«Прерванный на творческом взлете путь. .» (жизнь, творчество, судьба С. А. Есенина)

Любовь к России сильней любви в персидском раю. Да и этот рай — не более чем созданный поэтом образ. В «Персидских мотивах» прозвучала пушкинская тема «я сам обманываться рад»:

Глупое сердце, не бейся!

Все мы обмануты счастьем, Нищий лишь просит участья…

Глупое сердце, не бейся.

В январе 1925 г. С. Есенин написал поэму «Анна Снегина» — о северной, реальной любви в реальной предреволюционной и послереволюционной России, объединив в одном сюжете две темы — лирическую и эпическую. Поэма создавалась параллельно с «Персидскими мотивами».

Традиционная в русской литературе тема дворянских гнезд получила в «Анне Снегиной» свою интерпретацию. Принадлежавшая к московской аристократической элите Т. А. Аксакова-Сиверс в своих воспоминаниях писала: «…я поражаюсь, с какой красивой легкостью мы — я говорю о дворянстве — расставались с материальными ценностями. Очень тонко подметил это Есенин в поэме «Анна Снегина». Героиня поэмы, аристократка духа, женщина чистых помыслов и высокой культуры, стойко, спокойно переживает революционное возмездие крестьян, разорение своего хозяйства, но болезненно воспринимает судьбу России, свое изгойство, гибель мужа, расставание с Сергеем. В ее душе нет ненависти, но сохранилось романтическое чувство к герою, который становится не только образом ее любви, но и образом родины. Интимная и патриотическая темы в поэзии С.

Есенина были в таком же органичном согласии, как в творчестве А. Блока и А. Ахматовой.

«Анна Снегина» писалась в пору приоритета в обществе классовой идеологии. По сути поэт выбрал в героини эмигрантку, по общепринятым нормам — классового врага. Но Анна для героя — дорогая ему женщина и духовная сестра. Анна и Сергей — дети России. Она — дворянка, он — из кулаков. Сергей получает из Лондона письмо Анны, в котором она признается, что он дорог ей, как родина. Их несостоявшийся роман происходит на фоне кровавой и бескомпромиссной классовой войны.

Интимный сюжет о влюбленности героев, об их незавершенной любви развивается в поэме как череда фрагментов, цепь чувственных состояний: безотчетное чувство в шестнадцать лет; равнодушие Сергея в 1917 г. («Теперь бы с красивой солдаткой / Завесть хорошо роман»); встреча Сергея и Анны после его болезни, их интуитивное, безотчетное влечение друг к другу («Не знаю, зачем я трогал / Перчатки ее и шаль», «По-странному был я полон / Наплывом шестнадцати лет»); встреча после гибели мужа Анны на войне, ее обидные слова о трусости Сергея, сцена у мельника с ностальгией по любви («Тогда я всю ночь напролет / Смотрел на скривленный заботой / Красивый и чувственный рот»); письмо Анны из эмиграции, в котором опять же — любовь-намек («Но вы мне по-прежнему милы»), и, наконец, только в последней строфе поэмы обозначена определенность в их отношениях, происходит момент узнавания чувства, открытия любви («Мы все в эти годы любили, / Но, значит, / Любили и нас»). В романе героев отсутствует логика, он развивается интуитивно. В описании нереализованного любовного желания, не выраженных определенно романтических отношений героев, смены чувств и настроений проявилась импрессионистическая поэтика. С. Есенин в образах-намеках создал поэзию импульса, впечатления, интуиции.

Революция определила расставание героев, но она не в силах подавить в них память о любви и чувство внутреннего родства. Революция стала драмой и в судьбах других героев поэмы. С. Есенин описал дореволюционные беды крестьян, но ввел в сюжет и мотив послереволюционных напастей.

Крестьянину плохо и от деникинцев, и от советских налогов. С образом старухи в поэму вошла тема критического отношения к революции: «Прогнали царя, / И вот / Посыпались все напасти / На наш неразумный народ. / Открыли зачем-то остроги, / Злодеев пустили лихих». Национальный характер С. Есенин выразил в образе старухи-мельничихи, которая интерпретирует конфликт криушан и радовцев, убийство старшины как начало погибели деревни, модель войны крепких, хозяйственных мужиков и мужиков нищих.

Она не романтизирует революционность Прона: «Булдыжник, драчун, грубиян. / Он вечно на всех озлоблен, / С утра, но неделям пьян». Свобода отравила мужика вседозволенностью, психологической подоплекой их революционности были их нравственные пороки. Прон для С. Есенина — новое проявление национального характера. Он — мятежник новой формации. Еще один современный тип — Лабутя, его принцип — жить «не мозоля рук"/ он «хвальбишка и дьявольский трус».

Не случайно Прон и Лабутя — братья. Современный, новый мужик — «Фефела! Кормилец! Касатик! / Владелец землей и скотом, / За пару измызганных „катек“ / Он даст себя выдрать кнутом».

В душе мятежного крестьянина — Ленин, потому Сергей говорит именно криушанам: «Он — вы». Жизнь и крестьян-праведников, и крестьян новой формации по сути трагична. Не только для мельничихи жизнь заканчивается в печали, Прон тоже — страдалец, его расстреливают деникинцы.

Эпическая тема поэмы выдержана в реалистических некрасовских традициях. Тут и сосредоточенность на народных бедствиях, и сюжет о народном вожаке, и образы крестьян с индивидуальными характерами и судьбами, и повествование о деревнях Радово и Криуши, и сказовый стиль, и лексико-стилистические особенности речи крестьян, и свободный переход из одной языковой культуры в другую.

В герое поэмы С. Есенин описал себя. О настроениях поэта последних лет, его философской концепции жизни и личности свидетельствует и его лирика 1924−1925 годов. Последние два года в его стихах выражались покаянные мотивы, мысли об ошибках буйной и мятежной молодости. Об этом стихотворения «Несказанное, синее, нежное…», «Песня» и др. Но есть в есенинской лирике и тема достойно прожитой жизни: «Счастлив тем, что целовал я женщин, / Мял цветы, валялся на траве / И зверье, как братьев наших меньших, / Никогда не бил по голове», «Оттого и дороги мне люди, / Что живут со мною на земле» и т.

д. Предчувствуя свою смерть, поэт не трактует ее образ трагически. Образу смерти придан элегический характер. У Есенина философское отношение к близкому концу, к переходу из суетного земного состояния в страну покоя. После смерти своего друга поэта А. Ширяевца он в 1924 г. написал:

Мы теперь уходим понемногу В ту страну, где тишь и благодать.

Может быть, и скоро мне в дорогу Бренные пожитки собирать.

В лирике 1925 г. мотив смерти — один из приоритетных. В стихотворениях «Вижу сон. Дорога черная…», «Не вернусь я в отчий дом…», «Спит ковыль. Равнина дорогая…», «Гори, звезда моя, не падай…», «Синий туман, снеговое раздолье…» смерть представлена как естественное увядание жизни, сам поэт молит о спокойной кончине. В смиренном, кротком, по сути — православном отношении к смерти в лирике С. Есенина нашла продолжение традиция русской классической поэзии — это и «Дар напрасный, дар случайный…», «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…»

А. Пушкина, и часто цитируемое Есениным «Завещание» М. Лермонтова, и «Две силы есть — две роковые силы…» Ф. Тютчева.

В соответствии с этой традицией в есенинской теме увядания не было декаданса. Ожидание смерти сочеталось в лирике Есенина с радостью жизни. Как писал он в «Ну, целуй меня, целуй…».

Увядающая сила!

Умирать — так умирать!

До кончины губы милой Я хотел бы целовать.

В 1925 г. в любовной лирике С. Есенина раскрылась донжуанская тема. «Не гляди на меня с упреком…», «Какая ночь! Я не могу», «Ты меня ««не любишь, не жалеешь…», «Может, поздно, может, слишком рано…», «Кто я? Что я?

Только лишь мечтатель…" - стихи, посвященные «любви недорогой», «вспыльчивой связи», принятой за любовь «чувственной дрожи», легкодумным женщинам, которых любят «кстати». Эта любовь — без страдания, умиротворяющая, она соответствует настрою поэта на душевный покой. Столь же чиста и безгрешна была любовь без любви в «Снежной маске» А. Блока («И вновь вдыхаю, не любя, / Забытый сон о поцелуях», «Ты не первая мне предалась / На темном мосту»). Лирический герой С. Есенина подмечает в себе любовную легкость и стремление к вечному любовному счастью: «Походить я стал на Дон-Жуана, / Как заправский ветреный поэт».

Желание получить все сполна, быть «каждый день у других колен» — следствие философской концепции жизни, выраженной в слове «принимаю». Высказанная еще в ранней лирике и в «Сельском часослове» («Все люблю и все приемлю»), эта концепция в последние годы жизни С. Есенина определила его настроения, темы, поступки. В его стихах 1925 г.

эта тема становится лейтмотивом: «Принимаю, что было и не было», «Все, как есть, без конца принимая», «Все принимая, что есть на свете». Именно такое отношение к жизни обусловило и появление в его лирике темы покоя. Поэт прошел путь от крайностей, от мятежности к покою — традиционный русский путь. Потому он говорит себе: «Стой, душа. Мы с тобой проехали / Через бурный положенный путь», потому теперь «все спокойно впивает грудь». Расцвет этой темы в творчестве С.

Есенина доказывает то, что поэт обладал сильной религиозной интуицией.

Обновленное состояние поэта, его философская концепция — «принимаю» — выразились в зимнем цикле 1925 г. В этих стихах отразился жизненный тонус поэта, его душевный покой, физическая бодрость, его расставание с тревогой и тоской. Под «шелковый шелест снежного шума» лирический герой переживает обновление в мыслях («Так я еще никогда не думал»), в чувствах («Я уж взволнован. Какие плечи!»). Состояние зимы — замять, и такая же замять — в сердце поэта, но эта метель — не тревожная. Она — от любви, от желания жить («Сердце метелит твоя улыбка»). Среди стихов есть несколько шести-восьмистрочных, написанных по типу гномы, — лаконичные определения, философия в образе; двустрочные строфы содержат сентенцию, завершенную информацию:

Вечером синим, вечером лунным Был я когда-то красивым и юным.

Неудержимо, неповторимо Все пролетело… далече… мимо…

Сердце остыло, и выцвели очи…

Синее счастье! Лунные ночи!

Философия «все принимаю» помогает лирическому герою разрешить классический любовный треугольник. В стихах «Не криви улыбку, руки теребя…», «Голубая кофта. Синие глаза…», «Какая ночь! Я не могу…», «Не гляди на меня с упреком…», «Кто я? Что я? Только лишь мечтатель…» раскрыта тема безответной любви женщины к нему. Выбирая путь согласия, покоя, он уступал чужому чувству: «Но все ж ласкай и обнимай / В лукавой страсти поцелуя, / Пусть сердцу вечно снится май / И та, что навсегда люблю я».

Образ зимы выразил поэтическую высоту С. Есенина. Автологический стиль сочетается с есенинской метафоричностью. Сравнения, параллелизмы, ясная деталь — все это создавало образ природы — и как пейзажа, и как вселенского мира, и как состояния лирического героя.

Метафора в пейзаже С. Есенина — не только форма, прежде всего она выражала есенинское мирочувствование, его панпсихизм. Его метели плачут, как цыганская скрипка, ветер свищет обалдев и т. д. Р. Гуль в рецензии на книгу С. Есенина 1922 г.

" Избранное", обратив внимание на сходство его лирики с древними языческими песнями, писал о пантеистическом эротизме в пейзажах поэта. Этот мотив характерен для всего творчества С. Есенина: «Так и хочется к телу прижать / Обнаженные груди берез». «

Так и хочется руки сомкнуть / Над древесными бедрами ив", «Отрок-ветер по самые плечи / Заголил на березке подол», «За голые колени / Он обнимал меня» (береза о пастухе), «Уж и береза! / Чудная… А груди…

/ Таких грудей / У женщин не найдешь". Присутствует этот мотив и в зимнем цикле: «Тот почти березке каждой / Ножку рад поцеловать», «И, утратив скромность, одуревши в доску, / Как жену чужую, обнимал березку».

Поздняя лирика С. Есенина наполнена пушкинизмами. К пушкинскому Моцарту поэт обратился, задумав свою последнюю поэму «Черный человек». Он начал писать ее еще в 1922 г., а окончательный вариант сложился в ноябре 1925 г.

Поэтическая исповедь была написана под явным впечатлением от «Моцарта и Сальери» Пушкина. Незадолго до гибели к пушкинскому Моцарту приходит человек в черном и заказывает ему «Реквием». Он становится для Моцарта наваждением, отнимает у него покой: «Мне день и ночь покоя не дает / Мой черный человек. За мною всюду / Как тень он гонится.

Вот и теперь / Мне кажется, он с нами сам-третей / Сидит". С. Есенин использовал эту же ситуацию: к лирическому герою приходит Черный человек и лишает его покоя. Он мучает поэта, он, вычленив из есенинского «целого» его неправедное «я», рисует поэта как воплощенное зло. Черный человек — образ есенинской рефлексии. В финале поэмы герою удается освободиться от черного гостя, победить свои собственные внутренние терзания, утвердить в душе согласие своих полярных «я». Лирический герой С. Есенина принимает не только мир таким, каков он есть, но и себя — как данность, как природное целое.

Заключение

После гибели С. Есенина и издания посмертного собрания его сочинений начался период официального забвения его творчества.

Фото из газеты с сообщением о смерти

В 1927 г. появилась статья Н. Бухарина «Злые заметки», в которой поэзия С. Есенина была представлена в уничижительном виде — как «шовинистическое свинство», «российская матершина» и т. д.

Статья стала идеологической основой для критических, литературоведческих работ и учебников. Творчество поэта было признано мелкобуржуазным, кулацким, не соответствующим великой эпохе. Одновременно росла популярность С. Есенина. На Западе и в России о нем появилось огромное количество воспоминаний и статей. В Париже в 1951 г. вышел в свет том избранных стихов поэта. Составитель тома и автор предисловия русский поэт Г.

Иванов, вопреки установившейся в СССР официальной версии, утверждал, что все, связанное с именем Есенина, выключено из общего закона умирания.

Замечательное мастерство автора «Руси советской», «Руси уходящей», «Персидских мотивов», «Анны Снегиной» проявилось в его умении правдиво, художественно-конкретно видеть жизнь и воспроизводить ее в художественных образах путем использования всех изобразительно-выразительных средств поэтической речи. Лучшие стихи Есенина рождались из подлинного, глубокого чувства, а при этом, по справедливым словам А. Твардовского, «на помощь приходит все, все впечатления бытия и все языковое богатство, и все приобретает необходимую форму, ясность и отчетливость, так, как это бывает в страстной, убежденной речи».

В поэзии Есенина все взаимосвязано, и почти каждая художественная деталь, каждое слово является важной частицей целого — есенинского поэтического мира. Уникальность этого мира ощущали не только современники, но и потомки. Утонченность, образность, изящество стихов Есенина позволили Горькому сказать: «Есенин не человек, это орган, созданный природой для своего самовыражения».

Библиография Есенин С. А. Полное собрание сочинений: В 7-ми т. М., 1995−2002.

Бельская Л. Л. Песенное слово. Поэтическое мастерство Сергея Есенина. М., 1990.

Виноградская С. Как жил Сергей Есенин. М., 1926.

Волков А. Художественные искания Есенина. М., 1976.

Воронова Е. Поэтика библейских аналогий в поэзии имажинистов революционных лет // Русский имажинизм: история, теория, практика. М., 2003.

Горький М. Собр. соч. Т. 30. М., 1955.

Марченко A. M. Поэтический мир Есенина. М., 1989.

Солнцева Н. М. Китежский павлин. Филологическая проза. Документы. Факты. Версии. М., 1992.

Солнцева Н. М. Сергей Есенин. В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. М., 1997.

Твардовский А. Я в свою ходил атаку. Дневники. Письма. 1941−1945. М., 2005.

Шубникова-Гусева Н. И. Сергей Есенин в стихах и жизни. Стихотворения 1910−1925. М., 1995.

Литературная Россия. М., 1965. 1 октября.

Есенин. Жизнь. Личность. Творчество. М., 1925. С. 53−54.

Бельская Л. Л. Песенное слово. Поэтическое мастерство Сергея Есенина. М., 1990. С. 31.

Марченко A. M. Поэтический мир Есенина. М., 1989. С. 78.

Шубникова-Гусева Н. И. Сергей Есенин в стихах и жизни. Стихотворения 1910−1925. М., 1995. С. 167.

Солнцева Н. М. Сергей Есенин. В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. М., 1997. С. 92.

Виноградская С. Как жил Сергей Есенин. М., 1926. С. 137.

Волков А. Художественные искания Есенина. М., 1976. С. 211.

Воронова Е. Поэтика библейских аналогий в поэзии имажинистов революционных лет // Русский имажинизм: история, теория, практика. М., 2003. С. 71.

Твардовский А. Я в свою ходил атаку. Дневники. Письма. 1941−1945. М., 2005. С. 78.

Горький М. Собр. соч. Т. 30. М., 1955. С. 49.