Национальные культурные мифы в литературе русского постмодернизма

Работа «Национальные культурные мифы в литературе русского постмодернизма» посвящена чрезвычайно актуальным для современных гуманитарных наук проблемам, к которым относятся:

1) проблема культурного самоопределения России на рубеже XX—XXI вв.;

2) проблема воплощения национального опыта и осмысления произошедших в общественной жизни перемен в социально и эстетически значимых объектах — литературных текстах;

3) проблема культурной преемственности в русской литературе XX века;

4) проблема взаимодействия непосредственного исторического/ экзистенциального опыта (реальности) и его описания (текста).

Из обозначенных общегуманитарных и междисциплинарных проблем вытекает ряд тем и проблем более частного характера, к которым планируется обратиться в процессе исследования.

1. Проблема самоидентификации России в диахроническом аспекте и ее отражение в литературе русского постмодернизма (условные границыпоследние три десятилетия XX в.). Выбор в качестве объекта исследования постмодернистских текстов объясняется не только их временным соответствием эпохе перемен, но и их интертекстуальностью, вследствие чего авторам приходится обращаться как к современности, так и к опыту предшествующей культуры, раскрывая, тем самым, заложенные в ней смыслы и интерпретируя их с позиций современности.

Подобный взгляд создает особую перспективу, позволяющую смотреть на события настоящего сквозь призму прошлого и наоборот, видеть историю с позиций дня сегодняшнего. Для литературы XX века такая позиция оказывается интересной и продуктивной, в связи с чем жанр исторического романа получает второе дыхание и принципиально меняется отношение к историческому процессу. История воспринимается как текст, который, в соответствии с установками постструктурализма, может быть прочитан и интерпретирован по-разному. По замечанию Ю. М. Лотмана, прошлое воспринимается нами как нарратив, представленный некоторой суммой текстов: «Историк обречен иметь дело с текстами. <.> Он сам создает факты, стремясь извлечь из текста внетекстовую реальность, из рассказа о событии — событие. <.> Историк не наблюдает события, а изучает их пересказы в виде нарративных источников» [184- с. 336−339]. Или, как говорит JI.A. Монтроуз, «текст историчен — история текстуальна», понимая под текстуальностью истории «тот факт, что мы не имеем прямого доступа к прошлому во всем его объеме и аутентичности, к живому материальному существованию, прошлое доступно нам только через уцелевшие текстуальные следы изучаемого общества» [204- с. 18]. Причем позиция «читателя» или интерпретатора оказывается в настоящее время не менее важной и активной, чем позиция автора и самого текста (в данном случае мы обращаемся к коммуникативной цепочке автор — текст — читатель). Подобная общекультурная тенденция проявилась не только в научном дискурсе (см. работы А. Т. Фоменко и В. Г. Носовского [217]), но и в литературе через обращение писателей к феномену альтернативной истории. На этом построены такие тексты, как «Остров Крым» В. Аксенова, «Палисандрия» С. Соколова, «Сорок лет Чанчжоэ» Д. Липскерова, «Великий поход за освобождение Индии» В. Залотухи, «Борис и Глеб» Ю. Буйды, «Чапаев и Пустота» В. Пелевина, «Голубое сало» В. Сорокина и др.

На протяжении XX века менялось осмысление истории в культурной парадигме. Если для начала века был характерен антиисторизм, а для середины века (эпоха господства структурализма) аисторизм, то для конца столетия наиболее подходящим определением можно признать квазиисторизм, который затем переходит в «новый историзм», определяемый A.M. Эткиндом как «история не событий, но людей и текстов в их отношении друг к другу» [347- с. 7].

При восприятии подобных текстов, интерпретирующих и деконструирующих традиционное представление о российской истории, читатель невольно попадает в ситуацию герменевтического круга [68- с. 317]: с одной стороны, предлагаемая версия произошедшего как бы отменяет официальную и в рамках художественного произведения претендует на историческую подлинностьс другой — предлагаемый текст, обращаясь к значительным событиям национальной истории, вступает во взаимодействие со всеми предыдущими текстами, посвященными этим же событиям. При этом автор, естественно, не рассчитывает на читателя, который в плане исторической осведомленности окажется «tabula rasa», напротив, такой читатель был бы неспособен воспринять подобные произведения, специфика которых как раз и заключается в игре смыслов, рожденных несколькими версиями произошедшего, в диалоге традиционной официальной версии — и авторской, декоструктивистской.

2. В связи с отсутствием среди литературоведов единого мнения о феномене постмодернизма и о перечне относящихся к нему литературных текстов, возникает проблема определения объема понятия «постмодернизм» — в контексте не только уже сложившейся литературоведческой традиции, но и в соотношении с зарубежными (европейскими и американскими) аналогами. В результате этого планируется выявить специфику постмодернизма в России и проанализировать открытый им литературный и, в целом, культурологический потенциал.

3. Еще одна проблема заключается в выборе литературных текстов, подлежащих анализу. Количество написанного, естественно, велико, поэтому решение данной проблемы планируется проводить по критериям «экстралитературным» — то есть, основываясь на общественном резонансе, вызванном тем или иным литературным произведением, на степени осмысления и воплощения в художественном тексте национальной темы и на способности анализируемого текста быть воспринятым и, следовательно, усвоенным возможно большей читательской аудиторией. В данном случае мы имеем дело с феноменом популярности литературного текста, основу которого видим в соответствии некоего текста мнениям и установкам достаточно большого количества читателей. Естественно, что наибольшей популярностью пользуется так называемая массовая, жанровая литература, которая не представляет для литературоведения особого интереса. Художественные тексты, к которым мы обращаемся в данной работе, занимают на шкале филологической ценности различные позиции — от признания их в качестве классики XX века («Пушкинский дом», «МоскваПетушки») до определения некоторых текстов как миддл-литературы, совмещающей в себе черты массовой и элитарной (творчество В. Пелевина). Однако последняя характеристика присуща литературе постмодернизма в целом, поэтому в наши задачи не входит проблема иерархий в современной литературе. В соответствии с обозначенными критериями выбора, в поле нашего внимания попадают наиболее известные в различных читательских кругах произведения таких авторов, как А. Битов, Вен. Ерофеев, Вик. Ерофеев, А. Жолковский, С. Довлатов, Т. Толстая, В. Пелевин. Творчеству последнего уделяется особое внимание в связи с наибольшей степенью «адекватности» современности. Как замечает А. Немзер, весьма критически относящийся к творчеству писателя, Пелевин — «идеальный выразитель коллективного бессознательного 1990;х годов» [210- с. 204].

Актуальность предпринятого исследования определяется двумя факторами: собственно литературным и внелитературным. Первый напрямую связан со спецификой литературы постмодернизма — эпохи, которая, по мнению большинства исследователей, только что завершилась или завершается буквально на наших глазах. Исследованию постмодернистской литературы в последнее десятилетие посвящено немало работ, но многие произведения все еще остаются мало изученными и требуют внимания. Однако актуальность исследований в области современной словесности связана еще и с самим культурно-историческим опытом, воплощенным и зафиксированным в этих текстах, опытом, осмысление которого происходит в настоящее время, и, как нам представляется, немалую роль в этом осмыслении играет литература.

Область национальной культурной мифологии в последние десятилетия привлекает внимание различных дисциплин, при этом ведутся не только теоретические исследования в данной области, но и поиск способов и механизмов использования национальных мифов в различного рода кампаниях (в политике, рекламе, СМИ, международной коммуникации и пр.). Однако функционированию этих мифов в литературе не уделяется должного внимания, в то время как именно литература является главной областью их формирования в диахроническом аспекте и функционирования в синхронии. Настоящая работа призвана проанализировать бытование национальных культурных мифов в современной литературе и восполнить данный пробел.

Объектом исследования является отечественная проза последней трети XX в. Мы намеренно не обращаемся к новейшим произведениям литературы, принадлежащим культуре теперь уже XXI века, так как в своем определении постмодернизма ориентируемся именно на его «финальность». Таким образом, рассматриваемые тексты — от «Пушкинского дома» (1969) до «Кысь» (2000) — хронологически охватывают последнюю треть века и воплощают некоторые особенности национального менталитета, актуализированные ситуацией рубежа эпох, что позволяет говорить о реализации в данных текстах представлений о мифах русской культуры.

Предмет исследования составляют национальные культурные мифы, представленные в рассматриваемых произведениях. В свою очередь, область культурной мифологии является элементом представления о национальном образе в целом. По мнению А. Х. Вафа, «образ страны, народа, нации — это сложно организованная система, имеющая иерархическое строение, система самодвижущаяся и в стимулах своего существования во многом зависимая от окружающих ее подобных систем» — то есть, «образ себя» строится в сопоставлениями с «образами других» и помимо синхронического аспекта имеет диахронический, включая «образ прошлого», «образ настоящего», «образ будущего» [219- с. 209]. По наблюдениям ученых, занимающихся исследованиями в области имагологии и национальных стереотипов, одной из важнейших категорий национального образа является сфера культурных мифов (А.Ю. Большакова, B.C. Елистратов и др.).

Материалом исследования послужили следующие романы, повести и рассказы: «Пушкинский дом», «Вычитание зайца», «Фотография Пушкина» А. Битова- «Москва — Петушки» Вен. Ерофеева- «Заповедник» С. Довлатова- «Русская красавица» Вик. Ерофеева- «Чапаев и Пустота» В. Пелевина- «Кысь», «Сюжет», «Лимпопо» Т. Толстой- «НРЗБ» А. Жолковского. Следует сказать, что перечисленные тексты в разной степени попадают в зону нашего внимания, в связи с тем, что интересующая нас проблематика воплощена в рассматриваемых произведениях в различной мере.

Научная новизна данной работы заключается в том, что в ней впервые предпринята попытка реконструировать и эксплицировать эсхатологический и литературный мифы русской культуры на материале литературы последней трети XX века, выявить их истоки и структуру, проследить их становление в диахроническом аспекте и функционирование в синхронии. Кроме того, в работе определяется место и значимость национальной культурной мифологии в более широком культурологическом спектре. При этом исследование приобретает междисциплинарный характер и производится на стыке литературоведения, имагологии, семиотики, психологии и культурологии.

Цель работы состоит в том, чтобы рассмотреть структуру и функционирование двух базовых мифов русской культурыэсхатологического и литературного — в современной русской литературе, проследить их взаимосвязи как с предшествующей литературной традицией, так и с внелитературной действительностью.

Поставленной целью определяется ряд конкретных задач диссертационного исследования. Обращаясь к рассмотрению такого сложного синтетического явления, как национальный образ, мы понимаем, что в рамках работы подобного рода невозможно раскрыть его во всей полноте, тем более, что в область нашего внимания попадает довольно обширный пласт художественных текстов, относящихся к постмодернизму. Поэтому из литературной массы последней трети XX века мы выбираем несколько наиболее репрезентативных, на наш взгляд, текстов авторов «первого ряда». Что касается основного теоретического конструкта, о котором идет речь — «образа России», то сквозь призму имагологического подхода мы разбиваем это явление на спектр отдельных тем или категорий, к числу которых относится национальная культурная мифология. Исследуя этот феномен на материале обозначенных текстов, мы определяем задачи настоящего исследования следующим образом:

1. Выявить специфику российского постмодернизма в его диахроническом (в контексте исторического развития России) и синхроническом (в сопоставлении с аналогичными культурными ситуациями других стран) аспектах.

2. Определить объем понятия «национальная культурная мифология» и выявить основные национальные культурные мифы на основе классического наследия русской литературы и философии.

3. Рассмотреть истоки, структуру и функционирование эсхатологического мифа в исследуемых текстах. Проследить взаимосвязь современных апокалиптических представлений с аналогичными идеями прошлого рубежа веков.

4. Рассмотреть истоки, структуру и функционирование литературного мифа в постмодернистской литературе, определить его основных героев. Проанализировать его национальную специфику, тенденции и культурологический потенциал.

5. Суммируя полученные результаты и подводя итоги исследования, реконструировать культурную мифологию России, представленную в литературе русского постмодернизма. и.

Методы исследования. В рамках данного исследования используются структурно-семиотический, культурологический и интертекстуальный методы анализа.

Выбор тематики исследования обусловлен кризисом общественного самосознания в России. Истоками этого кризиса, как нам кажется, являются ключевые события российской истории XX в., вызвавшие психологическую и культурную дезориентацию, вследствие которой не только резко изменилось существующее положение вещей, но и многократно переписывалась история: сначала крушение Российской Империи и революция со всеми произошедшими изменениями в социальных отношениях, затем — распад СССР и последующее «новое Смутное время» 1990;х гг.

Рассматривая национальную историю XX века в контексте всей общероссийской истории, можно заметить некоторые параллели и проследить, в чем, при всем их различии, заключается сходство ситуаций 1917 и 1991 годов, привлекшее внимание не только историков, но и писателей (Т. Толстая, В. Пелевин, Вик. Ерофеев, С. Соколов и др.).

А.С. Ахиезер в книге «Россия: критика исторического опыта» предлагает заслуживающую внимания версию культурно-исторического развития России. С этой позиции он обнаруживает несколько констант российской истории и выделяет в ее рамках два больших цивилизационных цикла, имеющих структурные параллели, которые позволяют рассматривать эти циклы как реализацию одной и той же исторической (и даже историософской) модели. Первый цикл начинается с древней Киевской Руси и заканчивается в 1917 году, второй длится с 1917 до 1991 г. В настоящее время развивается третий цикл, о котором автор только делает прогнозы (книга была издана в 1991 г., переиздана в 1997 г.).

Не углубляясь в подробности представленных исторических изысканий, отметим, что в российской истории обнаруживаются четыре большие национальные катастрофы, которые повлекли за собой изменения во всех сферах жизни общества и характеризовались развитием каждый раз новых культурных моделей и нравственных идеалов нации. К таким катастрофам относятся следующие: феодальная раздробленность XII века, следствием которой, как отмечает А. С. Ахиезер, стало завоевание Киевской Руси Золотой Ордойвсесторонний раскол общества в XVI—XVII вв.еке (церковный раскол в данном случае — лишь одна из составляющих общего процесса), повлекший Смуту и польско-литовскую интервенциюреволюции 1917 года с гражданской войной и всем последовавшим переустройством обществараспад СССР. Таким образом, «критические точки» (1917 г. и 1991 г.) XX века являются финальными для двух циклов российской истории [12].

Обе исторические коллизии повлияли на самоопределение страны и отдельной личности, в том числе актуализировали проблему национального, которая проявилась на всех уровнях культуры. В начале века это были споры о пути России (начиная творчеством B.C. Соловьева и заканчивая концепцией евразийцев), апокалиптические предчувствия (значительная часть литературы и философии серебряного века), интенсивные изменения в русском языке, повлекшие за собой смену литературной парадигмы (и реформу орфографии 1918 г.), волна эмиграции и т. д. В конце века — это также споры о судьбе России (ведущиеся в самых разных сферах — политике, истории, социологии, литературе и т. д.), также апокалиптические настроения, еще более заметные изменения русского языка и снова смена литературной парадигмы: литература, с одной стороны, усваивает опыт модернизма, с другой — во многом зависит от предшествующей соцреалистической парадигмы, вступая с ней в отношения притяженияотталкивания.

Говоря о проблеме национальной идентификации, следует подчеркнуть особую роль национальной культурной мифологии. В настоящее время существует множество работ, посвященных исследованию мифов той или иной культуры (Г. Лебон «Психология масс», Р. Барт «Мифологии», А. Цуладзе «Политическая мифология» и др.). Вслед за Г. Лебоном.

Н.Б. Кириллова говорит о том, что национальные мифы составляют «душу народа»: «Национальное самосознание формируется на основе мифов и неотделимо от них. Точнее было бы сказать, что исторические события становятся значимыми для потомков, когда вписаны в структуру национального мифа» [151- с. 157]. В итоге автор приходит к выводу: «В этом смысле история нации — миф, созданный ею о самой себе» [151- с. 157]. В переходные периоды развития общества под сомнение ставятся не только существующие политические, экономические и прочие государственные институты, но зачастую и сложившиеся культурные традиции, нормы и иерархии. Подобную ситуацию можно наблюдать на примерах перехода от Российской Империи к Советскому Союзу и от СССР к Российской Федерации. В первом случае уместно вести речь о революционной деконструкции существующей культуры, во втором — о постмодернистской.

В настоящее время, когда в стране происходят изменения и появляются новые тенденции, проблема национального самоопределения и самоидентификации в историческом плане так и не решена. С одной стороны — это попытки национально-патриотического воспитания школьников и активное спекулирование национальными образами в области рекламы и PR, с другой — отсутствие четкой национальной политики и непрекращающееся влияние иностранных, инокультурных образцов в самых разных сферах (в первую очередь — в массовой культуре и средствах массовой коммуникации). При этом острота проблемы повышается из-за того, что Россия — государство многонациональное, и, следовательно, объединением должна служить не собственно национальная принадлежность, а нечто другое — то, что остается после вычитания всех внешних факторов, что объединяет всех граждан России, — то есть язык, и соответственно, литература как способ организации национального языка и национального сознания. Доказательством тому может служить факт, что в большинстве случаев определение «русский» сейчас заменяется на «российский», и только язык остается «русским».

Теоретико-методологическую базу диссертации составляют труды представителей российского и западного направлений семиотики, в которых были сформулированы и разработаны современная концепция мифа и положение о знаковой природе культуры: Ю. М. Лотмана, Б. А. Успенского, В. Н. Топорова, Б. М. Гаспарова, Б. Гройса, З. Г. Минц, Е. М. Мелетинского, В. П. Руднева, Р. Барта и др. Актуальны для данного исследования теоретические работы по постмодернизму (Ж. Бодрийяр, Ж. Деррида, И. П. Ильин и др.), а также труды авторов, обращающихся к феномену постмодернистской литературы: М. Н. Липовецкого, М. Н. Эпштейна, М. Н. Золотоносова, Б. М. Парамонова, И. С. Скоропановой, О. В. Богдановой, В. Курицына, П. Вайля, А. Гениса и т. д. Отдельные аспекты постмодернистской литературы, рассматриваемые нами в русле национальной мифологии, обращали на себя внимание современных критиков и литературоведов. Так, о мессианских мотивах в романе «Русская красавица» писали О. Дарк и В. В. Десятов, эсхатологизм поэмы Вен. Ерофеева анализировался в работах М. Липовецкого, М. Эпштейна, О. Богдановой, Н. Нагорной и др. К исследованию образа Пушкина в постмодернистской литературе обращались А. Г. Коваленко, В. В. Десятов, О. В. Богданова, Б. Парамонов и др. В работе была использована методика интертекстуального анализа, разработанная в трудах Ю. Кристевой, Р. Барта, И. П. Смирнова, А. К. Жолковского, А. И. Куляпина, В. В. Десятова и др. Касаясь проблематики, связанной с исследованием национального менталитета и национальных архетипов, мы обращаемся к опыту психологических и имагологических исследований, а также литературно-философским трудам Г. Д Гачева. Кроме этого, актуальными и востребованными для данного сочинения оказались исторические и философские работы, выражающие историософские концепции западников и славянофилов, П. Я. Чаадаева, Н. А. Бердяева, И. А. Ильина, А. С. Ахиезера, А. С. Панарина и др.

К анализу национальных мифов русской культуры мы обращаемся в контексте имагологических исследований. Их цель заключается в обнаружении и описании национальных стереотипов, на основе которых складываются представления о той или иной стране, иными словами — образ этой страны. В современной культурно-политической ситуации все большим интересом пользуется имагология, однако в России исследования в этой области осуществляются преимущественно в политологии и социологии, в то время как литература заслуживает особого внимания, так как в ней происходит фиксация национального опыта, стереотипов и автостереотипов, из которых складывается «образ» («imago») страны. А. В. Павловская определяет имагологию как «междисциплинарное научное направление, изучающее происхождение, функционирование, влияние на состояние общества стереотипных представлений» [228- с. 428]. Н. А. Кубанев и JI.H. Набилкина, обращаясь к имагологии в русле преподавания лингво-страноведения и лингвокулыурологии, формулируют ее определение как «наука об образах»: «В общемировом диалоге культур, деле укрепления взаимопонимания между народами велика роль комплиментарного или негативного образа чужой страны и ее народа. Имагология вносит свой важный вклад в этот процесс, изучая факторы, ведущие к формированию того или иного образа со знаком плюс или минус» [158].

Из отечественных исследований в данной сфере для нас актуальны работы авторов, выпускающих сборники статей «Россия и Запад: диалог культур» (С.Г. Тер-Минасова, А. Ю. Большакова, B.C. Елистратов, А. В. Павловская и др.), а также исследования О. В. Рябова, О. М. Здравомысловой, С. П. Галенко и других, в которых наряду с культуролого-социологическими штудиями присутствуют литературоведческие. Так, А. Ю. Большаковой и B.C. Елистратовым предлагается рассматривать «образ России» как совокупность следующих констант культуры: национальный характер, национальная идентичность, Русская идея, душа России, пространство, время и национальные мифы. В связи с невозможностью в рамках работы подобного рода охватить весь спектр категорий, составляющих «образ России», мы останавливаемся на феномене национальной культурной мифологии, представленной в русской литературе последней трети XX века.

В мировой науке интересующая нас проблематика разрабатывается уже давно, ей посвящены труды немецких, английских и французских исследователей, в основном не переведенные на русский язык. В работах таких немецких авторов, как Г. Блайхер (Blaicher G.: «Einleitung des Herausgebers: Bedingungen literarischer Stereotypisierung»), П. Бёрнер (Boerner P.: «Das Bild vom anderen Land als Gegenstand literarischer Forschung»), X. Дизеринк (Dyserinck H.: «Zum Problem der „images“ und „mirages“ und ihrer Untersuchung im Rahmen der Vergleichenden Literaturwissenschaft»), M. Фишер (Fischer M.: «Nationale images als Gegenstand vergleichender Literaturgeschichte. Untersuchungen zur Entstehung der komparatistischen Imagologie»), Ф. К. Штанцель (Stanzel F. K.:" Der literarische Aspekt unserer Vorstellungen vom Charakter fremder Volker") и др., представлен имагологический подход к литературе, прослеживается взаимосвязь между существующим стереотипом страны и восприятием ее литературы, а также между созданным в художественном тексте образом и его влиянием на представления о стране.

Практическая значимость исследования определяется возможностью применения материалов диссертации в учебном процессе, при подготовке основных и специальных курсов по истории русской литературы XX века, истории философии, культурологии, в работе спецсеминаров. Кроме этого, материалы исследования могут послужить для разработки методик по выявлению культурных стереотипов, проведения анкетирования и культурологического мониторинга.

Апробация работы. Материалы диссертации легли в основу докладов, сделанных в рамках: Всероссийской конференции «А. С. Пушкин и русская литература» (Москва, 2004), V Всероссийской научно-практической конференции «Русский вопрос: история и современность» (Омск, 2005),.

I Международной научно-практической конференции «Святоотеческие традиции в русской литературе» (Омск, 2005), Международной научной конференции «Татищевские чтения: актуальные проблемы науки и практики» (Тольятти, 2005), VI Краевой молодежной научно-практической конференции (Рубцовск, 2005), VI и VII Межвузовской конференции молодых ученых «Диалог культур» (Барнаул, 2003, 2004), Международной научной конференции (Барнаул, 2005), XXXI, XXXII и XXXIII Научной конференции студентов, магистрантов, аспирантов и учащихся лицейных классов (Барнаул, 2004, 2005, 2006), Региональной научно-практической конференции, посвященной 275-летию Барнаула (Барнаул, 2005), Научно-практической конференции «Молодежь — Барнаулу» (Барнаул, 2005), XI Всероссийской научно-практической конференции «Художественный текст: варианты интерпретации» (Бийск, 2006), Научной конференции, посвященной 25-летию факультета филологии и журналистики Красноярского государственного университета (Красноярск, 2006), Международной конференции в рамках Дня славянской письменности и культуры «Россия и славянский мир: прошлое, настоящее, будущее» (Коломна, 2007).

Структура работы. Исследование состоит из введения, трех глав, заключения, приложения и списка литературы, включающего 352 источника.

Заключение

.

В настоящей работе мы рассмотрели бытование двух базовых национальных культурных (и культурогенных) мифов в литературе постмодернизма. При этом пришлось обратиться к более широкому общекультурному контексту, касающемуся самой специфики национальной культурной мифологии и русского постмодернизма. Проанализировав теоретическую литературу о русском постмодернизме, мы пришли к выводам о неоднозначности его восприятия, обусловленной тем, что постмодернистская ситуация конца XX века характеризовалась в России рядом особенностей, принципиально отличающих ее от аналогичного периода европейской и американской культур. Кроме этого, не решен вопрос о границах начала русского постмодернизма, в связи с чем, в зависимости от исследовательской позиции, меняется точка зрения на культурные артефакты этого периода, в том числе и на литературные тексты.

Как мы выяснили, в основе национальных культурных мифов лежит некий авторитетный (сакральный) текст, служащий матрицей для структуры и содержания мифа. В отношении эсхатологического мифа в такой роли выступает текст Откровения Иоанна Богослова, а также его интерпретации и переосмысления в русской культуре. С течением времени количество событий, мыслимых в апокалиптических категориях, возрастает, в связи с чем в культурном поле накапливается наследие апокалиптически ориентированных текстов, составляющих материальное выражение эсхатологического мифа. В диахроническом плане повышается степень интертекстуального влияния одних текстов на другие, поэтому для литературы постмодернизма актуальными эсхатологическими претекстами оказываются уже не только Библия, памятники древнерусской литературы и литературы эпохи церковного раскола, но и «апокалиптические» произведения 10−20-х гг. XX века.

Русский литературный миф также ориентирован на библейский текст, в первую очередь — на Евангелие, и агиографическую литературу. Кроме этого, литературный миф опирается на фольклорный пласт героических повествований. Таким образом, герои русского литературного мифа совмещают в себе черты мессианско-житийные и сотериологические, выступая в роли защитников национального культурного космоса. Говоря о литературном мифе, нужно заметить, что это не только миф о литературе, но и, по сути, миф о России, в соответствии с которым «Россия — это русская литература» [194- с. 5].

Важнейшими структурными элементами эсхатологического мифа выступают такие мифологемы, как апокалиптический город, концепция «Москва — Третий Рим» и связанные с ней представления о символических топосах Москвы, Рима, Петербурга и Китежа, апокалиптическая битва, реализация которой в литературе возможна на разных, в том числе профанно-пародийных, уровнях, фигуры Спасителя и Антихриста, а также факт написания «откровения» — эсхатологического текста. Истоки эсхатологической доминанты русской культуры следует видеть в особенностях природно-климатического и религиозно-исторического существования страны, сугубом доверии к сакральному тексту и буквальном его истолковании.

Структура литературного мифа прямо связана с его героем, которым, как правило, становится поэт. В отношении рассмотренного нами пушкинского варианта мифологемами, составляющими литературный миф, являются чудесное происхождение, противостояние властям, прометеевская роль, любовная история, мученическая смерть, принципиальная непознаваемость, культурная сакрализация и неподвластность времени. Причины превращения поэтов и писателей в национальных героев связаны с процессами секуляризации церкви и воплощением в личности светского поэта представлений о библейском пророке, в результате чего поэзия занимает в обществе роль духовного авторитета.

Важно еще и то, что литературный миф в представлении современных писателей тесно сближается с эсхатологическим. Это лишний раз свидетельствует о глубоком литературоцентризме русской культуры, с точки зрения которой творчество и творец способны влиять на судьбы и историю человечества. Кроме того, подобная взаимосвязь указывает на бытование рассмотренной литературы в едином культурно-мифологическом пространстве, элементы которого находятся в зависимости друг от друга, и обращение к одному из них приводит к актуализации прочих мифологем национальной культуры. Однако следует признать, что основным является все-таки эсхатологичекий миф, литературный же во многом основывается на нем, хотя в синхроническом аспекте они существуют на равных. Роль поэтагероя литературного мифа воспринимается в эсхатологических категориях: пророчество, профетизм, творчество как творение, мессианство и миссия, мученическая смерть и посмертная слава, преодолевающая категорию времени. При этом авторы, вольно или невольно, воплощают в собственном творчестве эсхатологический миф. Так, Б. М. Гаспаров прослеживает в отношении Пушкина его обращение к апокалиптическим мотивам и символам на самых разных уровнях, в различных произведениях [71].

Особого внимания, в связи с нахождением авторов и их текстов в едином культурно-мифологическом пространстве, заслуживает интертекстуальный характер рассматриваемой литературы. Все анализируемые тексты наполнены множеством более или менее явных цитат, по преимуществу, из классической русской литературы, которая осмысляется как нравственно-культурный стержень российской цивилизации, а в некоторых случаях и как основа бытия России [142]. Стремление в ситуации «культурного взрыва» (Лотман), опереться на общепризнанный и незыблемый культурный фундамент при построении собственных текстов свидетельствует не столько о несамостоятельности современной литературы и ее установке на пародию, сколько о ее «филийном» характере по отношению к классике.

Русская классическая литература, превратившись в национальный миф, стала мифогенным явлением: на базе литературного мифа рождаются новые художественные произведения, которые не могут отрефлексировать собственную мифологическую природу просто потому, что в литературном онтогенезе и филогенезе всё основано на этом мифе — остается только деконструировать его, чем и занимается постмодернизм. Можно предположить, что постмодернизм предпринял попытку демифологизировать русскую литературу — придать ей статус «просто литературы», не претендующей на роль властительницы умов и решение последних вопросов бытия. Но тот факт, что сам постмодернизм оказался глубоко мифологичным и зависимым от сложившихся мифов, что он так и не смог «понять Россию (и русскую литературу) умом» и выработать для этого адекватный язык, свидетельствует о том, что демифологизация не удалась.

Литературу, как и философию, можно считать рефлексией субъекта о самом себе, то есть в общекультурном плане, русская литература являет собой (или претендует на это) авторефлексию — одновременно о себе (литературе) и России. Интеллектуальная зрелость культуры предполагает способность к самоописанию, то есть наличие соответствующих мыслительных (означаемое) и языковых (означающее) категорий, средств. Но в России и в русской литературе (причинно-следственная связь в данном случае затемнена и, скорее всего, мы имеем дело с феноменом влияния текста на реальность) издавна сложился «миф о непостижимости, о загадочности, о тайне, об особом предопределении русской судьбы, не поддающейся анализу разума» [142- с. 19]. И, как показывает опыт последнего времени, на настоящем этапе культурного развития происходит углубление этого мифа, тютчевская строка «Умом Россию не понять» стала в постсоветской культуре одной из самых популярных. При этом одни исследователи призывают к тому, чтобы научиться понимать Россию умом, другие используют эти стихи для доказательства принципиального отличия.

России от всех других государств, непостижимости «загадочной русской души» и т. д.

Демифологизация не только оказалась невозможной, напротив, центростремительная сила национального литературного мифа «втянула» в него весь постмодернистский дискурс, поэтому рожденные от этого союза тексты внутренне противоречивы: сознательно они ориентированы на разоблачение мифа, но по самой своей природе зависимы от этого мифа, строятся на его основе, в связи с чем демифологизация должна трактоваться как самоубийство. С точки зрения психоанализа можно рассматривать подобную ситуацию в культуре как эдипальную и видеть в ней причину шизофрении как характеристики большего числа текстов [282]. Таким образом, перед Сфинксом-Россией и Сфинксом-Пушкиным (выступающим от лица всей русской литературы) в ситуацию Эдипа попадает любой автор или его текст. Разгадать загадку — значит убить Сфинкса (собственно говоря, Сфинкс — это и есть загадка, так как после правильного ответа, данного Эдипом, Сфинкс бросается со скалы, то есть самоуничтожается), не разгадать — погибнуть самому (как индивидуальность, личность), третьего, компромиссного варианта, как правило, не дано. Е. М. Мелетинский отмечает, что «главный смысл сюжета об Эдипе — не загнанная вглубь инцестуозная связь» [199- с. 30], как считал Фрейд, а смена поколений во власти, «загадка сфинкса является инициационным испытанием, содержание которого непосредственно указывает на смену поколений» [199- с. 30].

Рассматривая литературную ситуацию в контексте античного мифа важно отметить, что именно разгадав загадку сфинкса, Эдип становится Эдипом — то есть убивает отца и женится на матери. Отцеубийство с культурно-символической точки зрения является закономерным процессом актуализации нового, проявляющегося в социальной реализации молодого поколения. Не случайно «эдипова ситуация» в литературе наиболее зримо проявляется в переломные эпохи (отказ от былых авторитетов, вплоть до стремления «бросить с корабля современности» в начале века и пересмотр сложившихся иерархий в конце XX в.). Но зачастую для русской литературы, как и культуры в целом, «эдипова ситуация» оказывается перевернутой — это убийство отцом сына.

На основе литературных, фольклорных и исторических примеров (сталинизм) можно сделать вывод о том, что традиционная русская культура является не эдипальной, а антиэдипальной, то есть патриархальной. Взаимоотношения классической и современной культур (на разных исторических этапах) строятся по тем же моделям. В контексте античного мифа и психоаналитического осмысления данного вопроса можно предположить, что взаимосвязь апокалиптики и литературы объясняется «покушением» на фигуру Отца — классическую литературу. Непочтительное отношение к сакральному чревато наказанием, крайней формой которого выступает апокалипсис. Для литературоцентрического культурного сознания, воспринимающего классическое культурное наследие как Библию, попытка десакрализации основного национального мифа неизбежно приводит к эсхатологическим последствиям.

Говоря о попытке демифологизации литературного мифа в современной культуре, обратим внимание на симметричную ей во времени ситуацию, сложившуюся на закате серебряного века. Здесь перед нами то же сближение апокалиптики с литературой, рассмотренное на материале нескольких ключевых для данной эпохи текстов — «Апокалипсис нашего времени» В. В. Розанова, «Слово о погибели русской земли» A.M. Ремизова, «Солнце мертвых» И. С. Шмелева, «Окаянные дни» И. А. Бунина.

Русская литература, охарактеризованная Ф. М. Достоевским и А. А. Блоком как «всеотзывчивая» («Нам внятно всё, и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений»), стала для русской культуры, как замечалось выше, тем самым «Новым Заветом», для которого «несть ни эллина, ни иудея». Таким образом, можно констатировать несовместимость литературного мифа с русским национальным проектом, при всей парадоксальности подобного заявления. В связи с этим критика Розанова и.

Бунина в адрес литературы может быть рассмотрена как попытка деконструкции литературного (литературно-эсхатологического) мифа на данном этапе культуры. Но, как мы уже отмечали для современной ситуации, нахождение писателей внутри этого мифа делает демифологизацию практически невозможной. Кроме того, логика мифа изначально направлена на преобразование хаоса в космос, то есть противостоит деконструкции. Говоря о несовместимости литературного мифа и русского национального проекта, следует отметить следующее: русская культура, при всем том, что является выражением национального менталитета, бытия России (В.Г. Кантор) и проч., основана на началах общеевропейских и, ширеобщечеловеческих. Русская классика никогда не стремилась к утверждению национализма, напротив, старалась максимально «открыть» Россию миру и прочий мир — России. Так же и зарождение русской словесности происходило на основании не национального, а религиозного проекта, объединяющего в то время многие народы. То, что называется «русской идеей», на самом деле является идеей интернациональной. Во многом ее стремился воплотить коммунистический проект, только не на религиозных основах, а на общественно-политических. Итак, в литературе классического периода Россия мыслилась как возможность объединения всего христианского мира, миссия России — как интеграционная.

В настоящее время, когда происходит стремительная глобализация мира, в российском обществе складываются противоположные тенденциинаправленные на создание национального, а во многих случаях и националистического проекта. Что касается современной литературы, то она, как правило, не замыкается на национальных проблемах (за исключением А. Проханова и некоторых других авторов) и продолжает существовать в русле литературы общемировой. Писатели обращаются к российским стереотипам и мифологемам национальной культуры, которые присутствуют в культуре любого народа. При этом само отношение к мифам подобного рода далеко не однозначно. Так, с одной стороны, миф обладает глубоким потенциалом и служит посредником между реальностью и ее восприятием, то есть выполняет в культуре медиативную роль. С другой стороны, миф заслоняет и трансформирует действительность, которая в этом случае воспринимается в рамках национального мифа и, следовательно, в ней замечается только то, что присутствует в логике и структуре мифа. Кроме этого, использование мифа в рекламных, политических и тому подобных технологиях способствует нерефлексивному отношению аудитории, завороженной мифом, к происходящему. Так, B.C. Елистратов задается вопросом: «Возможно ли преодоление русского мифа?» [106- с. 18], имея в виду существование мифа о России на Западе. Отвечая на поставленный вопрос, автор считает, что «преодоление это неизбежно. Оно — в анализе его <мифа — Е.В.> структуры» [106- с. 18]. Как бы то ни было, наличие национальных стереотипов — признанный факт, следовательно, представления о своей собственной и других странах будут основываться на стереотипах и подвергаться мифологизации.

Проанализированные нами эсхатологический и литературный мифы в литературе постмодернизма претерпели лишь формальные, но не содержательные изменения. Эсхатологическая символика, актуализированная рядом принципиальных изменений в жизни российского общества конца XX века, в том числе ситуацией «fin de siecle», присутствует в постмодернистской литературе в обязательном порядке и характеризует ее как (пост)апокалиптическую. Сравнивая литературу русского постмодернизма с аналогичной литературой Европы и США, мы вынуждены согласиться с исследователями, определяющими эсхатологизм как свойство русского национального сознания (Б. Гройс, А. Старыгина и др.). При этом категория, рассматриваемая наряду с эсхатологизмом, — соборностьпредставляется спорной в качестве характеристики современного русского менталитета ([276], [118], [245]).

Реализация литературного мифа построена на отношениях притяжения-отталкивания: наряду с попытками деконструкции классики и десакрализации литературных авторитетов происходит дальнейшая их мифологизация, включающая в себя элементы деконструкции как составную часть. Центральной фигурой литературного мифа является А. С. Пушкин, в связи с чем мы говорим о возможности именования литературного мифа «пушкинским мифом». Поэт становится подлинным героем национального мифа, выходя за рамки не только литературы, о чем свидетельствуют использования имени Пушкина в крылатых выражениях (см. работу О. Е. Фроловой «А. С. Пушкин — автор и герой крылатых слов» [309]), риторических вопросах (так называемый «Пушкин-вопрос», рассматриваемый В. З. Санниковым [274- с. 441] и О. В. Богдановой [28- с. 283]) и проч., но и за грань русской культуры (творчество М. Павича).

Как нам представляется, работа «Национальные культурные мифы в литературе русского постмодернизма» может стать необходимым звеном в цепи исследований русского имаго на определенном временном отрезке. Кроме анализа значительного пласта современной литературы, сюда должны войти исследования в области массовой культуры (миддл-литература, современный городской фольклор, реклама, кино, телевидение и др.).

Конечно, область культурной мифологии, представленная в русской литературе, не ограничивается литературным и эсхатологическим компонентами, она может быть значительно расширена. В частности, в качестве одного из важнейших, семантически глубоких, и, как следствие, текстопорождающих мифов национальной культуры, нужно выделить государственный. Не обращаясь к его аналитическому рассмотрению, выделим ряд присущих ему мифологем: народ и власть, проблема легитимности власти (самозванство), государственность, приходящая извне (в разные исторические периоды из разных топосов с соответствующей им семантикой — Скандинавия, Азия, Кавказ и пр.), царь-батюшка и народ-ребенок, законотворчество, реформирование и некоторые другие. Интересно также было бы рассмотреть, как в художественных текстах реализуется тема литературократии и — в более широком смысле — семиократии. Богатый материал для осмысления «государственного мифа русской литературы» и соответствующего исследования предоставляют многие произведения классической литературы, и, конечно, такие постмодернистские тексты, как «Пушкинский дом» А. Битова, «Москва — Петушки» Вен. Ерофеева, «Палисандрия» С. Соколова, «Жизнь с идиотом» и «Попугайчик» Вик. Ерофеева, «Кысь» Т. Толстой, «Омон Ра», «Чапаев и Пустота», «Generation 'П'», «Числа» и «Священная книга оборотня» В. Пелевина и др.

В рамках предпринятого исследования мы рассмотрели два, как нам представляется, базовых мифа русской культуры. При этом мы обратились к материалу как литературному, так и философско-культурологическому, в связи с тем, что перед нами стояла проблема не только воплощения национальной культурной мифологии в постмодернистских текстах, но и функционирования этих мифов за пределами рассматриваемой литературы, их истоки, развитие на протяжении становления русской культуры и семиотический потенциал. В область нашего внимания попали лишь самые популярные (то есть привлекшие внимание читательской аудитории и, следовательно, соответствующие установкам и ожиданиям национального сознания) и, по мнению теоретиков литературы, презентативные постмодернистские тексты (М. Липовецкий, О. Богданова, И. Скоропанова, М. Эпштейн и др.). Их количество в перспективе дальнейшего изучения образа России и его составляющих может быть принципиально изменено и значительно увеличено, а исследование произведено с привлечением большего теоретического и интертекстуального материала.