Эмигрантский период в творчестве Куприна (на примере романа «Юнкера»)

Хотя авторский рассказ о любви героя романа не доведен до конца и искусственно оборван на полдороге, все-таки страницы об интимных его переживаниях, бесспорно, являются самыми лучшими в романе. Возникновение и развитие любовных чувств, выражаемых блеском глаз, особенным взглядом, жестами, мимикой и тысячью мельчайших, неуловимых примет, смена настроений, когда сердце влюбленного то переполняется ощущением «легкого, чудесного, сверкающего счастья», то вдруг тускнеют и меркнут надежды на взаимность, то снова охватывает восторг, — духовная природа этого человеческого чувства тщательно прослежена писателем в главах романа: «Екатеринский зал», «Стрела», «Полонез», «Вальс», «Ссора», «Письмо любовное», «Дружки», «Чистыепруды». Купринский герой постоянно испытывает потребность кого-нибудь любить: его разбуженное сердце уже не может жить без любви. Он весь во власти восторженных мечтаний о женщине, ему необходимо рыцарское преклонение перед ней, ради нее «он готов на любую глупость, вплоть до смерти».

Влюбляется он «с такой же наивной простотой и радостью, с какой растут травы и распускаются почки». Горячий, страстно увлекающийся, он, полюбив, каждый раз охотно дает искреннюю клятву в «любви до гробовой доски». Но он не слишком сильно мучается и страдает, когда видит непостоянство той, которую недавно боготворил. Все его многочисленные любви кратковременны. Едва оборвался его «любовный роман» с Юлией Синельниковой, как он уже увлекся ее младшей сестрой Оленькой. В числе «дам его сердца» были и Наташа Манухина, и Машенька Полубояринова, и Сонечка Владимирова. Нельзя сказать, что юнкер Александров выглядит у Куприна романтическим вздыхателем. Его «маленькое приключение» с Дуняшей во ржи, вскользь брошенный намек на связь его с Марьей — женой лесника Егора, «красивой, здоровой бабой», вовсе не свидетельствуют о пуританстве и целомудрии юнкера.

В то же время ничто не говорит и о его распущенности и нравственной испорченности. Влюбляясь, он был далек от мыслей об очередной «интрижке». В чередовании и частой смене «предметов» его любви своеобразно и полно раскрывался индивидуальный характер юнкера Александрова — человека пылкой мечтательности, горячих эмоций, впечатлительного, бурного в проявлении чувств. Верный себе, Куприн в «Юнкерах» прославляет человечески возвышенную земную любовь, видя в ней «чудесную многовековую песнь» человечества — «простую, но самую великую в мире».

С любовными переживаниями героя внутренне связано его увлечение поэзией, творчеством, искусством вообще. Конечно, в нем были некоторые природные задатки будущего художника, он с детства вынашивал тайную мечту «сделаться поэтом или романистом». В тоне доброжелательного юмора рассказывает Куприн о детских стихотворных опытах Александрова и приводит наивные строфы, сочиненные им в семилетнем возрасте. То были наиболее ранние стихи самого Куприна, которые в данном случае он приписал своему герою и откровенно высмеял их. Литературные склонности Александрова угадывались в его классных сочинениях в кадетском корпусе, где он писал их «на полные двенадцать баллов».

Будучи кадетом, Александров в пятом классе сочинил роман «из быта североамериканских дикарей», назвав его экзотически «Черная Пантера», а в седьмом классе занялся переводами стихотворений Гейне. Пожалуй, только история с «Черной Пантерой» целиком вымышлена Куприным; что же касается переводов на русский язык гейневской «Лорелеи», то все здесь взято из биографии самого писателя.

О своих детских и отроческих увлечениях писательством юнкер Александров вспоминает с оттенком мягкой иронии как о несбывшихся, немножко наивных мечтах.

Новым в романе является подробный разбор Александровым его первого беллетристического «младенца». Куприн заставляет Александрова сознаться самому себе, что, хотя он радостно отдавался «самому тяжелому, самому взыскательному из творчества — творчеству слова», все-таки в «Последнем дебюте» не оказалось ни живых персонажей, ни правдивых чувств, а было много «корявых тусклых мест, натяжек ученического напряжения, невыразительных фраз, тяжелых оборотов». В уста героя романа вложено ценное признание в том, что без прочного знания жизни бессмысленно пытаться стать писателем, художником-творцом: «Как я мог осмелиться взяться за перо, ничего в жизни не зная, не видя, не слыша и не умея. Чего стоит эта распроклятая, из пальца высосанная сюита „Последний дебют“. Разве в ней есть хоть малюсенькая черточка жизненной правды?». В само признании Александрова надо скорее видеть эстетическую формулу самого Куприна, выведенную им из длительного собственного писательского опыта, которого, конечно, не мог иметь герой романа.

Приписывая ему свои более поздние зрелые мысли, Куприн, на мой взгляд, поспешил переоценить мужество Александрова быть столь беспощадно суровым и требовательным к себе как к автору, преувеличил его способность глубоко понимать и четко формулировать принцип жизненной правды в искусстве. Ведь в другом месте романа тот же Александров, сидя в карцере и мысленно перебирая имена Шекспира, Гете, Байрона, Гомера, Пушкина, Сервантеса, Данте и Толстого, творчество которых ему представляется «великим чудом», откровенно сознается: «Я не понимаю, но с благоговением признаю и преклоняюсь».

Александров вообще не испытывает органической потребности в глубоких раздумьях, в философских размышлениях: они — выше его возможностей. Прекрасное в искусстве и прекрасное в природе он воспринимает бездумно, с почти детской непосредственностью. В попытке Куприна принудить Александрова — натуру исключительно эмоциональную — заняться «философией искусства» проявилась авторская тенденция чуточку приподнять героя романа. Тщательно исследуя духовную жизнь молодого юнкера, романист мало говорит о направленности его умственных интересов.

Из романа известно, что Александров ранее — до училища — увлекался произведениями Дюма, Шиллера и Скотта, а сейчас, в училище, он прочитал только «Королеву Марго» да еще повесть Толстого «Казаки». С этой повестью он познакомился случайно, сидя в карцере, и хотя она поразила его своей «недосягаемой простотой», он больше никогда потом не вспоминал о ней. Характерный штрих: Александров однажды попробовал читать Добролюбова «как писателя запрещенного», но осилить его целиком никак не смог — «от скуки не дотянул и до четверти книги». Это характерная черта личности Александрова: ему обычно недостает терпения, трудолюбия, выдержки в серьезных и важных делах.

Он недурно рисует, увлекается живописью. Однако этим увлечениям Александрова отведен в романе лишь один абзац, о них сказано в порядке информации, — и мы не видим героя романа ни в Третьяковке, ни на уроках рисования.

Есть в романе также упоминание о любви Александрова к театру и о том, что он, как и другие юнкера из четвертой роты, был страстным поклонником циркового искусства. Все это только упомянуто в романе, а не изображено. Даже посещения цирка, столь любимого самим Куприным, не показано в «Юнкерах», — настолько, очевидно, незначительными были эти события в духовной биографии юного Александрова.

Несравненно большее значение в жизни героя «Юнкеров» имели увеселительные поездки на званые вечера, светские балы, танцы с воспитанницами женского Екатерининского института. Туда охотно ведет читателя романист, подробно и с картинной яркостью описывая и залитый огнями зал, восхищающий юнкера своим размером, красотой и пропорциональностью линий, и пестрые наряды дам, и фигуры и лица танцующих, и звуки оркестра, и гул человеческих голосов. Эти подробности сами по себе красочны, нарисованы с очень большим живописным мастерством. Однако они замедляют течение рассказа. Здесь чувствуется авторское любование праздничной, светлой и легкой жизнью беззаботных и по своему счастливых, довольных людей, восхищенное умиление изысканной «светскостью» юнкера Александрова, его ловкостью, изяществом движений в танце, умением владеть всеми мускулами своего сильного молодого тела.

4.

4. Тема армии в романе «Юнкера»

Одной из главных тем в романе «Юнкера» является тема описания армейской жизни. Как же выглядит в романе эта «военная жизнь», которой наслаждался Александров? Каковы будни воспитанников юнкерского училища? В какой мере правдиво рассказал об этом Куприн?

Несомненно, что реальная русская действительность периода 1980;х гг., к которым относится повествование, давала писателю обильный материал для освещения быта и нравов военных учебных заведений. Я считаю важным отметить, что люди и время показаны в «Юнкерах» под иным углом зрения, чем в «Поединке» и «Кадетах». Так, в «Юнкерах» рассказ о внутреннем режиме в военном училище ведется в гораздо более мягких и лирических тонах.

Так, из главы «Танталовы муки» с несомненностью можно заключить, что юнкера первого курса — «бедные желторотые фараоны», подвергавшиеся в училище многим часам «беспрестанной прозаической строжайшей муштры». Также жизнь Алексея Александрова, как и других юнкеров, по признанию автора романа, состояла из дней воистину «учетверенного нагревания»: их «грел свой дядька однокурсник, грел свой взводный портупей-юнкер, грел курсовой офицер», сильно досаждал ротный Дрозд, который был главным «разогревателем».

Романист говорит, что у юнкеров каждый день был «сплошь туго загроможден» воинскими обязанностями и учением, и свободными для души и тела оставались «лишь два часа в сутки», в течение которых «юнкер мог передвигаться, куда хочет, и делать, что хочет во внутренних пределах» училищного здания. Лишь в эти два послеобеденных часа можно было петь, болтать или читать и «даже прилечь на кровати, расстегнув верхний крючок куртки». А потом снова начинались занятия — «зубрежка или черчение под надзором курсовых офицеров».

В тоже время Куприн в своем романе предпочитает говорить больше о светлых днях, чем о черных. Тяжела и непривлекательна военная служба. Но ведь это только с непривычки и на очень короткое время, после которого бесследно отходит в небытие вся трудность воинских упражнений и военного строя. И Александров по воле автора быстро почувствовал, что «ружье не тяжелит», что у него легко выработался «большой и крепкий шаг», и в душе появилось «гордое сознание: я — юнкер славного Александровского училища». Да и всем юнкерам, если верить Куприну, живется в общем «весело и свободно». Строевая служба, доведенная «до блестящего совершенства», превратилась для них в увлекательное искусство, которое «граничит со спортивным соревнованием» и не утомляет юнкеров.

Может, такое «искусство» все-таки чрезмерно тяжело, и, во всяком случае, однообразно и скучно? Оказывается, нет. То есть, оно и однообразно, и скучно, но его однообразие лишь «чуть-чуть прискучивает», а вообще-то «весело и свободно», потому что домашние парады с музыкой в манеже на Моховой вносят и сюда некоторое разнообразие. Так почти за каждым критическим замечанием тотчас следует фраза из осторожно подобранных слов, призванных смягчить, нейтрализовать сколько-нибудь неблагоприятное читательское впечатление от рассказа о режиме в училище.

Куприн нарисовал розовую картину взаимоотношений юнкеров и училищного начальства. Эти отношения были ровными, спокойными, они по давней традиции утверждались «на правдивости и широком взаимном доверии». Начальство не выделяло среди юнкеров ни любимчиков, ни постылых. Офицеры были «незаметно терпеливы» и «сурово участливы». Куприн не отрицает, что среди офицеров встречались тираны местного масштаба. Он пишет: «Случались офицеры слишком строгие, придирчивые трынчики, слишком скорые на большие взыскания». Среди «случавшихся» гонителей назван батальонный командир Берди Паша, который не знает «ни жалости, ни любви, ни привязанности». Он только «спокойно и холодно, как машина, наказывает, без сожаления и без гнева, прилагая максимум своей власти».

Мелким и придирчивым был и офицер Дубышкин, чрезмерно честолюбивый, вспыльчивый и злой, «несчастный смешной человек», предмет насмешек со стороны юнкеров. С явной антипатией показан еще капитан Хухрик — командир первой роты Алкалаев-Калагеоргий.

Но эти трое «гонителей», которых юнкера терпели, «как божью кару», не были типичными представителями начальства. Характерной фигурой училищного офицера Куприн считает капитана Фофанова (или Дрозда). Именно он, Дрозд, был любимым командиром и умелым воспитателем юнкеров. Он умел быть и строгим, не оскорбляя личности воспитанника, и одновременно мягким и по-товарищески простым. Такими были почти все офицеры, и ни один из них никогда «не решался закричать на юнкера или оскорбить его словом». Даже генерал Самохвалов — прежний начальник училища, который имел обыкновение «с беспощадной, бурбонской жестокой грубостью» обращаться с подчиненными офицерами, осыпая их «бесстыдными ругательствами», даже он неизменно благоволил к «своим возлюбленным юнкерам», давал им поблажки, отечески опекал и защищал. Куприн поминает и штатских преподавателей, и воспитателей военного училища.

Учиться юнкерам было «совсем не так трудно», потому что в училище преподавали профессора «самые лучшие, какие только есть в Москве». Среди них, конечно, нет ни одного невежды, пьяницы или жестокого истязателя, подобно тем, с которыми Куприн знакомит нас в повести «Кадеты». Очевидно, они все-таки были и в Александровском и в других юнкерских училищах, но изменившийся взгляд писателя на прошлое подсказал ему необходимость изображать их иначе, чем он делал это раньше, в с воем до революционном творчестве.

4.

5. Тема патриотизма в романе «Юнкера»

Четыреста воспитанников военного училища выглядят в романе Куприна единым, спаянным коллективом довольных, жизнерадостных юношей. В их обращении друг с другом нет злобы и зависти, придирчивости, неприязни, желания оскорбить и обидеть. Юнкера очень вежливы, предупредительно корректны, не злопамятны. Конечно, все они разнохарактерны: Жданов не похож на Бутынского, а Венсан своими индивидуальными чертами резко отличается от Александрова. Но — если верить автору — «выгибы и угибы их характеров были так расположены, что в союзе приходились друг к другу ладно, не болтаясь и не нажимая». В училище нет того господства сильного над слабым, которое в действительности испокон веков царило в заведениях закрытого типа и о котором сам же Куприн рассказал в повести «Кадеты». Юнкера старшекурсники с необычайной чуткостью и человечностью относятся к новичкам-«фараонам». Они приняли на сей счет «мудрое словесное постановление», направленное против возможного «цуканья» на первокурсников. При этом все юнкера ревниво оберегают «прекрасную репутацию» своего училища и стремятся не запятнать ее ни шутовским балаганом, ни идиотской травлей младших товарищей.

В романе устранено не только возрастное неравенство юнкеров, но стерты и социальные различия, рознь и неравенство. Нет антагонизма между юнкерами из богатых и бедных семей, юнкера жили и возрастали на основах рыцарской военной демократии, гордого патриотизма и «сурового, но благородного, товарищества».

В чем же выражался этот своеобразный «патриотизм» юнкеров? Прежде всего, в юношеской тщеславной гордости за свое славное училище, в котором они имели «высокую честь» воспитываться и служить, считая его самым лучшим не только в России, но и «первым военным училищем в мире». Именно здесь у юнкеров зарождались ростки сознания своего привилегированного положения в обществе и превосходства над людьми иной социальной принадлежности. Примечательно, что александровцы, гордые своим военным мундиром, всех без исключения штатских называли «шпаками», и отношение их к этой категории людей «с незапамятных времен было презрительное и пренебрежительное».

Юнкерам и гордость особого рода — это гордость за своих «прославленных предков» потому, что многие из них в свое время «легли на поле брани за веру, царя я отечество». Этот «гордый патриотизм» юнкеров был именно выражением их готовности в будущем отдать свою жизнь «за веру, царя и отечество». Любопытна в этом отношении глава «Торжество». Вся она сплошь выдержана в радужно-ярких тонах, призванных оттенить верноподданнический восторг юнкеров накануне и во время царского смотра воинских частей Москвы. Куприн пишет: «Воображению Александрова «царь рисуется золотым, в готической короне, «государь» — ярко-синим с серебром, «император» — черным с золотом, а на голове шлем с белым султаном».

Стоило вдали показаться рослой фигуре царя, как душу Александрова охватил «сладкий острый восторг» и вихрем понес ее ввысь. Царь представился ему исполненным «нечеловеческой мощи». Вид царя рождает в душе восторженного юнкера «жажду беспредельного жертвенного подвига» во славу «обожаемого монарха».

Патриотизм юнкеров проявляется и в том, что перед отправкой в полк Александров заявляет: «Да, конечно же, нет в русской армии ни одного порочного полка». Он еще готов допустить, что, может быть, встречаются «бедные, загнанные в непроходимую глушь, забытые высшим начальством, огрубевшие полки», но и они все, конечно, «не ниже прославленной гвардии».

Из этих слов видно, что Куприн приписал своему герою то, что временами сам думал о русской армии в эмиграции. Куприн здесь вносит некоторые коррективы в свои прежние смелые суждения о царской военщине. В результате создается впечатление, что автор «Юнкеров» все время полемизирует с автором «Поединка», а в иных главах — и с автором «Кадетов».

Отдавшись «волшебной власти» воспоминаний, Куприн извлекал из «архива памяти» пестро расцвеченные эпизоды, картины, лица, факты, которые по закону психологической антитезы были так не похожи на его теперешнее тоскливое, одинокое, серое прозябание на чужбине.

Но воспоминания одинокого и старого писателя о днях своей юности не могли быть сплошь восторженными, беззаботно-радостными: к светлым чувствам неизменно примешивались печаль и тоска. Поэтому от его воспоминаний и в самом деле веет «неописуемой сладкой, горьковатой и нежной грустью».

Этими словами охарактеризованы в романе переживания юнкера Александрова, но будет правильнее видеть в них выражение авторских чувств, противоречивых и сложных. И когда мы читаем в романе о том, что прежде «совсем не замечаемые, совсем не ценимые» Александровым впечатления как будто по волшебству встают в его памяти «в таком радостном, блаженном сиянии, что сердце нежно сжимается от тихого томления и впервые крадется смутно в голову печальная мысль: „Неужели все в жизни проходит и никогда не возвращается?“» (VIII, 217), — когда мы читаем это, то не должны забывать, что это мысли самого Куприна-эмигранта.

Итак, лирический лейтмотив романа «Юнкера», его сквозная эмоциональная нота — это тихая и щемящая грусть, неизменно пронизывающая собою всю его ткань и придающая оттенок легкой элегичности даже наиболее светлым поэтическим страницам автобиографического повествования Куприна о далекой юности. При этом в романе прослеживается авторское любование праздничной, светлой и легкой жизнью беззаботных и по-своему счастливых, довольных людей, восхищенное умиление изысканной «светскостью» юнкера Александрова, олицетворяющем молодое русское офицерство, и шире безвозвратно ушедшую изысканную аристократическую Россию. Основными темами романа «Юнкера» являются тема любви, тема армии и тема патриотизма.

Заключение

На основании проведенного исследования можно сделать следующие выводы:

Советское куприноведение имеет богатую историю. Советская критика не обходила вниманием его жизнь и творчество. Однако анализ творчества писателя проходил через призму господствующей идеологии, что предполагало избирательность литературного материала и предвзятое отношение к оставшейся части литературного наследия писателя. Наиболее полный и строгий анализ творчества писателя представлен исследованием Ф. Кулешова. Также необходимо отметить и более ранние монографии П.

Беркова (1956), А. Волкова (1962; 1981), В. Лилина (1975), О. Михайлова (1981).

Из постперестроечных исследований хотелось бы отметить монографию А. А. Хвана «Метафизика любви в произведениях Куприна» (2002), статью О. С. Фигурновой «Четвертая жизнь А. Куприна» (1999), посвященной публицистическому творчеству писателя в эмигрантский период.

Жанр романа, к которому тяготеет на разных этапах Куприн, созданные им крупные произведения, как и жанр рассказа, наиболее характерный для писателя, отразили различные ступени творческого развития выдающегося представителя русской предреволюционной литературы начиная с 90-х годов XIX века до 30-х годов XX столетия. Четкость и завершенность композиции, последовательность и естественность в развитии сюжета, внимание к деталям, умение сразу ввести читателя в круг изображаемых событий, а затем, развернув сюжет, вовремя поставить точку — являются характерными особенностями творчества Куприна.

Тема утраченной России становится главной в творчестве Куприна периода эмиграции. Через дымку скорби и тоски в произведениях Куприна встает старая Россия, «очищенная» от скверны, идеализированная. А. Куприн далек от сознательного искажения фактов, — просто утраченное становится особенно дорогим. Особенностями авторского стиля в этот период являются — отсутствие бытового фона, некоторое тяготение к необычным, экзотическим краскам и образам. Большинство рассказов конца 20-х.начала 30-х годов неопровержимо свидетельствует о том, что запас жизненных впечатлений, вывезенных Куприным из России, был в значительной степени исчерпан, авторский кругозор его сужается, происходит измельчание идей и образов. Не случайно к середине 30-х годов Куприн, по-существу, прекращает свою литературную деятельность.

Лирический лейтмотив романа «Юнкера», его сквозная эмоциональная нота — это тихая и щемящая грусть, неизменно пронизывающая собою всю его ткань и придающая оттенок легкой элегичности даже наиболее светлым поэтическим страницам автобиографического повествования Куприна о далекой юности. При этом в романе прослеживается авторское любование праздничной, светлой и легкой жизнью беззаботных и по-своему счастливых, довольных людей, восхищенное умиление изысканной «светскостью» юнкера Александрова, олицетворяющем молодое русское офицерство, и шире безвозвратно ушедшую изысканную аристократическую Россию. Основными темами романа «Юнкера» являются тема любви, тема армии и тема патриотизма.

Проведенный анализ творчества А. Куприна периода эмиграции, сквозной темой которого является темы любви и патриотической зрелости человека подтверждают актуальность и современность литературного наследия А. И, Куприна.

Список литературы

А. И. Куприн о литературе. Сост. Ф. И. Кулешовым. — Минск, 1969.

Афанасьев В. А. И. Куприн. Изд. 2-е. — М., 1972.

Барыкин И. На Родине // Советская Россия. — 1958. — № 21(25 января).

Берков П. Н. А. И. Куприн. Критико-биографический очерк. — М., 1956.

Вержбицкий Н. Воспоминания о Куприне // Звезда". — 1957. — № 5. — С. 137.

Вержбицкий Н. Встречи с А. И. Куприным. — Пенза, 1961.

Верков П. Н. А. И. Куприн. — М., 1956.

Волков А. А. Творчество А. И. Куприна. Изд. 2-е. — М., 1981.

Вячеславов П. Собрание сочинений А. И. Куприна // Новые книги. -

1957. — № 23(8 июня). — С. 31−32.

Дружников Ю. Куприн в дегте и патоке. // Новое русское слово. — Нью-Йорк.

— 1989. — 24 февраля. -

С. 4−19.

Жегалов Н. Выдающийся русский реалист // Что читать. — М., 1958.

Киселев Б. Рассказы о Куприне. — М., 1964.

Козловский Ю. А. Александр Иванович Куприн // А. И. Куприн. Избранное. — М., 1990.

Корецкая И. В. А. И. Куприн. — М., 1970.

Крутикова Л. В. А. И. Куприн. — Л., 1971.

Кулешов Ф. И. Творческий путь А. И. Куприна 1907 — 1938. — Минск, 1987.

Куприн А. И. Юнкера. — М., 2000.

Куприн А. И. Собр. соч.: в 6 т. — М., 1982.

Куприн А. И. Собр. соч.: в 9 т. — М., 1970;1973.

Куприна-Иорданская М. К. Годы молодые. — М., 1966.

Лилин В. Александр Иванович Куприн. Биография писателя. — Л., 1975.

Михайлов О. Н. Жизнь Куприна. — М., 2001.

Переписка И. Е. Репина и А. И. Куприна (Публикация и комментарии К. А. Куприной) // Новыймир. -

1969. — № 9. — С. 197−208.

Пчелкина Т. А. Автор и герой в художественном мире Куприна: типология и структура. — Автореферат на соискание уч. ст. канд. наук. — М., 2006.

Фигурнова О. С. Четвертая жизнь А. Куприна // А. И. Куприн. Голос оттуда 1919;1934. — М., 1999.

Фонякова Н. Н. Куприн в Петербурге. — Л., 1986.

Хван А. А. Метафизика любви в произведениях Куприна. — М., 2002.

Чуковский К. И. Куприн. // Чуковский К. Современники. Портреты и этюды. — М., 1963.

Чуковский К. От Чехова до наших дней. — СПб. 1908.

Чупринин С. И. Перечитывая Куприна Юркина Л. Н. Поэтика А. И. Куприна. — М., 1997.

Дружников Ю. Куприн в дегте и патоке. // Новое русское слово. — Нью-Йорк. ;

1989. — 24 февраля. — С. 5.

Цит. по: Дружников Ю. Куприн в дегте и патоке. //

Новое русское слово. — Нью-Йорк. — 1989. — 24 февраля. -

С. 6.

Цит. по: Дружников Ю. Куприн в дегте и патоке. //

Новое русское слово. — Нью-Йорк. ;

1989. — 24 февраля. — С. 6.

2 Афанасьев В. А. И. Куприн. Изд. 2-е. — М., 1972. С. 98.

3 Крутикова Л. В. А. И. Куприн. — Л., 1971. С. 121.

4 Цит. по: Дружников Ю. Куприн в дегте и патоке. // Новое русское слово. ;

Нью-Йорк. — 1989. — 24 февраля. -

С. 7.

Верков П. Н. А. И. Куприн. — М., 1956. С. 167.

Афанасьев В. Н. А. И. Куприн. Критико-биографический очерк. — М., 1960.

С. 153.

1 Куприн А. И. Собрание сочинений в 9-ти томах. Т. 6. — М. 1964, С. 361.

Афанасьев В. Н. А. И.

Куприн. Критико-биографический очерк. — М., 1960. С. 155.

Крутикова Л. В. А. И. Куприн. — Л., 1971. С. 76.

2 Афанасьев В. Н. А. И. Куприн. Критико-биографический очерк. ;

М., 1960. С. 168.

Бунин И. А. Нобелевские дни // Бунин И. А.

Собрание сочинений в 5 т. Т. 5. — М., 1988. С. 299.

2 Чуковский К. От Чехова до наших дней. — СПб., 1992. С. 79.

Афанасьев В. А. И. Куприн. Изд. 2-е. — М., 1972. С. 159.

2 Там же. С. 160.

3 Фигурнова О. С. Четвертая жизнь А. Куприна // А. И.

Куприн. Голос оттуда 1919;1934. — М., 1999. С. 6.

Цит. по: Фигурнова О. С. Четвертая жизнь А. Куприна // А. И. Куприн.

Голос оттуда 1919;1934. — М., 1999. С. 7.

Афанасьев В. А. И. Куприн. Изд. 2-е. — М., 1972. С. 176.

Корецкая И. В. А. И. Куприн. — М., 1970. С. 170.

Кулешов Ф. И. Творческий путь А. И. Куприна 1907 — 1938. — Минск, 1987. С. 298.

Кулешов Ф. И. Творческий путь А. И. Куприна 1907 — 1938. — Минск, 1987. С. 348.

Куприн А. И. Юнкера. — М., 2000.

Куприн А. И. Собрание сочинений в 9 т. Т. 8. — М., 1973. С. 382

Там же. С. 383.

Куприн А. И. Собрание сочинений в 9 т. Т. 8. — М., 1973. С. 369.

Куприн А. И. Собрание сочинений в 9 т. Т. 8. — М., 1973. С. 389.

Куприн А. И. Собрание сочинений в 9 т. Т. 8. — М., 1973. С. 365.

Там же. С. 294.

Куприн А. И. Собрание сочинений в 9 т. Т. 8. — М., 1973. С. 239.

Куприн А. И. Собрание сочинений в 9 т. Т. 8. — М., 1973. С. 369.

Куприн А. И. Собрание сочинений в 9 т. Т. 8. — М., 1973. С. 299.

Куприн А. И. Собрание сочинений в 9 т. Т. 8. — М., 1973. С. 254.

Куприн А. И. Собрание сочинений в 9 т. Т. 8. — М., 1973. С. 384.

Куприн А. И. Собрание сочинений в 9 т. Т. 8. — М., 1973. С. 287.

Куприн А. И. Собрание сочинений в 9 т. Т. 8. — М., 1973. С. 254.

Там же. С. 399.

Кулешов Ф. И. Творческий путь А. И. Куприна 1907 — 1938. — Минск., 1987. С. 371.