Человекоразмерность и объективность научного знания

Содержание

• Заключение
• Человекоразмерность и объективность науки

Понятие человекоразмерности, или человеческого измерения науки получает свое дальнейшее развитие и может быть расширено непротиворечащим первоначальному определению образом на основе приведенных выше примеров, и их истолкования. В исходную задачу собственно и входило показать, каким образом человеческое входит в научное знание, придавая ему человеческие размерности, и с учетом предложенной изначально введенной общей классификации человекоразмерности обосновать расширение и детализацию этой классификации.

Источники расширения классов понятий, содержащих явно компоненты человеческого измерения, имеют, как сказано выше, часто чисто внутринаучное происхождение. Во времена господства механистической парадигмы рассмотренный в первой главе процесс углубления математизации механики и произошедший переход от механики моделей к механике аналитической, диктовался чисто внутринаучными целями. Эти были прагматические цели, сводившиеся к алгоритмизации решения механических задач. Такой подход изначально должен был бы лишь способствовать укреплению критерия калькулируемое&trade- как эквивалента рациональности теории, а это должно было находить свое законченное воплощение в аналитической механике, как образце безличной объективной и рационально обоснованной теории.

В итоге же этого процесса имело место новое истолкование и самих математических структур. Математические структуры стали исполнять роль новой физической реальности. Подобная трансформация, как отмечено в первой главе, несет на себе тоже следы именно человеческого упорядочивания в мире. Имеется в виду не привычная конструктивная искусственность математического описания природы, о которой писал Ницше: «Мы хотим внести тонкость и строгость математики во все науки, поскольку это вообще возможно- мы желаем этого не потому, что рассчитываем таким путем познавать вещи, но для того, чтобы установить этим наше человеческое отношение к вещам. Математика есть лишь средство высшего и общего человековедения."1. И чье мнение совсем не было общеобязательным для ученых его времени, рассматривавших математику вслед за Галилеем, как естественный язык природы. Позиция Больцмана коренным образом отличалась от подобных интерпретаций. Как показано в первой главе, Больцман рассматривал математический аппарат и следствия из него как независимые проявления некоего объективно существующего мира идей. Подобная трактовка математизации в случае механики как базовой науки имела своим побочным результатом отделение от непосредственного описания физической реальности. Этим отделением и объясняется и возникновение множественности связей математической структуры с физической реальностью и, как побочный результат такой множественности, переопределение самого понятия реальности. Уже на уровне классической физики в данном конкретном случае реальность теряет свою неотрефлектированную первичность. И теоретическое и математическое

1 Ницше Ф. «Веселая наука"/ Ф. Ницше. Сочинения. М.1990, с. 619. описание реальности возникает не за счет привычного индуктивного обобщения собственно эмпирической основы, а за счет введения как первичной новой «математической феноменологии». А реальность строится по аналогии с реальностью математических структур.

Номинально требования к доказательности в новой науке 20 века остаются неизменными по сравнению с предыдущими. Например, сохраняется лапласовский генетический критерий. Но кардинальным образом меняется характер этого генезиса: «возникновение» теперь отождествляют с выводом. Замена модельного характера механической интерпретации математическим моделированием и введение множественности возможных математических интерпретаций, возможное сосуществование нескольких подобных интерпретаций, привело к введению явных ограничений на язык науки. Эти ограничения, сформулированные вне теории, действуют внутри нее, поскольку способности мышления воспринимать и непротиворечиво истолковывать реальность ограничивают круг вопросов, которые, в принципе, могут быть заданы. А значит и круг рассматриваемых задач. Идея генезиса и эволюционного изменения остается основополагающей идеей, но меняется и расширяется ее смысл. Дарвиновская теория теперь может трактоваться еще и как язык перевода с языка математической феноменологии на язык природной реальности, а человек становится индикатором приемлемости тех или иных теорий, сообразно своей возможности их понимания. А именно, отбираются только те теории, которые не ставят бесконечных вопросов. Это формулируется явно не внутри корпуса самой науки, но в сопровождающих научные конструкты текстах. И, таким образом, объективно мир идей все же явно моделируется по человеческим возможностям.

Все сказанное можно свести к следующему утверждению: с именем Л. Больцмана связан переворот в понимании характера требований к теории. Ему принадлежит эксплицитное допущение возможности нескольких теоретических обоснований, не противоречащих нашим законам мышления, рассмотрение эволюции природного объекта как результата эволюционного подхода в эпистемологии. Согласно положениям, рассмотренным ранее, переворот Больцмана может определяться как изменение представлений о соотношении между миром природы и природой науки, как введение человеческой специфики в интерпретационный слой теории. С точки зрения введенных ранее критериев человекоразмерности, в данном случае имеет место особый тип модельной визуализации, как бы визуализирующий математические структуры (переход по множеству дискретных величин к континууму как переход от атомарной дискретной субстанции к сплошной среде). Кроме того, возможности человеческого понимания рассматриваются как условие приемлемости теории.

В диссертации делается вывод, что многие методологические изменения внутри науки могут быть выявлены уже при анализе модификаций механики во второй половине XIX века. Это верно для больцмановского эпистемологического поворота, то же справедливо и в случае идеи виртуальности.

Концепция «виртуальности» как возможности, не воплощенной в реальности, но с ней соотносящейся, возникает внутри аппарата классической механики. Для случая квантовой механики эта концепция приводит к расширению понятия «виртуальный» до идеи множественности виртуальных миров, где критерием отбора мира природного служит, в частности, присутствие в нем человека.

В концепции множественности миров два существующих варианта этой концепции: менталистский и объективистский теряют свое отличие, если использовать подход Больцмана. Его метод определения мира феноменального, исходя из мира теоретического, нашел свое дальнейшее воплощение в интерпретационных построениях современной квантовой теории, когда реальность определяется исходя из решения уравнений, а не наоборот. Концепция множественности миров возникла как реакция на внутренние противоречия теории, но она использует человека как критерий отбора приемлемого мира. Внутритеоретические трудности соединения квантового и релятивистского подхода, интерпретация множественности миров, несмотря на явно выраженное стремление объективизировать науку, сделать ее независимой от субъекта, в попытках своего разрешения в конечном итоге приводят к введению сознания в интерпретационные компоненты теории. Но это есть вынужденная мера, относящаяся вновь к внешнему слою теории. Общий идеал современного научного знания остается классическим.

Современные попытки вернуться к идеалу классического естествознания в рамках модели вИЛУ, искусственным введением некоей макростохастичности приводят к иному результату. Сам выбор окончательных решений поставленных задач в силу многозначности интерпретации остается подверженным в значительной мере произволу. Это значит, он опять зависит от внетеоретического, человеческого выбора. При попытках избавиться от наблюдателя в интерпретации квантовой теории приходят к необходимости обращаться к нему же при отборе решения.

Человеческое присутствие оказывается решающим и при анализе проблем редукционизма. При переходе от набора физических понятий к химическим, эмержентные свойства последних, в принципе, могут описываться совокупностью первых. Этого не происходит из-за удобства выработанного понятийного химического аппарата, наглядности получаемых моделей, легкости интерпретируемости, т. е. понятности получаемых конструктов. Более того, при применении физических понятий к описанию химических явлений уже на языке физики (и неявным образом), но вводят условия, соответствующие наглядным химическим моделям. Все сказанное выше позволяет констатировать преимущественное использование понимательных стратегий вместо описательных, что следует квалифицировать как доминирование гуманитарного, человеческого подхода к интерпретациям естественных наук.

Даже понятие нового в науке, выраженное через концепцию открытия, получает свою интерпретацию через фактор человеческого действия, через свойство использования. Вновь уже в истории классической механики можно найти примеры преимущественной роли этого критерия в принятии открытий, а также в человекоразмерном критерии этого понятия. При помощи критерия использования, можно решить и парадокс Менона для большой группы проблем.

К человеческим факторам в современной науке относится тот факт, что целеполагание, входит теперь явным образом и в построение обоснований теорий, в случае существования двух взаимонесовместимых теорий, не приводящих, однако к ситуации абсурда. Такой прием используется при обосновании непротиворечивости квантовой электродинамики. Особую роль в связи теоретических построений, понимательных стратегий и эмпирического материала имеют приближенные методы физики, сам выбор которых диктуется гносеологическими соображениями. Именно подобные приближенные методы и могут давать объяснительные механизмы для демаркации границ науки.

Как показывают результаты четвертой главы, имеет место явная близость научной деятельности и основанной на использовании человеческой субъективности творческой активности. Явные следы человеческого присутствия можно обнаружить в конечном результате научной деятельности, как следует из рассмотренного выше, уже на основании анализа понятия национальной науки и типа и характера применяемых в ее языке метафор и аналогий, соотношений эмпирических и теоретических методов и их интерпретаций. На уровне индивидуальных следов человеческого присутствия остается и такой неотрефлектированный до конца компонент как наличие неформализуемой интуиции. Уже в 19 веке, принимаемом за век торжества именно позитивного знания, человеческие компоненты внутри научного знания превосходили по значимости другие соображения, свидетельством чему может служить способ обоснования принципа сохранения энергии. В связи с расширением понятия механистическая интерпретация, получившего еще и чисто математический смысл, сама математическая структура, а с ней и законы мышления получили особый статус внутри теории, например, по ним строились аналогии для мира природного, и эта тенденция усилилась в 20-м веке, когда уменьшились возможности прямого эксперимента. В попытках решить проблемы непротиворечивой интерпретации квантовой механики человек играет роль принципа отбора для мира физической реальности. Возникнув как надежда человечества на счастливое будущее, как идеал объективного и беспристрастного описания реальности, а значит и познания законов ее функционирования и средства управлять этими законами, наука заканчивает второе тысячелетие, оправдываясь в совершенном. Появившиеся в последние десятилетия теории постмодернистских интерпретаций науки объясняли ее неудачи, но они не могли объяснить ее успехи. Очевидно, и мы пытались показать это в данной книге, они явно связаны с человеческой сущностью науки и без учета этой человеческой составляющей научного знания построить обоснование, в принципе, нельзя.

Важной тенденцией в философии науки на протяжении века может рассматриваться постепенное стирание различий между обоснованием и открытием, между дискурсом обоснования и текстом понимания. Если в границах логического позитивизма и его сторонников в аналитической школе это стирание различий проходит по пути формализации понимания и введения его в контекст объяснения, то по другому пути идут представители постмодернистской парадигмы, отстаивающие относительность как объективности научных критериев, так и истинности получаемого научного знания и сводящие объяснение и в естественных науках до уровня понимания. Можно констатировать, что в настоящее время происходит как бы герменевтическая экспансия внутрь научного знания и одновременно объективизация и сциентизация знания гуманитарного. В науке о науке имеет место некая модификация закона сохранения и превращения, который можно сформулировать как закон сохранения степени объективности, когда объективность, в трактовке этих философов, уходя из науки, переходит в их трудах во вненаучные области: искусство, магию, развлечения и тому подобное. Проблема множественности интерпретаций, проблема произвольности и неоднозначности выбора в науке, решаемая с привлечением социальных, человеческихсубъективных критериев — эта проблема особенно остро стоит сегодня, когда степень опосредованности проверки экспериментальных достижений увеличивается во много раз. Скептические и даже нигилистические интерпретации науки, столь характерные для сегодняшнего общества и даже научного сообщества, не могут объяснить конкретные достижения научной мысли, выраженные вновь опосредованно через конкретные технические достижения. Отказ от традиционного классического или фундаменталистского как бы его ни называли, стремления получить обоснование научного знания все же есть свидетельство бессилия, есть позиция вынужденного, а не свободного выбора. Здесь предлагается рассматривать специфические способы все же обоснования знания, носящие как субъективный личностный, так и объективный характер, причем первое и второе оказываются взаимосвязанными. Фактически в данной работе показывается, что внутри самой науки идеал соответствующий научной парадигме остается неизменным со второй половины 19 века, что наиболее близко в философском плане этот естественнонаучный идеал воплощает прагматический подход, который позволяет и включать в рассмотрение и парадоксы, и противоречия, и задачу обоснования.

В настоящее время антисциентистские тенденции, понимаемые как выступления против претензии науки на статус сверхценности во всех областях человеческой деятельности, сменились антинаучными выступлениями, когда под сомнение ставится ценность науки как таковой, как источника объективного знания. В критике подобного рода наука рассматривается как артефакт, как субъективный конструкт, как всего лишь один из видов познания наряду с обыденным, мифологическим или сакральным знанием. Основанием для подобных утверждений служит констатируемая зависимость научного знания от социальных, культурных, цивилизационных факторов, определяемых человеческим участием в создании науки. Однако за общей констатацией человекоразмерности науки не стоит конкретного рассмотрения ее характера. Именно человеческое и должно входить в основу обоснования теоретического научного знания. Другая черта науки связана с ее сложным системным характером и ее самоорганизующими и самоструктурирующими особенностями, которые проявляются через человеческую деятельность, но не являются результатом целенаправленной рациональной человеческой рассудочной активности. Этими особенностями науки и объясняется сложная опосредованная связь науки и с течениями искусства и с религиозными учениями и с общими законами исторического развития. Трансцендентный характер науки не допускает на сегодняшнем уровне рефлексии законченной и непротиворечивой рационализации, однако, в рамках подхода прагматизма сама проблема трансцендентности отчасти теряет смысл (оставаясь проблемой, но уже проблемой реальности) поскольку то, что описывается наукой и соответствует тому, что нам дано, хотя все существующее этим «дано» может и не ограничиваться, однако этой уже вопрос из бессмысленных, вопрос без ответа.

Именно человеческое лежит в основе обоснования науки, разработанной ранее для понятия культуры М. М. Бахтиным, а теперь продолжающейся рассматриваться современной группой философов семинара B.C. Библера.

Проблемы обоснования научного знания как такового рассматривается как логическое обоснование научного знания, прежде всего в работах этих философов. Прежде чем обратиться к нашей интерпретации и использованию здесь концепции, разработанной в этом семинаре, констатируем уже признанную ограниченность неопозитивистских и позитивистских методов обоснования естественнонаучного знания, что предельно четко было показано еще в 1966 г., например, B.C. Швыревым.2 Под этим обоснованием имелась в виду демонстрация непротиворечивости и полноты эмпирического обоснования естественнонаучного знания, выраженного, например, в терминах «физического языка» Р. Карнапа. Швырев привел обстоятельную критику неполноты и противоречивости подобной интерпретации науки, отметив перспективность использования деятельностной интерпретации.

Специальный интерес вызывает, в частности, близость в общем виде деятельностной интерпретации науки пирсовскому варианту прагматической ее интерпретации, но для нас важно отметить, что деятельностная интерпретация не снимает вопрос о необходимости теоретического обоснования научного знания. Сошлемся на мнение Швырева, что при всей успешности применения деятельностного подхода, например, к анализу структуры науки полностью успешным его назвать нельзя и при всех успехах деятельностного подхода в том, что «касается его теоретических и методологических предпосылок и оснований» трудности построения «теории научно-познавательной деятельности» еще не преодолены.3 При этом Швырев обращается к примерам построения логики научного познания как одному из наиболее перспективных и строгих методов обоснования науки, как теории, ссылаясь при этом на работы B.C. Библера. Собственно именно на необходимость построения логического обоснования естественнонаучной теории и обращает внимание Библер в своей книге.4

В ходе рассуждения Библера становится, с другой точки зрения, очевидной ограниченность постпозитивстского подхода, равно как и необходимость построения именно логического основания теоретического знания, когда автор рассуждает о невозможности взять на веру основания логического процесса, или аксиоматизировать их, или остаться логичным за счет безупречности дедуктивного вывода: «Дескать, если основание окажется истинным, скажем эмпирически истинным, то железная логика умозаключений, или исчисления высказываний, обеспечит истинность вывода. но ведь тогда должно быть логически обоснованно само движение умозаключений, тогда логичность доказательство должна сама покоиться на каком-то умозаключении, обоснованном логически? И так до бесконечности».5 Таким образом, на повестку дня ставится основная задача — обоснование научного знания, причем даже не в той его части, которая относится к связи индуктивного вывода с дедуктивным доказательством, не в ссылках на эмпирику и спасении явлений, а в святая святых научности и научного мышления — в логике математического вывода и обоснования, логике открытия и подтверждения.

2 Швырев B.C. Неопозитивзм и проблемы эмпирического обоснования науки. М. 1966.

3 Швырев B.C. Анализ научного познания: основные направления, формы, проблемы. М. 1988, с. 93.

4 Библер B.C. От наукоучения — к логике науки. М. 1991.

5 Там же, с. 26.

В плане интересующей нас тематики, значение концепции Библера было подробно и четко отражено, с нашей точки зрения С. С. Неретиной, например, когда она в своей книге «История: миф, время, загадка» рассматривает идею концепта и анализирует введение

Библером диалога в логику. Сошлемся на ее замечание о том, что «Наше время, как подчеркивает и определяет B.C. Библер, и есть время переориентации разума с идеи понимания мира как предмета (идея Нового времени) на идею взаимопонимания, которая может быть действенной лишь при условии самоуглубления индивида, полностью преобразующего все его бытие, его логику, его этику».6 Эта идея взаимопонимания, так или иначе, но встречается в современных рассуждениях ученых — будь это мир, или саморазвивающиеся и самоструктурированные системы. Обратимся еще раз к системе обоснований, в том числе и естественнонаучного познания, рассмотренной Библером, в основе которой лежит развитие кантовских идей о значении способности суждения в медиации между рассудком и разумом. Важно сделать следующее замечание, обоснование Библера является само по себе одновременно и отрицанием неопозитивистского подхода, поскольку оно придает статус законного и обоснованного чистому, теоретическому знанию. Идеи Кэртрайт, хотя ее утверждения более контекстуально зависимы, тоже находятся в оппозиции к подходу Библера, поскольку в этом случае ее частные феноменологические теории превращаются не в законные и полноправные носители знания, а всего лишь в упрощенные варианты теории, т. е. являются лишь нижней ступенью возможного знания. Вместе с тем, как это отмечено выше Библером, необходимо именно теоретическое обоснование естественнонаучного знания, которое нельзя заменить ни констатацией успехов технических артефактов, ни апелляцией к эмпирической проверке.

Как представляется, основная идея логического основания у Библера состоит в идее диалогичности человеческого разума, который именно в этом внутреннем диалоге находит обоснование и связь между индуктивными чувственными выводами и дедуктивным внутренним дискурсом. По мнению Библера, ум «превращает логику субъекта в логику бесконечного объектного движения. Ум соотносит рассудок с идеями разума и доказательство получает внутренний критерий своей истинности"7. В свете именно этой внутренней логики и внутренней обоснованности науки возникает особая точка «точка начала размышления», «прироста знания», «точка достаточности вывода» и, по замечанию Библера: «В Новое время в точке достаточности вывода логической санкцией выступает идея взаимной обоснованности порядка вещей и порядка идей».8 Тут важно выделить следующий ряд особенностей: самообоснование хода рассуждения внутренним интеллектуальным усилием разума, но не путем принятия априорных установлений (они тоже есть, но в конституции законодательства, области зависимости разума от внутренних доводов и внешних впечатлений), не путем введения некоего высшего трансцендентного критерия, приобщением к которому и достигается непререкаемость результатов, не путем статичного соотношения ряда

6 Неретина С. С. Слово и текст в средневековой культуре. История: миф, время, загадка. МЛ 994, с. 45.

7 Библер B.C. От наукоучения к логике науки.с.76.

8 Там же, с. 70 чувственного ряду дедуктивному (макро и микрокосмосы), а путем непрекращающегося «самоедского» диалога интеллекта с самой собой, постоянный источник тем которого обеспечивается посредством возникающих ощущений внешнего мира. Библер констатирует, что сама возможность понимания, воображаемого понимания между людьми различных веков тоже возникает не путем установления некоего фиксированного общего языка (межкультурного эсперанто), на который можно было бы переводить с языка каждой культуры, а путем общения, путем установления любого и в любой форме, но диалога. Библер рассматривает специфику естественнонаучного мышления классической науки (которая, как мы пытались показать в историко-научном плане никогда в полном смысле этого слова и не было) в том, что оно работает только внутри замкнутой теоретической системы, внутри системы законополагания. Для выхода за рамки аксиоматической по своей сути науки необходимо, как это определяет Библер понять «субъект теоретизирования Нового Времени» — галилеевского теоретика не только «.как „форму полагания“ теоретических структур, но и в отношении к бытию предмета, в отношении к самому себе, в логике выхода за собственные пределы. Соответственно всеобщий теоретический разум должен быть понят как одно из определений реального индивидуального человека, реального общества».9

Позиция Библера становится еще более прозрачной при анализе проблемы просвещенного вкуса как стержня «Салонов» Д. Дидро.10 Причем автором ставится все та же проблема обозначения и оправдания теоретического мышления, объяснения его истоков и характера его саморазвития. Библер и здесь рассматривает внутреннюю парадоксальность вкуса ограниченного, а значит, именно выходящую за свои границы способность суждения, характерную для эпохи Просвещения".11 Этот парадокс состоит прежде всего, в противопоставлении, диктуемом вкусом, «самодостаточности» художественного произведения «свободе воображения, разрушающего» эту самодостаточность тем, что оно разрушает художественную целостность. Но именно в их противостоянии в «игре на вытеснение» и заключена возможность суждения просвещенного вкуса.12 «Замкнутый микрокосм художественного произведения соприкасается — в суждении вкуса — с безграничным и неоформленным миром человеческой индивидуальности. Именно в точке соприкосновения двух миров вспыхивает вольтова дуга собственно эстетического суждения «.» Считая, что именно возникновение как особого типа культуры человека со вкусом в качестве наиболее важного создания века Просвещения Библер выделяет в этом просвещенном вкусе постоянно присутствующий момент его превращения в некоторую форму общения человека с самим собой, общения, являющегося источником новых оценок и эстетических суждений.

Библер обращает внимание на то, что в кантовской «Критике способности суждения» присутствует эта же парадоксальность. Антиномичность рассудка и практического разума, науки и нравственности, области понятия

9 Там же, с.220

10 Библер B.C. Век Просвещения и критика способности суждения. Дидро и Кант. М. 1997.

11 Там же, с.6

12 Там же, с.14−15 ь Там же, с. 16 природы и области понятия свободы, приводит к тому, что между ними нет связи, хотя второй мир свободы должен влиять на первый: понятие свободы «должно осуществлять в чувственно воспринимаемом мире ту цель, которую ставят его законы, природу, следовательно, надо мыслить так, чтобы закономерность ее формы соответствовала по меньшей мере возможности целей, осуществляемых в ней по законам природы».14 Посредник между миром природы и миром свободы, по Канту, — это способность суждения, «способность судить об естественных предметах природы как о предметах искусства, как если бы они были созданы «. «Библер называет способность суждения «Хароном в мышлении Нового времени», посредником между разумом теоретическим и практическим, воображением и рассудком, желанием и познанием и т. д., связывая их культурой, но одновременно оставаясь индивидуальным воплощением личного начала. Путем поступка, опорой на самого себя, свободным действием получает человек возможность реализовать эту способность суждения. Констатируя, что по Канту способность суждения, не имея своей формы применения, имеет свою форму априорности — чувство удовольствия, Библер определяет логический статус этой способности как операция подведения понятия в возможность понятия, в формирующееся понятие. В возникновении понятия в возможности, в его преображении особую роль играет воображение, в котором и происходит данное превращение. В словаре логики «объективность» определяется как «независимость от человеческого сознания, от воли и желаний людей,.» как-то, «.чем обладает внешний по отношению к сознанию мир"16, каким образом этот диалог с самим собой дает представление о мире внешнем. Попытка логического обоснования науки была сделана B.C. Библером не только через понятие логического субъекта научной деятельности, то есть предмет научной деятельности, но главное, через анализ видоизменения субъекта логики. Библер полагает, что в точке «начала логического движения», в точке перехода от одного утверждения к другому обычно существуют эксплицитно выявляемые логические директивы, логические императивы принятой системы обоснования, чему в Новое Время соответствует идея взаимной обоснованности «порядка вещей» и «порядка идей». Библер же пытается сформулировать движитель, побудительную силу, источник изменения исходных логических понятий, понять как вообще возможно подобное изменение исходных логических начал. Для этого он и выходит за пределы собственно определенных логических категорий и утверждает, что подобное возможно только при отсутствии возможности приведения к общей единой, оптимальной и т. д. логике, при отсутствии какой бы то ни было логической редукции, что возможно, если происходит постоянный спор логик, соответствующих и различным категориальным системам, определяющий в каждый момент заново логические начала. Подобный подход означает изменение понятия идеализированного объекта, становящегося самопричиной, и это необходимость введения нового субъекта логической деятельности, его логического воспроизводства в субъект-субъектных понятиях, поскольку через свои характерные признаки предмет уже не выражается. «Но это означает. — что реализация идеи «causa sui» связана с формированием

14 Цит. по так же, с. 22.

15 Там же, с. 24.

16 Ивин А. А., Никифоров АЛ. Словарь по логике. М. 1997, с. 238. нового субъекта теоретической деятельности, радикально отличного от «теоретика-классика». Деятельность (диалог с самим собой) такого субъекта также должна осуществляться в форме «causa sui» поскольку эта деятельность должна быть причиной собственного изменения, причиной формирования радикально иной логики, иного разума".17 Таким образом, реализацией самопричины и становится идеализированный объект, у которого любое движение есть самодвижение и самодеятельность. Библер обращает внимание на то, что этот процесс самодействия можно понять как тождественность абсолютной неподвижности, неизменности и абсолютной подвижности, изменчивости. «В определение «элементарного» неделимого идеализированного предмета, понимаемого как «causa вшя, должно войти определение мира (целого, бесконечного). Только если признать (и логически осмыслить), что мир как целое замыкается на себя (обосновывается!) в точке данного предмета, идея «causa sui» может быть рационально развита."18 Но мир, где идеализированный объект обладает свойствами «самопричины», получает совершенно другой статус реального бытия и связанного с ним понятия объективного описания, при том, что никакие внешние или «через признаки» или, иначе говоря, фиксированные свойства, предметов в этом мире не выражают, как не выражается подобным образом и сам мир, который эти предметы составляют. Чтобы быть причиной самое себя прошлое должно быть, как причина, (логически) включено в настоящее бытие, равно как и будущее должно быть в него включено, поскольку предмет уже обладает этим будущим, заключая в самом себе свою причину. «Больше того, именно виртуальные состояния предмета (спектр его возможных превращений в другое) и дают-логически-образ мира как целого, замыкающегося на себя в точке этого предмета».19 В результате формируется новый «идеализированный объект», имеющий не эмпирический, а логический статус. Точно также диалог теоретического субъекта с самим собой ведется в горизонте одновременно всех существовавших и существующих культур, охватывая и содержа в себе весь мир как таковой.

Соотнесенность одновременно со всеми возможными культурами уже снимает, как искусственную, выделенность и одной культуры и заключенность внутри одной выделенной субъектной особенности. Меняется собственно и понятие объективности, поскольку понимать объективность в традиционном смысле как независимость от субъекта уже нельзя, поскольку, как замечает Библер «современная революция в естествознании (физике и математике в первую голову) еще не сформировала нового предмета (и соответственно субъекта) теоретического исследования, но только поставила под вопрос всеобщность практического предмета (и субъекта), точки действия «на другое».20

Понятие самодействия, причины самое себя, равно как и связанная с ними идея межкультурной диалогики, может быть транслирована как идея объективирующего (в нововременном и классическом смысле слова) свойства коммуникации, которая позволяет провести аналогию с решением сходной проблемы в комментариях Ж. Дерриды к Э. Гуссерлю, где в качестве исходной рассматривается проблема достижения «идеальной

17 Там же, с. 136.

18 Библер.с. 133.

19 Там же.

20 Библер.с.131. объективности" тех «идеальных предметностей», что возникают как «из своего изначального внутриличностного истока» «в пространстве сознания души первого изобретателя»: «Ответ Гуссерля прям и прост. Только „посредством языка, в котором она обретает, так сказать, свою языковую плоть“ достигает идеальность объективности».21 На примере геометрии Гуссерль, как показывает Деррида, обращаясь к возможностям языка, т. е. коммуникационным его возможностям, демонстрирует, что только возможность информации в языке делает возможным конституирование объективности истины. Как замечает Деррида, слово не просто выражает то, что и до него было объектом, оно конституирует объект, и помещает его в некое безличное рассмотрение, под «чистый взгляд». Слово «. есть конкретное юридическое условие истины».22 Только помещение внутрь языка позволяет освободить смысл от его заключенности в психологическую субъективность, от заключения в «голове изобретателя», от эмпирической нагруженности.