат не был оратором и действовал не столько на парламентские собрания, сколько на читательскую массу, — он был публицистом, журналистом, писателем и влиял непосредственно на народную гущу своими пламенными статьями и памфлетами. Великий деятель публицистической трибуны, он не может быть даже отдаленно сравниваем с другими журналистами революционного периода, например с Камиллом Демуленом или Эбером: его могучее влияние бесконечно превосходило эфемерную, хотя порой и значительную, популярность и успех писаний обоих названных представителей революционной прессы.
Марат стоит не в их линии, а в линии очень немногих, совсем исключительных по своему значению, людей Французской революции — в той линии, где высится фигура Робеспьера.
Список литературы
Адо
А. В. Французская революция и европейская цивилизация — М., 1990
Болховитинов Н. Н. Новое мышление и изучение Великой французской революции XVIII в. // Актуальные проблемы изучения истории Великой французской революции. М., 1989. С. 28.
Ванна Марата. // История 2004. — № 11. С. 4−14
Волгин В. П. Развитие общественной мысли во Франции в XVIII в. — М., 1962
Гордон А. Великая Французская революция.//История 2002. — № 30. С. 6−11
Манфред А. З. Марат. — М., 1962
Новая история. Первый период. // Под ред. Е. Е. Юровской. — .:Высшая школа, 1983. -399с.
Новая история 1871−1917гг. // Под ред. д.и.н. Н. Е. Овчаренко. М.: Просвещение, 1984
Новая история 1640−1870. // Под ред. А. Л. Нарочницкого, Н. Е. Застенкера, С. Б, Кан. — М.: Просвещение, 1986. — 704с.
Салтановская Т. Г. Тактика Жана — Поля Марата в период деятельности законодательного собрания. // Французский ежегодник 1959
Сергеев В. Тигр в болоте // Знание — Сила. 1988. № 7. С. 74.
Тарле Е. Жан Поль Марат, Друг народа. // Тарле Е. Сочинения Т. VI. — М., 1959. С. 263−290
Фрилянд Ц. Ж-П. Марат и гражданская война XVIIв. — М., 1959
Широпаев А. Кто же на самом деле в «трясине «? // Наш современник. 1988. № 8. С. 191.
Тарле Е. Жан Поль Марат, Друг народа. // Тарле Е. Сочинения Т. VI. — М., 1959. С. 264
Адо А.В. «Французская революция и европейская цивилизация» -М., 1990
Широпаев А. Кто же на самом деле в «трясине «? // Наш современник. 1988. № 8. С. 191.
Сергеев В. Тигр в болоте // Знание — Сила. 1988. № 7. С. 74.
Болховитинов Н. Н. Новое мышление и изучение Великой французской революции XVIII в. // Актуальные проблемы изучения истории Великой французской революции. М., 1989. С. 28.
Тарле Е. Жан Поль Марат, Друг народа. // Тарле Е. Сочинения Т. VI. — М., 1959. С. 271
