Любовь в жизни и творчистве И. А. Бунина

Так было и в «Легком дыхании», рассказе 1916 года, то же и в «Чистом понедельнике», написанном в 1944 году.

«Дело корнета Елагина»

Рассказ «Дело корнета Елагина», посвященный анализу убийства актрисы Марии Сосновской ее любовником Александром Елагиным, представляет собой некую философскую энциклопедию истерии, истерическую философию смерти и времени. В рассказе сначала говорится о том, как Елагин признается товарищам в убийстве актрисы, а после этого перипетии их связи разворачиваются в рассказе повествователя, от эпизода к эпизоду, без соблюдения хронологической последовательности.

Как кажется, противопоставление жизни и смерти в истерическом ключе является заострением «истерической пропорции». Противопоставление между динамикой и статикой, фугой и кататонией, между рыданием и хохотом, красноречием и мутизмом в конце концов упирается в главное противоречие в человеческом существовании — между жизнью и смертью. Сняв это противоречие в добровольном уходе из жизни, истерик снимает тем самым и все другие, которые постепенно все более раскачивали его жизнь, как маятник. Проявления истерической пропорции ясно видны в рассказе, о котором идет речь:

«После того, как он пришел ко мне с признанием в убийстве Сосновской, он то страстно плакал, то едко и буйно смеялся» — пишет Бунин о Елагине.

— Я хочу кричать, петь, декламировать, плакать, полюбить и умереть, — рассказывает о себе Сосновская.

Если можно говорить об особенности истерического влечения к смерти, то оно хорошо видно из следующей цитаты:

— Я изберу себе прекрасную смерть. Я найму маленькую комнату, велю обить ее траурной материей. Музыка должна играть за стеной, а я лягу в скромном белом платье и окружу себя бесчисленными цветами, запах которых и убьет меня. О, как это будет дивно!

Здесь самое главное в том, что благодаря своей богатой способности к фантазированию истерический человек видит свою смерть и сам на ней присутствует, поэтому-то для него важно, как все будет обставлено, какими будут цветы, какого цвета стены комнаты.

Любовь и смерть — тема, необычайно привлекавшая поэтов и прозаиков русского «серебряного века», из литературного лона которого Бунин и вышел. С литературой той поры, особенно с символистской поэзией, автора сближает трагедийная трактовка любви, отличает же прежде всего большая, чем у многих символистов, художественная органичность в воплощении трагизма страсти.

«Митина любовь»

В основу повести положен трагический сюжет — любовь, ставшая причиной смерти: герой, обманутый в своих чувствах, в финале стреляется.

«Что это значит вообще — любить?» — этот вопрос, заданный от лица юного героя, по сути и есть главная загадка рассказа. «Ответить на это было тем более невозможно, что ни в том. что слышал Митя о любви. ни в том. что читал о ней. не было ни одного точно определяющего ее слова. В книгах и в жизни все как будто раз и навсегда условились говорить или только о какой-то почти бесплотной любви, или только о том. что называется страстью, чувственностью. Его же любовь была непохожа ни на то, ни на другое».

Любовь в изображении Бунина — это уникальное в своем роде состояние человека, когда в нем возникает ощущение целостности личности, согласие чувственного и духовного, тела и души, красоты и добра. Но, изведав полноты бытия в любви, человек предъявляет к жизни отныне повышенные требования и ожидания, на которые повседневность ответить не может, отсюда и большая вероятность настигающей героя катастрофы.

Любовь — это стихийная сила, роднящая человека не только с «вещественной», земной природой, с «плотью» мира. но и с его «душой»:

Преображающая магия любви в изображении Бунина равносильна той, которой обладает смерть. Это дано в повести сопоставлением воспоминания Мити о смерти отца, когда он впервые почувствовал «в мире смерть», и «все преобразилось как бы от близости конца мира, и жалка, горестна стала прелесть весны, ее вечной юности!», — и своего теперешнего состояния влюбленности, когда «мир опять был преображен, опять полон как будто чем-то посторонним, но только не враждебным, не ужасным, а напротив, — дивно сливающимся с радостью и молодостью весны».

Сюжет повести кажется совсем безыскусным. Это сюжет ожидания — ожидания письма, встречи, надежды на разрешение напряжения, на счастье, в конце концов изменившее герою. Психологическое состояние Мити, его все возрастающее душевное напряжение переданы в произведении через образы происходящего как бы не внутри него, а вне. Движение повести создается чередой картин, в которых все ярче и обольстительнее становится красота мира. Но дело в том, что это отнюдь не внешние только картины, но акты направленной на окружающий мир внутренней, душевной энергии героя. Настигнутый «солнечным ударом» любви, который срывает с вещей оболочку привычного, герой по-иному начинает воспринимать все вокруг, заново воссоздает, творит мир в его первозданной красоте, открывая в своем сознании истинные ценности.

«В это дивное время радостно и пристально наблюдал Митя за всеми весенними изменениями, происходящими вокруг него. Но Катя не только не отступала, не терялась среди них, а напротив, — участвовала в них во всех и всему придавала себя, свою красоту, расцветающую вместе с расцветом весны, с этим все роскошнее белеющим садом и все темнее синеющим небом».

«И все это — огромная и пышная вершина клена, светлозеленая гряда аллеи, подвенечная белизна яблонь, груш, черемух, солнце, синева неба и все то, что разрасталось в низах сада, в лощине, вдоль боковых аллей и дорожек и над фундаментом южной стены дома, — все поражало своей густотой, свежестью и новизной».

«И все это мешалось с цветущим садом и с Катей; томное цоканье соловьев вдали и вблизи, немолчное сладострастно-дремотное жужжание несметных пчел, медвяной теплый воздух и даже простое ощущение земли под спиною мучило, томило жаждой какого-то сверхчеловеческого счастья».

В этих картинах образы «подвенечной белизны яблонь», «томного цоканья соловьев», «свежести», «новизны» весеннего мира, которые открываются взору героя, несомненно навеяны переполняющими его радостными ожиданиями и ассоциациями.

Вершина этой череды картин, «несказанно прекрасного мира», с летним сиянием, солнечными красками и острыми запахами, всей чувственной прелестью, совпадает с моментом крайнего напряжения и «изнеможения» героя (письма нет, наконец оно приходит с известием, что Катя оставляет его навсегда). Как предчувствие неизбежной катастрофы в повествование вкрапливаются ноты некоего диссонанса, которые начинают звучать в повести все отчетливее по мере ее приближения к финалу. Рушится чувство единства, согласия героя со всем миром. Состояние Мити теперь подчиняется какой-то превратной зависимости: чем лучше, тем хуже («Счастье» мира теперь «подавляло» его, потому что «недоставало чего-то самого нужного», «…чем было лучше, тем мучительнее было ему»).

Мучительная антиномичность человеческих чувств находит свое выражение в образах «любовный ужас», смесь «ангельской чистоты и порочности», «бесстыдность чистейшей невинности» и т. п.

Кульминацией драмы становится попытка героя освободиться от любовного «наваждения», попытка «замены» в надежде, что клин выбивается клином, иллюстрацией чего становится эпизод с Аленкой. Но попытка обречена на неудачу: случайная плотская связь поражает разочарованием. Любовь торжествует свою незаместимость, свою уникальность. Катастрофа героя теперь уже неотвратима: мир в его глазах становится «противоестественным». «Всего же нестерпимее и ужаснее была чудовищная противоестественность человеческого соития…»

Нестерпимая и безнадежная боль юного героя, мотивируя трагический финал повести, подталкивает его к иному, окончательному «освобождению». Финальная картина написана автором с поразительной убедительностью воплотившегося парадокса — радостной смерти: «Она, эта боль, была так сильна, так нестерпима, что, не думая. что он делает, не сознавая, что из всего этого выйдет, страстно желая только одного — хоть на минуту избавиться от нее и не попасть опять в тот ужасный мир, где он провел весь день и где он только что был в самом ужасном и отвратном из всех земных снов. он нашарил и отодвинул ящик ночного столика, поймал холодный и тяжелый ком револьвера и, глубоко и радостно вздохнув, раскрыл рот и с силой, с наслаждением выстрелил».

«Грамматика любви»

Есть у И. А. Бунина рассказ, название которого для современного читателя звучит несколько непривычно и странно — «Грамматика любви». Создан этот шедевр русской прозы в начале 1915 года и занимает в творческой биографии писателя видное место. Именно в нем впервые отчетливо и сильно прозвучали мотивы, которые потом найдут еще большее развитие в рассказах «Дело корнета Елагина», «Солнечный удар», в цикле «Темные аллеи».

В этих произведениях любовь изображается Буниным как трагическое, роковое чувство, которое обрушивается, подобно удару, переворачивает судьбу человека, захватывает его целиком.

Содержание «Грамматики любви» коротко сводится к следующему. Ивлев, от лица которого ведется рассказ, случайно попадает в разорившуюся усадьбу, хозяин которой — помещик Хвощинский — умер незадолго до этого. Ивлев уже наслышан об этом уездном чудаке, который в свое время, в молодости, подавал большие надежды, слыл за редкого умницу, как вдруг обрушилась на него любовь, ставшая единственным содержанием всей его жизни. После смерти свози возлюбленной — горничной Лушки — Хвощинский буквально заживо похоронил себя: более 20 лет он просидел в усадьбе, никому на показываясь и никого к себе не допуская.

Эта история, которая под пером менее даровитого писателя превратилась бы, очевидно, в «уездный анекдот», приобретает у Бунина трагическое звучание. Молодой человек, наследник Хвощинского, показывает приезжему библиотеку старинных книг, сохранившихся в доме. Ивлев листает «серые» страницы «престранных книг»: «Заклятое урочище», «Утренняя звезда и ночные демоны», «Размышления о таинствах мироздания», «Чудесное путешествие в волшебный край».. Наконец его взгляд падает на «крохотную, прелестно изданную почти сто лет назад» книжечку — «Грамматика любви, или Искусство любить и быть взаимно любимым». Молодой человек, заметивший интерес гостя к этой книге, говорит, что, к сожалению, он не может ее продать: «Она очень дорогая… они (имеется в виду Хвощинский) даже под подушку ее клали…» Ивлев просит разрешения хотя бы перелистать эту книжечку. Бунин в рассказе приводит чуть ли не целую страницу выдержек из «Грамматики любви»:

«Она вся делилась на маленькие главы: «О красоте», «О сердце», «Об уме», «О знаках любовных», «О размолвке и примирении», «О любви платонической».. Каждая глава состояла из коротеньких, изящных, порою очень тонких сентенций, и некоторые из них были деликатно отмечены пером красными чернилами. «Любовь не есть простая эпизода в нашей жизни, — читал Ивлев. — Разум наш противоречит сердцу и не убеждает оного. Женщины никогда не бывают так сильны, как когда они вооружаются слабостью…» и т. д. Бунин упоминает и об «изъяснении языка цветов», находящемся в конце книги, приводит трогательное четверостишие, написанное бывшим хозяином «Грамматики любви» на последней ее странице.

«Существует ли действительно книга, о которой рассказывает И. А. Бунин, является ли она, говоря языком литературоведа, реалией? В самом деле, как было бы заманчиво и интересно найти саму книгу: ведь это в какой-то мере позволило бы глубже проникнуть в творческую лабораторию бунинского творчества. Тем более интересно, что «Грамматика любви» не просто упоминается среди прочих книг, принадлежавших Хвощинскому, а является одним из «главных героев» рассказа, что нашло отражение и в самом его названии. А впрочем, почему Бунин должен был вывести в рассказе непременно реальную книгу? Почему он не мог придумать ее, как придумывает писатель действующих лиц? Ведь это встречается в литературе… Тем более Бунин — блестящий стилист, знаток русского языка, к которому полностью можно отнести его же собственные слова, сказанные о Флобере, — «…человек с болезненно обостренным слухом в отношении языка и стиля» [2].

4. Заключение

«Схема эротического дискурса Бунина заключается в том, что его герои в буквальном смысле погибают от любви, они не могут перенести ее тяжести, потому что больше никакой доминанты у них в сознании нет — ни идеи власти, ни интеллектуальных устремлений, ни инстинкта продолжения рода, ни сангвинического приятия бытия во всех его противоречиях» [13;98].

У Бунина ни о каком экзистенциальном, духовном опыте не идет речи. Герой не выдерживает испытания любовью буквально на психофизиологическом уровне — все, что происходит с ним, так невыносимо, что он либо кончает с собой, как герой «Митиной любви», либо застреливает свою возлюбленную («Легкое дыхание», «Дело корнета Елагина»), либо жизнь его полностью идет под откос, он ощущает ее как «погибель» («Натали»), либо, не будучи в силах пережить смерть возлюбленной, перестает жить полноценной жизнью, кататонизируется и затем умирает («Грамматика любви»). Происходит это потому, что бунинский человек полностью поглощается эротическим, больше ничего и не для чего у него не остается. Как пишет повествователь в рассказе «Дело корнета Елагина», «это натуры с резко выраженным и неутоленным и неудовлетворенным полом, который и не может быть утолен».

Для Бунина нет случайностей, которые сплетают и расторгают души в их стремительном влечении. Только раз можно отдать себя другому. Есть ли счастливая любовь в царстве Бунина? Как будто нет. В триедином образе — расставания, измены, смерти, — разлука разрывает хрупкую нить человеческой любви. Но разве можно сказать, что в бунинском мире нет счастья? Все творчество Бунина говорит о счастье, утверждает земную радость. Все оно озарено светом, весенней прелестью, горит юностью, и природа отвечает ему согласным движением зорь и закатов, гроз и облаков, темным очарованием лесов. Сама смерть склоняется перед этой полнотою жизни: она может наложить свою руку, но не в силах даже на мгновение покрыть мраком блеск земного сияния.

Все произведения Бунина — независимо от времени их создания — объемлются интересом к вечным загадкам человеческого существования, единым кругом лирико-философских тем: времени, памяти, наследственности, любви, смерти, погруженности человека в мир неведомых стихий, обреченности человеческой цивилизации, непознаваемости на земле окончательной истины.

Здесь, на Земле герои Бунина окружены таинственными стихиями, олицетворяющими величественные и недоступные человеческому пониманию начала бытия. Иррациональная стихия может завладевать и человеческими душами. Такова любовь. Любовь в прозе Бунина — загадочная и несовместимая с жизнью стихия пола, вторжение в обыденный мир потустороннего бытия, «солнечный удар», несущий с собой такое напряжение душевных сил, которое ни жизнь, ни человеческая личность не в состоянии вместить. А потому типичный бунинский финал любовного сюжета — гибель одного из героев. Влюбленность Бунина в последний цикл своих рассказов, несмотря на оценки современников, среди которых есть весьма нелестные, создала «Темным аллеям» репутацию непререкаемого шедевра.

Иван Алексеевич Бунин — последний русский классик, первый русский Нобелевский лауреат, гениальный стилист русской литературы, трагически боявшийся смерти при жизни, перешедшей в бессмертие.

5. Библиография Бабореко А. К. И. А. Бунин. Материалы для биографии. (С 1870 по 1917). — М.: Художественная литература, 1967. — 304 с.

Блюм А. Грамматика любви. // Наука и жизнь, № 9, 1970.

Бунин И. «Не до любви теперь людям» // «Дружба Народов» 2005, № 1.

Бунин И. А. Собрание сочинений в 6 томах. Москва, «Художественная литература», 1987;1988. — Т. 4.

Бунин И. А. Собрание сочинений в 8-ми томах. — М., 1999. Т. 7.

Варламов А. Двух соловьев поединок. И. А. Бунин и М. М. Пришвин: точки сближения и разделения // Подъем, № 1, 2004.

История русской литературы XX века (20−90-е годы). Учеб. пособие для филол. ф-тов гос. ун-тов / Под ред. Б. С. Бугрова, В. А. Зайцева, С. И. Кормилова, Е. Б. Скороспеловой. — М.: ИПО «Лев Толстой», 1998. — 480 с.

Карпеева Т.А., Мокушева Н. Русская литература XIX в. — начала ХХ в. в восприятии И. А. Бунина (По материалам «Дневника» писателя) // Сборник Казанского государственного университета, Казань, 2003.

Литературное наследство. Иван Бунин. Кн. первая. — М., 1973.

Муромцева-Бунина В. Н. Жизнь Бунина, 1870−1906

Беседы с памятью / Сост., предисл. и примеч. А. К. Бабореко. — М.: Советский писатель, 1989. — 507 с.

Партис З. Приглашение к Бунину //"СловоWord", 2006, № 52.

Рощин М. М. Князь: Книга об Иване Бунине, русском писателе. // Октябрь.-2000.-№ 1.

Руднев В. П. Характеры и расстройства личности. Патография и метапсихология. М.: Независимая фирма «Класс», 2002. — 272 с.